Период, когда существовала самостоятельная опричная армия, довольно краток. Всего несколько лет. И появление когорты опричных воевод из низов военно-служилого класса — тоже явление единичное. Государи московские и прежде опричнины, и после нее приближали к себе худородных фаворитов. Иван IV в годы опричнины попытался сделать из этого систему, несколько лет «экспериментировал», а потом отказался от нее, оставив за собой право на сохранение некоторых элементов радикальной опричной схемы[99].

Собственно, демонтаж ее начался за два года до официальной отмены, еще в 1570 году, когда государь наложил опалу на видных опричников «первого призыва»: Басмановых, Плещеевых, Афанасия Вяземских. Вместо казненных, отправленных в тюрьмы и «разжалованных» опричных деятелей «старой формации» государь Иван Васильевич срочно набирает в опричную Думу и в опричное военное командование высшую знать. А после поражения от крымцев Девлет-Гирея, в мае 1571 года, опричнина более не формирует самостоятельных полевых соединений. Доверие к ней утрачено.

Причины здесь надо искать, опять-таки, в военной сфере.

Опричное войско представляло собой ударные отряды из поместной конницы, одновременно служившей для охраны государевой особы и для участия в обычных боевых действиях. Нет сведений, что на уровне тактики, вооружения, походного снаряжения опричная армия сколько-нибудь отличалась от земской. Но она управлялась по-другому, и в этом все дело.

Русская военная система, унаследованная государем Иваном IV от своего отца, Василия III, и деда, Ивана III, была исключительно сложна.

Удельные князья со своими боярами и со своими армиями. Князья, сохранившие огромные вотчины в княжествах, где их предки были полновластными хозяевами, и обладающие на этих территориях значительными судебно-административными привилегиями. Князья — крупные землевладельцы. Князья — рядовые помещики. Князья — рвань, князья — нищета, однако же способные носить оружие и ищущие карьеры при дворе великого князя. Князья, давным-давно попавшие на службу московским государям. Князья, выехавшие к Москве совсем недавно. Бояре из родов, служивших еще Даниилу Московскому или Ивану Калите. Бояре из родов, служивших совсем другим князьям, в том числе прямым противникам Московского княжеского дома в политической борьбе. Захудалые родом и богатством бояре, способные исправить личный служилый статус и положение рода только в Москве, на «дворовой» службе. Знатные в провинции дети боярские «по выбору», они же — никто или почти никто в Москве. И — самое дно, городовые дети боярские… При Василии III все это варево еще кипело и булькало, не застыв, не отвердев до конца. Иногда градус повышали выезды к Москве настоящих магнатов, например того же князя Михаила Львовича Глинского…

Многие из них еще помнили эпоху неограниченного владычества отцов и дедов на землях, впоследствии подчинившихся Москве. Некоторые (те же Воротынские, например) продолжали чувствовать себя таковыми. Привести эту гордую, своевольную, хорошо вооруженную массу к повиновению, заставить ее «честно и грозно» служить великому князю московскому было непростым делом. Иван III умело балансировал, учитывая интересы различных аристократических группировок: то жаловал, то налагал опалу, но в целом на казни был скуп. Мощь Москвы многих привлекала. Блистательный политик, Иван III умел сделать так, чтобы могущественные княжеские семейства бежали к нему, а не от него. В его времена московская армия, поразительно пестрая по своему составу, управляемая на первый взгляд хаотично, добилась тем не менее грандиозных успехов. Василий III действовал попроще, для него более свойственно было применять силу. Переезды при нем шли в обе стороны. Но при Василии III уже вовсю действовала социальная машина местничества. Автор этих строк полагает, что первому государю, позволившему «работать» местническому механизму, надо бы поставить памятник[100]. Эта мудрая система иной раз, конечно, боком выходила во время боевых действий, зато она сглаживала противоречия внутри правящего класса и позволяла находить компромиссные пути выхода из конфликтов между отдельными аристократическими группами. А компромиссные — значит, прежде всего мирные! Орава воинственной, пассионарной знати, оказавшейся в распоряжении великого князя московского, могла ведь и передраться, как это бывало, например, в Польше и Литве… А могла стать сокрушительным орудием завоеваний. Полки, состоящие из выносливых, агрессивных, спаянных единой верой служилых людей, пугали соседей России. Тем более во времена, когда страна была на подъеме и территория ее стремительно увеличивалась.

Так вот, русская военная система второй половины XV — середины XVI века напоминает мощный гоночный автомобиль с тремя рулями и сверхсложной приборной доской. Умея управляться со всеми этими нагромождениями, можно выжать из машины невиданную скорость и маневренность (Иван III). Заблокировав кое-какие возможности и научившись жесткому вождению в стиле «только наверняка», можно было преодолевать довольно сложные трассы (Василий III). Но если выпустить рули из рук, машина начнет взбрыкивать, как норовистый конь (регентство Елены Глинской). Еще того хуже — перестать вмешиваться в ее работу. Едет сама, ну и едет… Так было, в силу сложившихся обстоятельств, на протяжении детских лет Ивана Грозного. Тогда автомобиль, во-первых, постарался свернуть туда, куда ехать надо было ему, а не шоферу и, во-вторых, попробовал произвести апгрейд самого водителя.

Детские ужасы Ивана Васильевича — вовсе не плод подростковой фантазии и не признак паранойи. Мальчик ехал во взбесившемся автомобиле, автомобиль вез его прямо в логово страшных татар, заботился о водителе очень умеренно и когда тот протягивал руки к рулям, старался не дать ему власти над собой…

Ведь это страшно!

А испытывалось на прочность не стальное хладнокровие Ивана III, а нервная, артистическая натура его внука. Иван Васильевич знал, что у матери и, особенно, у отца получалось привести служилую аристократию к несравненно большей покорности, чем удавалось ему самому — до поры до времени. Понимал, что такое положение вещей для страны неестественно. Боялся влететь на сбрендившей машине в большую аварию. Но как управлять доставшимся по наследству военно-служилым классом, не знал. Просто научить было некому…

Между тем татарская опасность постоянно нависала над Московским государством. Войны с Казанью вовсе не были своего рода футбольным матчем, где одна команда заведомо сильнее другой, и игра идет в одни ворота. Сцепились два молодых хищника, обе стороны получали глубокие, исходящие кровью раны. А война на западе затихла только по одной причине: московское правительство поспешило зафиксировать результаты неудачной для России Стародубской войны. В результате обе стороны — и Москва, и Литва — остались неудовлетворенными. Таким образом, и здесь граница всегда могла трансформироваться в линию фронта. Требовалось как-то обрести контроль над ситуацией.

Хорошо же, если с этой системой справиться трудно, — мог рассуждать молодой Иван Васильевич, — не заменить ли ее на другую, более простую? А значит, и более управляемую. Вместо поисков баланса интересов, лавирования, четкого выбора, в какой момент и в каком направлении стоит использовать всю мощь военной машины, следует прежде всего установить другую… «приборную панель». И очень желательно оставить один руль вместо трех… Новая система должна основываться на двухчастном принципе администрирования: отдать приказ — получить отчет о выполнении. Не ломать голову о том, кто и как отнесется к тому или иному заданию, кого задуманный план может задеть, а кто охотно его поддержит, не выстраивать из года в год «домены» союзного большинства в аристократической среде, не оставлять «деталям» машины некоторую самостоятельность, а просто — приказать и выслушать потом отчет о выполнении. Пусть будут почти неодушевленные «винтики», лишь бы система упростилась до того, чтобы ею мог управлять даже полный идиот в состоянии расслабленности. Как бы это сделать? И можно ли в принципе сделать это, не сокрушив прежнюю, традиционную систему?