Стояло лето, и день был длинный. Наконец солнце начало опускаться к горизонту и длинная тень поползла от западной стены. Потные тела стали остывать. Вечерний ветерок холодил спины солдат, они дрожали, не смея запахнуть плащи, но ни один не сдвинулся с места. Солнце коснулось горизонта. Трубы возвестили конец третьей стражи и окончание срока, когда каждый солдат дворцовой охраны мог вернуть свою клятву. Наконец Телеус крикнул:

— Да здравствует царь!

— Да здравствует царь! — Ответили гвардейцы и были отпущены на отдых.

В тишине они потянулись назад к казармам. Когда они достигли своих дворов, кое-кто позволил себе застонать и помахать руками, разминая застывшие мышцы. Костис направился к двери казармы, намереваясь отступить в свою комнату, пока не уляжется буря возмущения, вызванная дисциплинарным взысканием Телеуса. Он знал, что ему еще предстоит столкнуться с гвардейцами, но пока не был готов к этому.

Четыре или пять человек, разговаривая, стояли в дверях, и он не мог пройти. Когда Костис попытался проскользнуть между ними, он услышал, как один из солдат сказал:

— Мы знаем, кому сказать «спасибо», — и вздрогнул.

Рука вытянулась из толпы, заставив Костиса остановиться.

— Ах, Серпус, не думаю, что нам следует винить во всех неприятностях одного Костиса.

Рука и голос принадлежали Сеану. До своего назначения в свиту царя он занимал должность лейтенанта гвардии. Он был вторым сыном барона Эрондитеса и, без сомнения, получил свою должность благодаря связям отца, а не собственным заслугам.

Одним богам известно, когда он успел пробраться в казарму, хотя, конечно, весь дворец должен был знать о позоре Костиса и экзекуции, устроенной Телеусом. Гвардия стояла на плацу весь день. Так что невозможно было представить, что кто-то еще не знает об этой истории, или кто-то сможет воспрепятствовать визиту Сеануса в казарму, если он был на данный момент свободен от службы царю.

— Нет, господа, не думаю, что нам следует винить последнюю каплю, переполнившую чашу терпения. — он взъерошил волосы Костису, как маленькому мальчику. — Если царь в конце концов потерял терпение, думаю, вам следует искать первопричину в песке. Песок в постели так воспаляет геморроиды, особенно если в этой постели нет больше ничего, кроме песка.

Мужчины вокруг рассмеялись. Сеанус подтолкнул Костиса к лестнице, и тот с благодарностью шагнул вперед, пока телохранители отвлеклись на обсуждение песка, царя и царской бессонницы.

— А что, были и другие приступы песочной лихорадки? — спросил Сеана один из гвардейцев.

— Не думаю, иначе бы я знал, — ответил Сеанус со своей холодной улыбкой.

— Релиус узнает, — сказал телохранитель. — Релиус все будет знать уже к утру.

Раздался громкий смех. Секретарь архива имел свою армию шпионов, способных добыть ему любую информацию.

Уже поднявшись на лестницу, в пределах видимости своей комнаты, Костис внезапно обернулся и потянул за рукав Аристогетона, стоявшего среди окружавших Сеана солдат. Все они были опытными вояками, но еще не ветеранами. Арис попытался освободить руку, но Костис крепко ухватил его за локоть и резким рывком выдернул из толпы, подтверждая свое намерение отвести его вверх по лестнице подальше от остальных. Арис сдался.

Тем не менее, Костис почти силой тащил своего друга в темноте до верхнего пролета узкой лестницы. Они остановились чуть ниже площадки. Там горела всего одна лампа, позволяющая разглядеть поднятое вверх лицо Ариса. Костис, стоя на ступень выше, наклонился к другу.

— Скажи мне, — сказал он жарким шепотом, — ты участвовал в проделках Сеануса?

— Зачем мне это?

— Не ври мне, Арис. Я видел твое лицо!

— Ну и что?

— Что ты сделал?

Арис потер лоб.

— Кажется, это я передал записку, в которой говорилось, что царь хочет посмотреть гончих в Львином дворике.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что тебе кажется?

— Записка была запечатана. Откуда мне знать, что там было написано?

— Но ты понял, что здесь что-то не так? Почему царское послание отправили с тобой? Кто тебе его дал?

— Костис…

— Кто? И почему ты доставил его, дурак?

— А что я должен был делать? Скажи, если сам такой умный?

— Пораскинуть мозгами.

— Ну, конечно, ты бы вежливо отказался, Костис, потому что ты не из охлоса. Хочешь знать, кто попросил меня передать записку? Второй сын человека, которому мой отец платит налоги. Что я должен был делать? Что бы ты сам сделал? — Арис вскинул ладони. — Я знаю, что бы ты сделал. Ты бы сказал «нет», и к черту последствия, потому что твое чувство чести широко, как разлив Сеперхи. Извини, Костис, я не такой благородный.

— Я тоже не такой, — отрезал Костис. — Иначе не дал бы священную клятву защищать своего господина, чтобы потом полезть на него с кулаками.

Арис фыркнул. Костис постарался сосредоточиться. Он никогда не знал за собой таких внезапных вспышек ярости, хотя часто наблюдал их у других солдат.

— Что ты собираешься делать? — спросил он, и Арис пожал плечами.

— Релиус узнает, кто доставил записку, если уже не узнал. Расскажи капитану до того, как это сделает Релиус.

— И что будет с моей семьей? — спросил Арис.

— А что будет с тобой, если ты не скажешь капитану?

Арис задумался.

— Наверное, я должен.

Теперь настала очередь Костиса пожать плечами. Он не хотел походить на лицемера.

— Думаю, так будет правильнее.

— Да, да, — согласился Арис. — По крайней мере, сохраню свою честь.

— А это очень важно, — произнес Евгенидис.

Арис с Костисом подпрыгнули при звуке царского голоса. Он стоял на площадке над ними, как привидение. Его темные волосы сливались с темнотой позади него, в то время, как белое пятно рубахи, освещенное фонарем парило над полом в сиянии золотой вышивки. После короткого паралича Арис вытянулся по стойке «смирно». Костис узнал голос, как только услышал первые звуки. Он глядел не на царя, а за его плечо, высматривая свиту, которая, конечно, должна была сопровождать государя. Через секунду он понял, что кроме них, здесь никого больше нет.

Было невозможно поверить, что внизу Сеанус болтает о песке в царской постели, когда его господин стоит здесь, наверху, но настолько же невозможным казалось, чтобы царь появился в казарме один, без своих личных слуг и Сеануса в том числе.

Евгенидис наклонился вперед и прошептал на ухо Аристогетону:

— Поговорите с Телеусом утром, — сказал он достаточно громко, чтобы Костис тоже услышал.

Потом он отступил за угол, где начинался ведущий к лестнице коридор. Ни единого звука шагов. Когда Костис вытянул шею, чтобы посмотреть за угол, царя уже не было.

На следующее утро Костис проснулся перед рассветом еще до сигнала и начал одеваться со странно знакомым чувством страха. Он уже однажды испытывал этот страх, когда сбежал от учителя и провел весь день, играя в лесу, вместо уроков. Что бы ни случилось сегодня утром, синяки, как и следы розог учителя, скоро пройдут, да Костису было и не привыкать к синякам. Он пытался вернуть себе мужество мыслью, что по справедливости должен был бы болтаться в петле, а не готовиться к тренировке с самим царем. Он никогда не боялся боли, даже в детстве, когда взбунтовался против учителя, но сейчас, направляясь к тренировочной площадке, ощущал сосущую пустоту под ложечкой.

Он пришел рано. Никто не заговаривал с ним. Солдаты подвергали остракизму опальных телохранителей. Капитан пришел и встал рядом с ним, но ограничился молчаливым кивком в качестве приветствия. Наконец явился царь, в этот раз в сопровождении четырех слуг и телохранителей. Он оставил их у входа на полигон и в одиночестве прошел через открытое пространство. Приблизившись к Костису и Телеусу, он вежливо кивнул им обоим. Меч он принес с собой и засунул его под правый локоть, чтобы помахать рукой, приглашая начать занятие. Костис поморщился. Капитан занасекомил бы любого из телохранителей, посмевшего так небрежно обращаться с оружием.