— Его и кого-то еще из моих верных слуг, царь мой?

Ее голос не поднялся ни на полтона, каждое слово было холодным и острым, как льдинка, но ее гнев заставил Костиса, все еще стоящего на коленях, задрожать.

— Телеуса, — сказал царь, пожав плечами, и царица в изумлении замолчала.

— Значит, это был заговор? — наконец спросила она.

Боги, храните их обоих, это не был заговор. Костис приподнялся с пола.

— Моя царица.

Он говорил спокойно, как только мог, и посмотрел в ее лицо, когда она повернулась, чтобы взглянуть на него сверху вниз. Он должен, он обязан был привлечь ее внимание.

— Ты хочешь что-то сказать? — она удивилась так, словно ее собака внезапно подняла лапу и попросила слова.

Он не должен был называть ее своей царицей. Он должен был сказать «Ваше Величество». Она всегда была «Вашим Величеством», независимо от того, кто к ней обращался, но если бы он был предателем, она не была бы его царицей. От этой мысли в груди образовалась болезненная пустота. Он служил ей с неослабевающей преданностью с самого первого дня, когда был завербован. Телеус лично выбрал его, самого молодого из кандидатов, и после года обучения принял на службу в гвардию царицы. Теперь Костис не отводил от нее своего упорного взгляда.

— Ваше Величество, прошу вас, это была глупость, не предательство. Позвольте мне доказать это. Пожалуйста, не вешайте моего капитана за то, что является только моей виной.

Он боялся даже упомянуть о ферме.

— Ты понимаешь, о чем просишь? — спросила царица.

— Нет, Ваше Величество, — шепотом признался Костис.

Он не знал подробностей и не думал, что стоит пытаться угадать их сейчас. Он был бледен, испуган и растерян.

— Но я сделаю все, что угодно.

— Ну, хорошо, — недовольно сказал царь, словно признавая поражение в шахматной партии. — Не вешай Телеуса. Но я не понимаю, какой тогда смысл вешать Костиса, если ты собираешься выгородить его начальника.

Царица повернулась к Евгенидису лицом.

— Я могла бы повесить тебя, например, — предложила она.

Евгенидис посмотрел на нее с нежностью.

— Ну, этот шанс ты уже упустила, — сказал он.

Царица подняла руку, чтобы ненадолго прикрыть глаза.

— Удивительно, как ты умеешь запутать совершенно ясную ситуацию, — заметила она. — Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю жизнь Телеуса за жизнь Костиса. Вернее, его жизнь в обмен на честную службу Телеуса.

— Продолжай, — попросила царица.

— Телеус хорошо отзывается об этом солдате. Он неплохо себя зарекомендовал в битве при Тегмисе, и его имя было упомянуто в твоем присутствии, когда его повысили до командира отделения.

Костис недоверчиво поморщился. Неужели царица знает его имя? Или ему все это снится? Кажется, дело принимало совсем плохой оборот.

— Я готов обменять жизнь Телеуса на жизнь Костиса, если Телеус сможет гарантировать мою дальнейшую безопасность.

— Он капитан нашей гвардии. Твоя безопасность — цель его службы, — сказала царица.

— Твоей гвардии, — возразил царь.

— Нашей гвардии, — настаивала царица.

— Тогда как ты объяснишь песок в моей тарелке? Змею в моей постели? Постоянные легкие толчки между лопаток, когда я стою на верхней площадке лестницы?

— Змея? — повторила царица.

— Черная. Большая. Не ядовитая.

Костис никогда не слышал ничего страшнее наступившей тишины. Она все длилась и длилась, как если бы его вдруг поразила глухота, как ритуальная тишина в храме перед кровавой жертвой, только гораздо, гораздо хуже.

— Телеус.

Когда царица наконец заговорила, ее голос звучал подобно шипению змеи. Костис услышал, как кольца занавески скользнули вдоль стержня. Телеус ожидал в коридоре. Костис мог бы посмотреть вверх и увидеть лицо капитана, но его голова вдруг налилась свинцовой тяжестью и медленно опустилась на лежащие на полу руки.

Сеанус рассказывал, какие шутки отпускали царю его слуги. За кувшином вина в таверне они казались невероятно смешными. Сейчас же все это было совсем не смешно. Если кто-то мог подсыпать песок в пищу царя, то что помешает налить туда яду? А если кто-то подложит ему в постель черную змею, почему в следующий раз она не окажется ядовитой гадюкой? Если бы однажды царь упал с лестницы… По всей Аттолии были рассеяны солдаты Эддиса. Никто не сомневался, какой ущерб они способны причинить, если внезапно возобновится война. Если царь вдруг умрет через несколько месяцев после начала правления, весь этот кошмар начнется снова.

— Любовь моя, — сказал царь. — Еще были охотничьи собаки. Почему-то они все оказались на воле, когда я проходил через двор.

Весь дворец знал об охотничьих собаках. Солдаты смеялись до икоты, когда Сеанус предложил им эту историю из первых рук. Сеанус сказал, что царь был так напуган, что позеленел и стоял на лестнице, прижавшись спиной к двери, пока собак не взяли на поводок и не оттащили прочь. Он предупредил псарей, что перестреляет всех собак, как кроликов, если это случится еще раз.

— Телеус? — спросила царица.

— Я не знал, Ваше Величество.

Это не было оправданием. Это было признанием поражения.

— Почему ты не рассказал об этом раньше? — требовательно спросила Аттолия у царя.

Царя ответил, медленно произнося слова:

— Потому что тогда я еще не был избит своим собственным телохранителем.

Сеанус говорил, что царь не рассказывает царице о шалостях слуг, потому что не хочет признать собственную беспомощность. Он просто делает вид, что не замечает постоянно возрастающей наглости придворных. Но нападение царского гвардейца не могло пройти незамеченным для царицы.

— Таким образом, предлагаю сделку, — заключил царь. — Телеус, я дарю вам жизнь Костиса, а вы начинаете делать свою работу.

Костис знал ответ еще прежде, чем Телеус заговорил. Ни для кого не было секретом, что капитан всей душой презирает нового царя. Он не принял бы от Евгенидиса глотка воды в аду, не то, что жизнь младшего командира. Костис в соответствии со строгими принципами, которым была подчинена жизнь Телеуса, заслужил свою судьбу, с чем сам Костис даже наедине с собственной совестью не мог не согласиться. Снова перед его мысленным взором промелькнула виселица, его отделение, выстроенное на плацу, раздавленный стыдом отец.

— Прими сделку, Телеус, — резко приказала царица.

— Моя царица? — Телеус не верил своим ушам.

— Прими ее.

— Как пожелаете, Ваше Величество, — капитан казался ошеломленным не меньше Костиса.

— Ты искал партнера для тренировки сегодня утром? — спросила царица, обращаясь к Евгенидису.

— Да.

— С этого дня тебе будет служить Костис, — сказала она и вылетела из комнаты.

Кольца снова скользнули по стержню. Кожаная занавеска упала, и только звук быстро удаляющихся шагов не давал поверить, что все это не было кошмарным сном. Костис, все еще сгорбившись, с удивлением мигал в темноте под закрывавшими глаза ладонями. Когда шаги прозвучали у лестницы, он наконец опустил руки на пол по обе стороны от коленей. Костис осторожно коснулся досок, словно только что пережил землетрясение и еще не был уверен, что все закончилось. Затем он медленно сел. Землетрясение не закончилось. Царь все еще сидел на табурете, вытянув ноги и скрестив лодыжки.

Царь потер лицо, невольно замерев, когда палец коснулся припухшей скулы. Наконец он сказал:

— Это было довольно страшно, но ты, я полагаю, привык к потрясениям?

Костис тупо смотрел на него.

— Она не повесит Телеуса. Его некем заменить.

Как будто царь рискнул жизнью Телеуса в попытке спасти Костиса, а не потерпел неудачу, пытаясь сместить одного из самых мощных сторонников царицы. Уж Костис-то понимал, что только что произошло у него перед глазами.

— Я же сказал, что она не станет отбирать ферму, — улыбнулся Евгенидис без всякого царского достоинства.

— Тебе все еще хочется повесить меня?

Она не слышала, как он вошел, но Евгенидис передвинул чернильницу на столе, чтобы она знала о его присутствии, прежде чем он заговорит. Он был очень внимателен к подобным мелочам. Она не оглянулась.