Все знали, что под сводчатыми крышами бань иногда возникает неожиданное эхо.

— Со мной как-то случился казус. Когда полковой ветеринар рассказывал о своих женщинах.

— Эти двое говорили не о женщинах.

— Продолжай, — сказал Костис.

— Ну так вот, — приободрился банщик, — меня это беспокоит, поэтому я хотел бы доложить, куда следует, а потом забыть. Один человек спросил другого, хорошо ли идет их дело, а второй ответил, что все идет по плану, но результатов следует ждать только через несколько недель. Еще он сказал, что первый человек будет доволен теми результатами. Это его точные слова, «будет очень доволен результатами».

— Ну и что? — спросил Костис. — Они могли говорить о чем угодно. Об обучении лошади, например, или о делах на ферме…

— Не думаю, — задумчиво возразил банщик. Он прополоскал мочалку и повернулся лицом к Костису. — Потому что это были барон Эрондитес с Сеанусом.

Опять Сеанус, подумал Костис.

— Я предполагаю, — медленно произнес он, — что барон Эрондитес служил в гвардии еще при старом царе, а так как Сеанус до службы у царя тоже был телохранителем, они оба имеют право пользоваться гвардейскими банями… когда не хотят, чтобы их увидел вместе кто-нибудь из придворных.

— Точно, — сказал банщик. — А теперь я собираюсь забыть все, что слышал от них.

Он отступил на шаг назад. Все еще находясь в задумчивости, Костис отправился во дворец.

Дитес оборвал все связи со своей семьей, хотя барон все еще считал его своим наследником. Люди думали, что старик, вероятно, ждет, когда Дитес возьмется за ум. При этом барон публично подчеркивал свою любовь к младшему сыну, оплачивал его счета и держал свои покои открытыми для него в любое время дня и ночи. Зато сам Сеанус настойчиво подчеркивал свою преданность гвардии и держался на расстоянии от отца. Правда, многие думали, что он больше предан своей карьере, чем царице, но если считать преступником каждого карьериста, то царская тюрьма окажется забитой такими преступниками до потолка. Тюрьма, между прочим, не резиновая. Конечно, Сеанус полностью разделял мнение своего отца о старшем брате, и Дитес платил ему взаимностью. Это становилось совершенно очевидным при их случайных встречах. Сеанус называл Дитеса пижоном и трусом. Дитес глумился над Сеанусом, считая его некультурной потной свиньей, но однажды был вынужден в бессильной ярости наблюдать, как Сеанус одну за другой рвет струны его любимой лиры, пока их друзья наблюдали за ними с сочувствием или злорадством, смотря какую сторону они поддерживали. Учитывая, что Сеанус мог стать наследником только после Дитеса, его враждебность не казалась удивительной никому и ничуть не противоречила преданности царице Аттолии.

Но этот разговор подальше от чужих глаз казался очень подозрительным. Учитывая репутацию неугомонного барона Эрондитеса, все вокруг ожидали от него очередного заговора.

Очевидно, эта история сильно беспокоила банщика, раз он решил обратиться к Костису и по каким-то своим соображениям не выбрал кого-то другого. Теперь, став обладателем этой информации, что Костис должен был сделать с ней?

Рассказать Релиусу. При этой мысли губы Костиса скривились от отвращения, но шеф шпионов мог уже быть в курсе дела. Релиус знал все о каждой из дворцовых интриг. Возможно, он уже знал и о разговоре в бане, так что это не окажется для него новостью. Во всяком случае, подозрение в заговоре не являлось сплетней, и на него джентльменские правила не распространялись. Действиями Костиса должна была руководить преданность престолу, и это полностью совпадало с его принципами самосохранения. Следуя примеру банщика, Костис собирался передать сведения по инстанциям, а потом позабыть как можно быстрее.

Он внимательно приглядывался к Сеану в тот день. Подозревая шутника в дурных намерениях, Костис находил проказы Сеана все менее и менее забавными. Он решил поговорить с Релиусом, как только его отпустят со службы.

Во второй половине дня царь с царицей, как обычно, занимались государственными делами. Вернее, занималась царица, потому что Костис не был уверен, чем занят царь. Казалось, даже Костис уделяет государственным делам больше внимания, чем Евгенидис. Он находил многие вещи на удивление интересными, некоторые неприятными, а кое-какие просто чудовищными.

Его Величество, со своей стороны, находил их все скучными. Откинувшись на спинку трона, он смотрел на свои ноги или в потолок. Наверное, он никогда не слушал, и время от времени казалось, что он спит, хотя Костис подозревал, что царь притворяется, прячась за закрытыми веками, чтобы без помех предаваться размышлениям. Если это и было так, царица не протестовала. Она хладнокровно вершила суд, словно царя здесь и не было.

Царь подал признаки жизни один-единственный раз, когда шпион Релиуса принес первые слухи о том, что бароны Суниса подняли восстание против царя и его наследника, и Софос исчез, будучи, вероятно, похищен мятежниками. Но даже тогда царь не высказал ни одного замечания. Он говорил в суде всего один раз, да и то будучи принужден к этому одним из эддисийских советников.

В тот день велась продолжительная дискуссия о размещении эддисийских гарнизонов. Баронам, у которых стояли войска, платили за их содержание, но некоторые продолжали жаловаться на несправедливое распределение финансового бремени. Один из помощников посла Эддиса решил обратиться прямо к царю и в упор спросил его:

— А что вы думаете, Ваше Величество?

— Что? — Евгенидис заставил себя вернуться в реальность.

Он сердито взглянул на эддисийца, недовольный нарушением его покоя. Орнон откашлялся.

— Барон Анакритис хотел бы быть освобожден от постоя нашего гарнизона. Мы обсуждаем, куда можно перевести отряд.

— Кажется, барон Клетус находится рядом. Отправьте их к нему.

— Ах, — дипломатично заметил Орнон. — Наши инженеры обнаружили, что через его земли проходит ущелье, которое делает наше положение тактически… уязвимым.

Одним словом, отряд становился совершенно бесполезным, так как ущелье отделяло земли барона Клетуса от всех основных дорог страны. Костис внимательно слушал все доводы, старательно вникая в детали. Он сдержал в груди вздох, ожидая повторения доклада, но на этот раз был избавлен от прихоти царя.

Евгенидис небрежно махнул рукой и предложил:

— Пусть построят мост.

Докладчики скосили друг на друга глаза, но царское решение было высказано и не подлежало обсуждению. Дальше речь уже шла об условиях строительства моста. Возвращаясь в царские апартаменты, Евгенидис еще раз похвалился своей находчивости.

— Это было очень умно, — сухо сказала царица.

Костис припомнил, что после этой истории больше никогда не видел помощника посла, и больше никто не пытался вывести царя из его мечтательного состояния.

Он, конечно, не обращал никакого внимания на доклад по организации предстоящей двору поездки на сбор урожая, когда небольшая дверь позади трона распахнулась, и Релиус скользнул между двумя стоящими перед ней охранниками. Он вышел из задней комнаты, чтобы незамеченным подойти к престолу и что-то прошептать, наклонившись к уху царицы. Как и капитан гвардии, он предпочитал обращаться непосредственно к царице и говорил с Евгенидисом только при необходимости.

В ответ на сообщение Релиуса Аттолия отклонила большую часть дел. Несколько человек, стоящих посреди большого зала продолжали ждать в молчании, тишину нарушал только звук легких шагов Секретаря архива, направлявшегося по мраморному полу к дверям прихожей. Каблуки его элегантных сапог из тисненой кожи постукивали деликатно и равномерно. На спине колыхался нарядный плащ, расшитый шелковыми нитями еще богаче, чем царский кафтан. Стражники открыли дверь по его сигналу, он шагнул внутрь и вернулся уже в сопровождении тихоходной свиты. Одного человека несли в кресле, второго, с завязанными глазами, вели под руку. Третий шел сам, но так волочил ноги, что казался совершенно обессиленным.