Другие изменники московские, активно помогавшие неприятелю, — Тимофей Тетерин, да прежние государевы опричники Таубе и Крузе, — получили еще более издевательские письма.

Гетман Ходкевич удостоился послания, равнозначного фамильярному похлопыванию по плечу. Общий смысл его: не стоит расстраиваться, убытка никакого операция московских войск не нанесла (читай: поскольку вся занятая территория все равно не принадлежит Речи Посполитой), да и пора бы начать переговоры «…о покое християнском». Короля Стефана Батория царь ставил в известность о результатах своего похода и призывал «досаду отложить», поскольку не при нем эта война началась, да и все происходящее на ливонских землях — не его, Батория, дело[141]. Иван Васильевич со вкусом объясняет королю, какие политические действия тому «непригоже» предпринимать, не видя в нем противника, достойного серьезного отношения. Он не столько просит Стефана Батория о начале мирных переговоров, сколько повелевает ему, «не мешкая», прислать послов.

В Московском государстве по городам и областям рассылаются царские послания с известиями о приобретении новых земель и городов в Ливонии. Об этом можно судить по неофициальным летописным памятникам того времени: в них вошли известия об удачных походах середины 1570-х годов, причем переданы они примерно одинаковыми словами. В собрании ГПИБ есть рукописный сборник, содержащий краткий летописец, который представляет собой компиляцию сведений из разных источников, совершенную в 1735 г. Этот летописец ранее находился в библиотеке П.В. Щапова, поэтому можно условно назвать его Щаповским. В состав Щаповского летописца вошли отрывки из летописного памятника, относящегося приблизительно к 1610-м или 1620-м годам. От 1570-х годов в нем 7 кратких сообщений, причем 5 из них отмечают взятие различных ливонских городов. События похода 1577 года разделены на два сообщения. От 7085 года (верная дата): «Взятъ Куканаус и иных 24 города»; от 7087 года (явно ошибочная дата): «Ходилъ государь и вся[142] Свейского короля 27 городовъ»^{94}. Это, очевидно, связано с тем, что Иван IV не ограничился отправкой в Россию одного послания, но, впечатленный собственными успехами, велел разослать из ставки целых два: после падения Кокенгаузена (Кокнесе) и в конце кампании.

По этой эпистолярной игре можно понять две вещи. Во-первых, государь видит в последнем своем походе исполнение воли Божьей и, одновременно, решающее усилие по овладению ливонским наследством. То, что Рига и Таллин не открыли ворота перед русскими полками, по всей видимости, не особенно волнует его. Надо полагать, Иван Васильевич считал их падение делом времени: для него прибалтийская постановка была завершена, а сцены, выпавшие из нее при последнем сокращении сценария, можно вписать и постфактум… Во-вторых, Иван Васильевич уверовал в свою непобедимость, подобно тореадору, щелкающему бешеного быка по носу.

Что ж, тактически действия державного полководца безупречны, результат вторжения в Ливонию — явно позитивный. Но стратегически итоги масштабного вторжения в Ливонию оказались ничтожными. Пик успехов русского оружия в этой войне был пройден пятнадцатью годами ранее, после взятия Полоцка. Формально, в 1577 году под контролем у московского государя оказалась значительно большая территория, нежели в 1563-м. Но, во-первых, после катастрофы 1571 года любая компенсация на Западе представляется далеко не достаточной. Во-вторых, все занятые города оптом не стоили одного Полоцка с прилегающими землями. Невозможно из сотни карамелек слепить шоколадный торт! В-третьих, внутренние области России к тому времени пришли в такое состояние, когда любую наступательную войну необходимо прекратить, поскольку экономический и демографический ресурс на исходе. Наконец, в-четвертых, последние завоевания оказались непрочными: не доставало сил, чтобы их удержать. Вскоре после того, как русская армия покинула занятые ею земли, неприятель с легкостью отбил несколько городов. Единственный союзник Московского государства на этом театре военных действий, Магнус, в 1578 году перешел на сторону поляков. Вероятно, ему трудно было простить то страшное унижение, которому подверг его Иван Васильевич, и те потери, которые он понес в связи с крахом своей авантюры. Таким образом, эмоции государя дорого обошлись стране. Победы 1577 года рухнули, как карточный домик, от первого же дуновения войны…

Последним значительным успехом русской армии в Ливонии было взятие Полчева в конце 1578 года[143]. К тому времени Венден уже был потерян (притом латыши, находившиеся в городе, помогли полякам занять его)[144], и государь, вероятно, очень досадовал, лишившись главной жемчужины в короне триумфального похода 1577 года. Эта потеря обессмысливала успехи, достигнутые нашими полками при личном участии Ивана Васильевича, а царь ко всякой своей победе относился трепетно. Он велел воеводам идти отбивать Венден[145]. Но тут произошло странное событие, о котором кратко сообщает разрядная книга: «И воеводы сделали не по государеву наказу, не пошли к Кеси (Вендену), а пошли в Юрьев в Ливонской»^{95}. С чем связано феноменальное неповиновение командующего русской армией князя Ивана Юрьевича Голицына? Воевода ссылается на то, что наступать просто «…не с кем, людей мало».

Этот малозаметный эпизод маркирует перелом в последних наших успехах на Ливонском театре военных действий и, одновременно, точку, откуда началось падение в бездну. Все. Страна истощила военные ресурсы.

Итак, 1578 год — переломный…

Очень важна реакция Ивана IV. Он не замечает знамений времени, не желает их видеть. Ему все мерещится тот великий час, когда русским полкам сдался Полоцк. Ему все кажется, что Московское государство неистощимо. Ему видится та идеальная военная машина, которая работала на него пятнадцать лет назад. А ее больше нет. «Автомобиль» находится в полуразбитом состоянии, бензин на исходе, покрышки облысели, гайки сыплются на поворотах, вода закипает в карбюраторе… Государь велит: брать Венден! Он пытается усилить армию, снимает «з берега» воевод князя Василия Андреевича Сицкого, а также князя Петра Ивановича Татева, и, возможно, их отряды. Как видно, страшный урок 1571 года Иваном IV уже забыт… Затем под Венден отправляются государевы эмиссары «из Слободы»: Данила Борисович Салтыков и дьяк Андрей Щелкалов. Их задание: «промышлять своим делом мимо воевод, а воеводам с ними»^{96}, т.е. поторопить действия западной армии. Фактически царь делает последнюю крупную ставку в ливонской игре, еще не зная, что больше у него таких возможностей не будет.

Сценическое действие заканчивается, начинается расплата за спектакль. Зрители требуют вернуть деньги, заплаченные за билеты, и лезут на сцену — бить актеров…

Воеводы осаждали город, жестоко местничая друг с другом. Московские пушки пробили брешь, но до штурма дело не дошло.

Польско-литовские и шведские войска предприняли совместную наступательную операцию против осаждающих. Их внезапное нападение, а также неспособность русского командования организовать должный отпор[146] привели к трагическим результатам.

Наши войска бегут. Часть воевод погибает, другие покидают поле боя, заботясь лишь о спасении жизни. Среди последних оказался и князь И.Ю. Голицын, большой воевода. Курбский глуповато злорадствует, поминая несчастную судьбу плененных тогда военачальников: «…здесь, на великом сейме, на котором бывает множество народа, [они] подверглись всеобщим насмешкам и надругательствам, окаянные, к вечному и немалому позору твоему и всей святорусской земли, и на поношение народу — сынам русским»^{97}. Потери — огромные[147]. 17 орудий захвачены неприятелем как трофеи. Датский дипломат Якоб Ульфельд оставил описание венденского разгрома. Среди подробностей, страшных и позорных, есть одна отвратительная. Русские артиллеристы, не желая покинуть свои пушки и не имея возможности их спасти, повесились прямо на орудиях, совершив тем самым, по понятиям христианским, ужасный грех.