Между тем переговоры с польским и шведским королями приводят к тяжелым территориальным потерям: Иван IV теряет Полоцк, собственно русские Велиж, Ям, Копорье, Ивангород, Корелу, а также все ливонские завоевания. По мнению ряда исследователей, уступки были чрезмерными. Особенно в условиях, когда Польша уже вышла из войны[163], а Швеция продолжала боевые действия. Это открывало возможность хотя бы частичного реванша. Как раз тогда русские войска разбили шведов у Лялиц и отбросили от Орешка. Но государь не решился… Трудно сказать, насколько верным было мнение о необходимости выйти из войны любой ценой, когда противник оставался только один. Во всяком случае, оно вызывает сомнения.

Любопытно, что Иван Васильевич испытал на себе заносчивость соседей, но она не послужила для него уроком. Девлет-Гирей после сожжения Москвы в 1571 году писал русскому царю, проявляя крайнее высокомерие: «…Ты не пришел и против нас не стал. Ты похваляешься, что, де, яз — Московский государь, и было бы в тебе срам и дородство, и ты бы пришел против нас и стоял!»[164] И где была та сила и та гордость татарская в 1572 году, когда наши воеводы на Молодях резали крымскую рать? Поила буйной кровью нашу землю. Кажется, отчего бы православному государю не увидеть в наказании гордых проявление воли Господней? Ан нет, он и сам великий гордец…

Тяжелое поражение России в Ливонской войне явилось в значительной степени результатом царского фиглярства. Отношения с воинственным Крымом не нашли приемлемого дипломатического решения на протяжении всей политической деятельности государя. Наконец, эскапады с поиском «политического убежища» на территории Англии, поспешным сватовством к Елизавете I и ее родственницам, выставили на посмешище и самого Ивана IV, и всю державу. Общий итог деятельности Ивана Васильевича в дипломатической сфере — явно отрицательный.

За двести лет, истекших со времен выхода в свет «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, было сделано великое множество попыток определить суть опричнины и объяснить причины ее учреждения.

Сам Николай Михайлович пишет об опричнине как о мере, предназначенной обеспечить безопасность государю и государству. Причиной ее введения была подозрительность царя, его ярость, его страх стать жертвой измены, подстегнутые действительной изменой Курбского. «Все добрые вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловался, что их мало…»^{112}

«История России с древнейших времен» С.М. Соловьева скудна обобщениями. Относительно опричных времен историк констатирует дальнейшее падение родовых начал, умаление прав «дружины» и подъем начал государственных, увеличение власти монарха. Все это преподносится несколько голословно. Опричнина — одно из заключительных сражений великой борьбы старинного родового быта с новым, этатизирующим, элементом. «Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, — пишет С.М. Соловьев, — Иоанн заподозрил всех бояр своих и схватился за средство, которое освобождало его от них. Положить на них… опалу без улики, без обвинения, заточить, сослать всех, лишить должностей, санов, лишить голоса в Думе и на их место набрать людей новых, незначительных, молодых… — это было невозможно… Если нельзя было прогнать от себя все старинное вельможество, то оставалось одно средство — самому уйти от него; Иоанн так и сделал»^{113}.

В.О. Ключевский дал исключительно точную формулировку психологических причин, подвигнувших царя на введение опричнины: «…потеря нравственного равновесия у нервного человека». Да, это скорее всего верно. Царь в 1564 году чувствовал себя подобно актеру в ситуации, когда сцена не задалась, остальные играют из рук вон, постановка в шаге от провала, возможно увольнение… Нервный срыв суммировал гнев, страх, а также неприятное ощущение, что вся «труппа» выступает непутём, и как бы не быть освистанными. В политическом смысле Ключевский определял опричнину как «убежище», где «…царь хотел укрыться от своего крамольного боярства»^{114}.[165] Иными словами, опричнина должна была обеспечить безопасность государя, являлась соединением полицейского корпуса[166] с «орденом отшельников».

Р.Ю. Виппер первым всерьез поставил вопрос о «внешнем факторе» как основной силе, определявшей социально-политическое развитие Московского государства в царствование Ивана IV и породившей опричнину. Для Роберта Юрьевича «…опричнина была не только взрывом мести против действительных и мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния у царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось, слуг; это была также военная реформа (курсив мой. — Д. В.), вызванная опытом новой труднейшей войны»^{115}.

С.Ф. Платонов первым обратил внимание на аграрную опричную политику. Считая опричнину средством борьбы против «измены», ученый видел в земельных «рокировках» того времени подрыв той колоссальной мощи, которой располагала боярско-княжеская оппозиция. Знать притязала на политическую власть в стране. Основанием для подобных притязаний было «…наследственное льготное землевладение в тех уделах, где предки княжат когда-то были государями…». Аристократы мечтали о своего рода соправительстве с государем всея Руси, который был одного с ними рода, к тому же уступал некоторым в «колене», т.е. знатности. Соответственно государь Иван Васильевич «…решил свести княжат с их вотчин на новые места, разорвать их связи с местными обществами и таким образом подорвать их материальное благосостояние и, главное, разрушить тот устой, на котором опирались их политические претензии и было построено социальное первенство»^{116}.

Книги Р.Ю. Виппера и С.Ф. Платонова, созданные в 1920-х годах, принадлежат совершенно разным политическим школам, исполнены в разных творческих стилях, в разных исследовательских плоскостях, но у них немало общего^{117}. В частности, оба историка считают Ивана Грозного «крупной политической силой». По сути, одна теория «достраивает» другую. Виппер указал на примат внешней политики в социально-политическом развитии Московского государства «грозненской» эпохи, он сформулировал тезис о необходимости мобилизовать все военные силы страны для решения внешнеполитических задач. Платонов выявил механизм борьбы с недовольными самодержавной, активной в военном отношении политикой — путем террора и «вывода» аристократических родов с древних вотчинных гнезд. Для обоих историков опричнина — орудие, предназначенное к разгрому всяческого недовольства, всяческих попыток аристократии вмешиваться в дела правления. Только Виппера больше интересовал вопрос зачем, а Платонова — как выполняла эту свою функцию опричнина.

М.Н. Покровский, виднейший историк-марксист, указывал на чисто экономические причины воздвижения опричнины: стремление «воинства», т.е. «среднепоместных» землевладельцев-дворян, расширить свои владения за счет богатых вотчинников-аристократов. Ближайшей целью опричнины стало создание из реквизированных земель значительного фонда, предназначенного к раздаче «воинству». Покровский подчеркивает участие в «перевороте 1564 г.» московского посада, который был, в трактовке ученого, средоточием «торгового капитала»^{118}.