— А это от каррамо (льва), — ответил сторож. — Когда мы видим, что каррамо приближается, или слышим, его, то через дыру на крыше выбираемся на дерево и смотрим на каррамо сверху. Но в последнее время каррамо редко навещают шахту — слишком много людей.

Алберту сидел на капоте «лендровера», медленно двигавшегося по неровной и темной дороге, и пристально вглядывался в кусты.

Была уже совсем ночь, когда пыльный «лендровер» с нагретыми от бесконечной езды колесами подъехал, наконец, к поселку, где предстоит провести ночь. Наутро снова месить пыль и грязь дорог Замбезии.

Н. Непомнящий

Мапуту — Москва

«Мы ехали по широкой распаханной равнине; чрезвычайно пологими, волнообразными раскатами сбегали в нее невысокие, тоже распаханные холмы; взор обнимал всего каких-нибудь пять верст пустынного пространства; вдали небольшие березовые рощи своими округленно-зубчатыми верхушками одни нарушали почти прямую черту небосклона. Узкие тропинки тянулись по полям, пропадали в лощинках, вились по пригоркам, и на одной из них, которой в пятистах шагах впереди от нас приходилось пересекать нашу дорогу, различил я какой-то поезд...»

Я прочитал этот отрывок Ивану Ивановичу Байдину, главному инженеру Тульского управления мелиорации и водного хозяйства, и с удовольствием заметил, что хотя с момента опубликования рассказа «Касьян с Красивой Мечи» прошло сто с лишним лет, однако пейзаж здешних мест в общем-то не изменился. Та же распаханная, с густым синим отливом земля, те же холмы и перелески, тронутые осенью, та же усыпанная хрустящими листьями тропа...

Картина, которая открывалась перед нами, за исключением некоторых деталей, действительно почти совпадала с тургеневским текстом.

— Ну а «поезд»? — спросил Иван Иванович, и его пышные казацкие усы выразили недоумение. — Автор, насколько я помню, подразумевает под ним похоронную процессию, сопровождаемую скорбным плачем... Мы же с вами видим иную картину, — он сделал жест в сторону шоссе, по которому катили автомашины, груженные сахарной свеклой... (Между прочим, один из грузовиков подвез и нас с Байдиным: главному инженеру облводхоза нужно было выбрать места водозабора на Красивой Мече, осмотреть новые участки, где будут корчевать кустарник, проверить гидрометрические посты. А я сопровождал его в этой поездке.)

— Процессия у Тургенева, — не сдавался я, — это случайный элемент в пейзаже. Уверен, если бы у него была возможность снова побывать в этих местах, он бы узнал их с первого взгляда. Я имею в виду природу, ландшафт...

— Узнал бы, да не совсем, — упрямо возразил Байдин. Он сошел с тропинки и повернул в сторону Красивой Мечи, поддевая носками сапог слежавшуюся багряную листву, отчего она пахла еще более остро и пряно. Молодая рощица, амфитеатром спускающаяся к реке, тонула в желтых и красных волнах вызревшей осени. Небо было бирюзовое, чуть мерцающее, с переходом в размытую голубизну. И такими же голубоватыми, бирюзовыми выглядели отсюда дальние поля озимых, когда на них падало солнце.

— Узнал бы, да не совсем, — по-прежнему упорствовал главный инженер, настраиваясь на деловой разговор. — Это только новичку кажется, что земля такая девственно первозданная. На самом деле тут каждый участок поверхности под антропогенным воздействием.

— То есть как это? — не понял я.

— А так... Взять хотя бы почвы — ведь они с тех пор изменились. Да, да, и температура, влажность, кислотность тоже.

— Неужели так быстро? — я засомневался. — По-моему, подобного рода изменения накапливаются в почве столетиями...

— В удобрениях все дело, в азотных и фосфорных соединениях, а также, — Байдин задумался, подбирая нужное слово, — в непредсказуемой игре климата... Ну а раз другая почва — значит, и другой ландшафт. Связь улавливаете? Ведь он тоже все время меняется — новые злаки, кустарники появляются, хотя мы этого порой и не замечаем. — Он поднял глаза наверх, где торчали вершинки почти облетевших деревьев. — Между прочим, этой рощицы здесь тогда не было. И не было скотопрогонов на лугах, скрытых под землей коммуникаций... А вот вам еще пример: видите квадраты озимых? — Я молча кивнул. — Так вот под ними, на глубине восьмидесяти сантиметров и через каждые сто метров, пролегают трубы оросительной системы. Без полива нынче не проживешь... Склоны тоже стали более пологими — результат механизированной вспашки. Так что, доведись Тургеневу снова поохотиться в наших краях, ему не пришлось бы в каждой деревне менять тележную ось и проклинать здешние холмы... Да что тут толковать, — махнул рукой Байдин. — По любой складке местности, трещине, извиву можно прочитать — если, конечно, уметь это делать — все изменения, все микроскопические события, которыми жила природа.

— И реку тоже можно «прочитать»?

— С речкой дело посложнее, — нахмурился главный инженер. — Ну пойдемте, посмотрим...

Пока мы разговаривали, спускаясь с пологого склона, Красивая Меча все время светилась сквозь деревья. Она чертила замысловатые петли, сама с собой пускалась наперегонки, бросаясь кружевной пеной, и была больше похожа на прыткую горную, нежели спокойную среднерусскую реку. Иногда на ее поверхность падали зыбкие отражения пухлых, подкрашенных солнцем облаков; цвета незаметно переходили один в другой, мельтешили слепящими отсветами, бликами, искрами и тут же таяли, поддавшись новой цветовой гамме.

Я опустил руку: вода была холодной и прозрачной. Опутанная водорослями галька, одиноко прогуливающиеся пескарики просматривались как сквозь увеличительное стекло. На середине реки играла рыбья молодь, гоняясь за солнечными зайчиками. Поверхность воды упруго вздувалась, словно снизу ее подогревали на маленьком огне; от грузных замоховевших валунов, застрявших на пороге, с шипением летели брызги, завивался в воронки пенный след. Речка резвилась, кружилась и порхала, как бабочка в летний полдень...

Однако стоило нам пройти каких-нибудь триста-четыреста метров вдоль берега, и мы не узнали Красивой Мечи. Она распахнулась плесом и текла с безличной покорностью человека, у которого все в прошлом. В равнодушной и медлительной неге проплывали мимо берега, и казалось, они не имеют к реке никакого отношения, словно существуют в другом времени, сами по себе.

Эту перемену в поведении Мечи Байдин прокомментировал по-своему — как гидромелиоратор.

— Коэффициент извилистости у Красивой Мечи много выше, чем у обычной реки в средней полосе. — Он помолчал. — Что мы раньше знали о ней? То, что она берет начало на Раевском плато Алаунской возвышенности. То, что длина ее 244 километра, колебания береговых высот — до 280 метров, питание в основном снеговое. Оползни, карстовые явления, небольшая загрязненность бытовыми и индустриальными стоками... А какова продолжительность ледостава? А скорость течения в разные сезоны? А количество воды, забираемой промышленностью и сельским хозяйством? Наконец, каково соотношение сточных вод и естественного стока реки? Мы тыкались в эту Мечу, как слепые котята: примерно... приблизительно... ориентировочно... А теперь мы знаем о ней все или почти все.

— Ну, например? — заинтересовался я.

— Например... — Он достал из портфеля внушительную папку под названием «Водохозяйственный паспорт бассейна реки Красивая Меча. Том 15-й», наскоро перелистал ее. — Нам известно теперь, кто и сколько потребляет воды, какова скорость течения... ну хотя бы в этом месте (0,2 метра в секунду), где происходит зарастание русла и почему, каков химический состав стоков в левом притоке Красивой Мечи — Уродовке (не смейтесь, она не менее красива, чем Меча!), сколько вылавливается рыбы (78 тонн в год). Наконец, мы знаем точное число отдыхающих на ее берегах — шесть с половиной тысяч человек ежегодно. И из них не менее трети на колесах. Для такой маленькой речки это, конечно, много. Ведь более сорока процентов вредных веществ обязано своим происхождением именно транспорту, и в частности — транспорту автотуристов... Все эти сведения, а их тут великое множество, — для пущей убедительности Байдин похлопал по кожаному переплету, — мы получили от сотрудников Казанского отдела Северного научно-исследовательского института гидрологии и мелиорации, которые работали здесь в течение нескольких сезонов...