— Да, Ваше Величество.

— Ну, тогда поднимите головы и перестаньте разыгрывать из себя преступников. Раз Ее Величество лично устроила вам разнос, я считаю, вы уже достаточно наказаны.

Костис подавил дрожь. Он мог бы пожалеть придворных, униженных выговором царицы, но не мог простить их и не ожидал, что царь проявит такое неслыханное великодушие. Пожалуй, Евгенидис мог противостоять своей жене лучше, чем можно было ожидать, но совершенно неверно оценивал своих придворных. Они дружно подняли головы и уставились на него с различной степенью триумфа на лицах. Привычная ухмылка мгновенно вернулась на физиономию Сеана.

Один Филологос не желал отделаться так легко.

— Ваше Величество, — строго сказал он. — Мы вели себя непростительно. Вы не должны упускать это из виду.

— Не должен? — Царь выразил вежливое удивление.

— Нет. — Филологос был все так же тверд.

— Тогда скажи мне, — попросил царь, — что мне следует сделать?

Филологос даже не улыбнулся.

— Нас необходимо уволить, если вообще не изгнать из страны.

Его коллеги посмотрели на него, как на буйно помешанного.

— Это несколько жестоко, ты так не считаешь? — спросил царь. — Лишить твоего отца наследника из-за детских шалостей?

Может быть, эта мысль не приходила Филологосу в голову, но он не дрогнул. Изгнанный, он все же мог наследовать землю и имущество отца, но вряд ли мог управлять ими из-за пределов Аттолии. Его отцу, скорее всего, придется в интересах семьи лишить молодого человека наследства и выбрать себе другого наследника, кого-то из племянников, например, если у него нет второго сына, или его дочь не сможет выйти замуж за человека, способного управлять семейными землями.

— Из-за детских шалостей? — повторил царь.

Филологос облизал внезапно пересохшие губы.

— Змея была не просто…

— Филологос, — перебил его Иларион. — Перед тем как обсуждать решения нашего господина, тебе стоит понять, что они продиктованы не менее благородным порывом, чем твой собственный. Однако, вы можете, — обратился он к Его Величеству, — Изгнать тех из нас, кто ответственен за наиболее тяжкие преступления, а Филологоса просто отправить к отцу.

Царь, казалось, растерялся.

— Мне приятно наблюдать, Иларион, как ты демонстрируешь высокое понятие о чести, но я не собираюсь изгонять никого из вас. Даже из-за змеи. Думаю, следует оставить этот эпизод в прошлом. Давайте забудем о нем.

— Ваше Величество, по крайней мере, мы все должны быть уволены со службы, — продолжал настаивать Филологос. — Я хочу сказать, что это именно я…

— Подложил змею в мою постель, — закончил за него царь. — Да, я знаю. Иларион попытался спасти тебя от себя самого, но ему не следовало это делать. Я знал, кто принес змею и сыпал песок в мою пищу. Кто отправил беднягу Аристогетона с запиской на псарню и кто регулярно заливал чернилами мои любимые кафтаны.

Он по очереди переводил взгляд с одного придворного на другого, и они не посмели отрицать, что ему известна вся подноготная их проделок. Если прежде царские слуги выглядели огорченными, то теперь они смотрели на царя с выражением священного ужаса. Кроме Сеана, который пытался сохранить насмешливое и самодовольное выражение. Наконец царь повернулся к нему.

— Мне так же известно, кто добавил коноплю в мой опиум, Сеан.

Сеан только улыбнулся себе под нос.

— У вас нет никаких доказательств, Ваше Величество.

— Я не нуждаюсь в доказательствах, Сеан.

— Нуждаетесь, если не хотите, чтобы ваши бароны восстали против вас. Не говоря уже о том, что любой член Совета баронов может потребовать проверки ваших слов. Большинством голосов Совет сможет отменить ваше решение, и он обязательно это сделает, если вы не предъявите доказательств.

— Правда, если обвиняемый к тому времени уже будет казнен, вопрос сведется всего лишь к обсуждению размера компенсации.

Сеанус внимательно посмотрел на царя.

— Я не думаю, что вы зайдете так далеко, Ваше Величество. Для баронов было непростой задачей принять в цари аутсайдера. Они могут возмутиться гораздо сильнее, чем вы рассчитываете, и восстать, не обращая внимания на присутствие эддисийского гарнизона.

— О, я могу зайти куда угодно, не возмутив совершенно никого. Скажи мне, твой отец действительно не ударит палец о палец, чтобы помочь Дитесу?

— Дитесу? — Сеанус казался ошеломленным.

— Кого же еще мы обсуждаем? Вчера я допустил его в мою комнату. Я оказал ему доверие, а он попытался отравить меня. Кто еще это мог быть? Леди Фемида? Или, может быть, ее сестра? Хейро несколько молода для участия в политических убийствах, не правда ли? Мне не требуется больше доказательств, чем у меня есть, Сеанус. Я могу арестовать его прямо сейчас, и я это сделаю. Я могу приказать четвертовать его сегодня же вечером. И мы посмотрим, как весело он запоет без языка и без рук.

Сеанус все еще недоверчиво качал головой из стороны в сторону.

— Твоему отцу будет все равно. Он даже поблагодарит меня за то, что я избавил его от нежеланного наследника и дал законный повод назначить наследником тебя. — Евгенидис улыбнулся. — Ведь ты не будешь возражать? Мы все знаем, насколько ты ненавидишь своего брата. К тому же, ты, Сеанус, мой лучший друг, которого я не захочу отпустить, даже если уволю всех остальных слуг.

Сеанус побледнел. Его пренебрежительная улыбка испарилась.

— Это я отравил опиум, — внезапно заявил он.

— Что? — Царь приподнял бровь, словно не расслышал.

— Я подмешал коноплю в опиум. У меня есть друг среди жрецов. Он дал мне порошок, а я вчера подсыпал его в опиум.

— Почему ты сделал это? — спросил царь.

— Потому что ненавижу вас, — Сеанус отвечал уверенно, словно читал свою роль в пьесе. — Вы не имеете права на престол Аттолии.

Царь удивленно моргнул.

— Очень сожалею, что не убил вас, — ядовито произнес Сеанус. — Я думал, что этой дозы достаточно, чтобы прикончить лошадь.

— Не путай коноплю с никотином, друг мой. Впрочем, полагаю, в таком случае мне следует арестовать тебя.

— Вот именно, Ваше Величество. — в голосе Сеана опять звучало презрение.

— И твоего брата.

— Нет!

— Ты признался. Мне кажется, после недолгого убеждения ты сознаешься и в вашем сговоре.

— Мой брат не имеет ничего общего со мной. Я действовал один. Я сам все решил.

Царь посмотрел на покрывало, провел рукой по вышитой ткани, но ничего не сказал. Молчание затягивалось. Сеанус сглотнул. Казалось, он пытается проглотить свою гордость. Повергнув придворных в еще большее недоумение, он сказал:

— Ваше Величество, я готов признаться в любом преступлении по вашему выбору, но мой брат невиновен.

— Ты уже признался в покушении на цареубийство, — напомнил Евгенидис. — В чем еще ты предлагаешь признаться?

Он перестал рассматривать покрывало и поднял голову. Увидев его лицо, Костис ощутил нечто похожее на удар под ложечку. Если Аттолия умела выглядеть истинной царицей, то Евгенидис внезапно превратился в божество на убранном золотой тканью алтаре, бесстрастное и несокрушимое.

— Ты думаешь, я намерен оставить твоему отцу хоть одного наследника?

Боги в небесах, подумал Костис, значит, у барона Эрондитеса всего только два сына?

Однажды во время землетрясения он видел, как рушится храм. Сначала между камнями появились тонкие трещины и они стремительно расширялись, пока каждый из камней не закачался на своем месте. Сначала обрушились колонны, поддерживавшие портик, а затем обвалились стены. Вот так шаг за шагом царь заставил Сеана осознать чудовищность катастрофы, обрушившейся на его Дом.

— Твой отец лишил наследства твою сестру и ее детей, когда она вышла замуж против его воли. Он сделал это официально. Вот почему он не мог лишить наследства Дитеса. Мудрый человек не оставляет только одного наследника. Он должен был мириться с Дитесом, потому что существует множество вещей, способных убить человека: болезни, войны… яд, например. Кроме того, не следовало упускать шанс, что Дитесу удастся жениться на царице. Это вознесло бы Дом Эронтидесов до небес. Но Дитесу не повезло: на царице женился я. Глупый, бесполезный Дитес. И сегодня ваш отец потеряет обоих своих сыновей. Он мог бы избавиться от вашей матери, вступить в новый брак и получить еще одного наследника, но ему не нужен младенец. Он нуждается во взрослом наследнике, способном защитить себя и поддержать отца.