Конечно, «система» Бестужева-Рюмина не во всём повторяла внешнюю политику Петра Великого — наступили уже совсем иные времена, но основные принципы её — утверждение авторитета России на международной арене, защита национальных интересов страны — вице-канцлер сохранил. Во всяком случае, называя свою систему петровской, Бестужев потакал настроениям императрицы, провозгласившей курс на соблюдение предначертаний своего отца. Бестужев-Рюмин писал о своей системе так: «Сие…империю в такой кредит приведёт у что никто впредь не осмелится оную задрать; сверх того же мы сим других держав дружбу себе приобретем».

«Система» А.П. Бестужева-Рюмина не отразилась в каком-либо программном документе — её основные пункты содержались в письмах вице-канцлера к сановникам, а потом — в рескриптах и указаниях русским дипломатам за рубежом. Так в пространном письме к конференц-министру Михаилу Илларионовичу (Ларионовичу) Воронцову (1714–1767) за 1744 год он писал о том, что наибольшую опасность для России и вообще для мира в Европе представляли на данном этапе Пруссия и её король Фридрих II, который «будучи наиближайшим и наисильнейшим соседом сей империи, потому натурально наиопаснейшим, хотя бы он такого непостоянного захватчивого, беспокойного и возмутительного характера и нрава не был, каков у него суще есть…» Заключал он письмо следующими словами: «Польза и безопасность империи в том состоит, чтоб своих союзников не покидать, а оные суть морские державы, которых Пётр Первый всегда соблюдать старался и король польский, яко курфюрст саксонский и королева венгерская (то есть австрийская. — Б. Г.) — по положению их земель, которые натуральный с сею империею интерес имеют».

Конференц-министр Воронцов в это время полностью разделял взгляды Бестужева на европейские события, и их сотрудничество весьма радовало вице-канцлера. Следует отдать должное и императрице Елизавете, принявшей программу, проводимую Бестужевым. Для этого ей пришлось пожертвовать личными симпатиями ко всему французскому.

Первый пункт этой программы — союз с Англией — дался Алексею Петровичу нелегко. Ему и его брату Михаилу Петровичу пришлось преодолеть немало препятствий, пока этот союз стал реальностью. Главным препятствием была инерционная система внешнеполитических ценностей, воздвигнутая за долгие годы бессменным «министром иностранных дел» А.И. Остерманом.

Как повествует Соловьёв, если главным человеком во внешних делах России стал Бестужев, то во внутренних делах страны главную роль стал играть генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой. По-видимому, можно было как-то разделить свои функции и полномочия, но у Бестужева с Трубецким это не получилось. Трубецкой, ненавидевший немцев при дворе и особенно преследовавший способного и честного фельдмаршала Лейси, во времена Анны Леопольдовны видел в Бестужеве противовес Остерману. При Елизавете, когда вице-канцлер стал искать себе опору в Лестоке, Разумовском и Воронцове, отношение Никиты Юрьевича к нему переменилось, он стал видеть в вице-канцлере и его брате Михаиле перебежчиков из другого лагеря и изменников русскому делу. И генерал-прокурор вошёл в союз с канцлером A.M. Черкасским. Старик Черкасский, переживший многих правителей, в конце своей жизни захотел стать великим канцлером не только по названию, но и по делам, и под влиянием Трубецкого стал проявлять активность. Своих идей у старика не было, и он стал только путаться под ногами у Бестужевых и вызывать у них раздражение.

Лорд Картерет, глава Форин Офис, проинструктировал своего посланника в Петербурге Сирила Уича действовать через Лестока и Бестужева: «Королю небезызвестно влияние г. Лестока… природного подданного его величества как курфюрста Ганноверского[48], поэтому королю угодно, чтобы вы выведали, как он расположен к своей родине и не согласится ли он оказать услугу королю, который в таком случае уполномочивает вас обещать ему пенсию. Таким же образом повелеваем вам поступать в рассуждении обоих Бестужевых. Ни один из этих господ не имеет причины совеститься принять от короля такого рода милость, ибо ничего более от них не требуется, как только содействия в заключении между морскими державами и Россиею теснейшего союза для восстановления спокойствия на севере».

Поскольку Уич попросил Георга II для братьев Бестужевых-Рюминых об «осязательных доказательствах милостивого расположения его Величества», можно сделать вывод, что Бестужев англичан «не подвёл». Английский король «осязательные доказательства» своего милостивого расположения предложил выразить путём предоставления братьям Бестужевым пенсии из своей казны. Но поскольку влияние Бестужевых на внешнюю политику России было пока слабым, Уич посоветовал Лондону эту милость отложить до лучших времён.

Следует сразу оговориться, что ничего зазорного или предательского в принятии таких милостей от иностранных сюзеренов, согласно обычаям галантного века, не было. Правда, от официального подарка до частного, то есть до подкупа, был один шаг, но А.П. Бестужев-Рюмин в данном конкретном случае его не сделал. Кстати, ассигнованные на пенсии братьям Бестужевым деньги Уич так и не вручил, и дружба их с англичанами преследовала главным образом политические цели. Это подтвердил в своих письмах тот же Уич, сообщая королю, что он не может требовать от Бестужева того, что не соответствовало бы взглядам вице-канцлера. Во всяком случае, таково было поведение вице-канцлера в первые годы своего управления Коллегией иностранных дел.

Англо-русский договор, парафированный в Москве 11 декабря 1742 года, одновременно включивший в себя признание Лондоном императорского титула Елизаветы Петровны, взаимную помощь на случай войны и возобновление торгового соглашения на 15 лет, был подписан, когда Россия находилась ещё в состоянии войны со Швецией и вела с ней мирные переговоры. Лесток, выполняя инструкции Шетарди по предоставлению Франции возможности выступить в качестве посредника между Россией и Швецией, сумел «подсуетиться» и при подписании договора с англичанами, чем заслужил и похвалу английского посланника Уича, и английскую пенсию.

Первым большим делом, которым пришлось заниматься вице-канцлеру, было заключение мира со Швецией. Потерпев в Финляндии сокрушительное поражение от русской армии, шведы при содействии французской дипломатии приступили к мирным переговорам, настаивая на ревизии Ништадтского мирного договора 1725 года, получении от победителя территориальных уступок и участия в переговорах в качестве посредника Франции. В Петербурге им в этом деле помогали Шетарди, состоявший на французской «пенсии» Лесток и прилепившиеся ко двору Елизаветы голштинцы. Выполняя инструкции Версаля, они уже подготовили почву для того, чтобы смягчить позорное поражение Швеции и дать ей возможность выйти из начатой ими же войны не только с минимальными потерями, но и с территориальными приобретениями. Это противоречило всякому здравому смыслу, но Париж и Стокгольм это нисколько не смущало. Так лейб-медик Лесток убедил императрицу обратиться к французскому королю Людовику XV с просьбой выступить в качестве посредника между Россией и Швецией и, не согласовав данное повеление с русскими министрами, дал указание заведующему дипломатической перепиской К. фон Бреверну отправить соответствующее письмо в Париж.

Если бы в дело не вмешался Бестужев, то всё закончилось бы в соответствии с планами французов и шведов. Вице-канцлер, ещё не успевший сформировать свою внешнеполитическую программу, тем не менее, имел свой взгляд на эту проблему и стал проводить линию на защиту авторитета и достоинства страны. Он нашёл в письме Бреверна удобную зацепку и изящно использовал её для того, чтобы лишить Францию возможности играть какую бы то ни было роль на мирных переговорах со шведами. Пунктуальный и осмотрительный фон Бреверн вместо слова «посредничество» в письме королю Франции Людовику XV употребил слова «добрые услуги», что позволило въедливому Бестужеву отрицать значение этого письма. Высказывая императрице, как он говорил, своё «слабейшее мнение», он убедил Елизавету обратиться за посредничеством к Англии. Шетарди, неожиданно встретивший в лице императрицы защитницу национальных интересов России и теснимый упрёками своего парижского начальства в том, что он слишком слабо защищает интересы Швеции, вынужден был согласиться, чтобы переговоры со шведами перешли непосредственно в руки русского правительства.