Ахмед поднялся, отряхнул старенький выцветший пиджак, поправил на голове куфию и позвал детей. Двух маленьких он посадил на тележку, проверил, крепко ли привязаны вещи, и вся семья медленно тронулась в путь.

Чем дальше ехали мы в сторону Тира, тем больше было на дороге беженцев, которых израильские захватчики изгнали с родных мест, не позволив взять ничего. Они медленно брели вдоль шоссе, неся на руках или плечах малышей. Я вглядывался в усталые, измученные лица, пытаясь представить всю тяжесть выпавших на их долю страданий.

У въезда в Сайду расположился лагерь для беженцев. Около двухсот темно-зеленых палаток были натянуты среди сосновой рощи на берегу моря. Еще пятьсот точно таких же временных пристанищ было установлено на городском стадионе. В центре лагеря палатка под белым флагом с красным крестом. К ней вилась огромная очередь, в основном женщины с детьми. Они провели несколько ночей под открытым небом. Ребята простужены, температурят. Есть и тяжелобольные. Неподалеку дымилась походная кухня. Рядом выдавали лепешки. Тут же стояли бочки с питьевой водой.

Али Хасана, заместителя администратора лагеря, мы нашли в маленьком брезентовом закутке, где он совещался с врачами из ливанского Красного Креста — Хода Ханани и Абида Кусом.

— В нашем лагере, — говорит Али Хасан, — уже размещено около полутора тысяч человек. Почти семьдесят процентов — дети. А беженцы все прибывают. Семьи нужно обеспечить палатками, матрацами, одеялами. Надо организовать питание. А людей в моем распоряжении мало. Три врача, санитар и еще несколько добровольных помощников. Главная проблема в том, что многие беженцы, спасаясь от израильских захватчиков, не смогли ничего захватить из домашнего имущества. Но разве можно упрекать их за это? Им надо помочь.

...Эта женщина — Хадиджа Мураб — сидела у входа в административную палатку. На вид ей было около пятидесяти. В одной руке она сжимала желтый целлофановый пакет, в другой держала пестрый носовой платок, который все время подносила к глазам; Рядом худенькие дети с осунувшимися мордашками, на которые настороженно поблескивали чей ные глазенки. Четыре мальчика и три девочки.

— Откуда вы?

— Из деревни Ханин, — ответила Хадиджа Мураб и, вытирая платком слезы, рассказала о том, что произошло в ее селении: — Ночью в нашу деревню ворвались израильские солдаты. Вламывались в дома, все переворачивали вверх дном. Кричали: «Где оружие?!» Моего мужа Хусейна, меня и детей полураздетыми выгнали на улицу. Потом поставили к стене дома и стали стрелять из автомата поверх голов. Муж бросился к офицеру, но один из солдат ударил его по голове прикладом. Хусейн упал. Солдаты били мужа ногами, дети плакали. С земли он больше не поднялся. Солдаты избили старосту деревни и изнасиловали нескольких наших девушек. Когда трое парней попытались помешать этому, их застрелили. В этой суматохе я потеряла старшую дочь.

Хадиджа надолго замолчала. Потом, подняв желтый пакет, в котором лежали документы и письма, сказала:

— Это все, что я успела взять.

Она тяжело поднялась и, по-старушечьи сгорбившись, побрела к своей палатке...

По ту сторону литани

До Тира еще километров сорок. Мы едва тащимся в клубах пыли. Навстречу непрерывный поток машин с беженцами. На мосту через реку Литани патруль. Командир группы Биляль Шаркави долго разглядывал документы, потом сказал:

— Все в порядке, можете ехать. Но будьте осторожны: израильтяне в нескольких километрах от Тира. Город обстреливают. Посматривайте в сторону моря. Израильские самолеты обычно появляются оттуда. Для развлечения охотятся даже за отдельными автомашинами...

Едем дальше. Удивительно тихо, и даже не верится, что с мирного синего неба в любой момент может обрушиться смерть.

Но словно для того, чтобы напомнить об этом, откуда-то издалека доносятся глухие звуки взрывов.

Улицы Тира пустынны. На тротуарах битый кирпич, раздавленные фрукты, мусор. Тормозим перед красным светом светофора. Он зловеще замер. Наконец, сообразив, что его забыли выключить, пересекаем перекресток и направляемся к порту. По пути ни единого человека.

— Почти все жители покинули город, — объяснил нам пожилой араб в черном бурнусе, с четками в руках, по имени Абдель Карим Джомаа, который, словно часовой, одиноко стоял у портовых ворот. — Израильские войска совсем рядом. Кто знает, может

быть, завтра они будут здесь. Конечно же, люди боятся. Знают, что творят израильтяне на нашей земле. Вот посмотрите, что осталось после недавней бомбежки, — показал он на груды камней и огромные воронки на месте бывшего порта. — Израильские бомбардировщики налетели сюда в тот же час, когда началась бомбежка Узаи. Вон там, на втором этаже, было кафе. Во время налета в нем оказалось несколько десятков посетителей. Все погибли. Видите желтые камни в море? — продолжал Абдель Карим Джомаа. — В ночь с 14 на 15 марта туда подошли израильские катера и начали в упор расстреливать уцелевшие после бомбежки здания и стоявшие в порту рыбачьи баркасы. Ради чего? Да просто чтобы запугать нас...

Из порта мы едем в штаб обороны города. Изрядно поплутав по безлюдным улицам, руководствуясь указаниями изредка встречавшихся патрулей, наконец обнаруживаем его на самой окраине Тира, в здании молодежного клуба. Здесь мы и застали представителя Демократического фронта освобождения Палестины Тауфика Таляля, поджарого, подвижного мужчину лет тридцати, с усталым и давно не бритым лицом. На плече у него висел автомат, на поясе — пистолет и гранаты.

— С первых дней агрессии, — начинает знакомить нас с обстановкой Таляль, — израильтяне варварски обстреливали Тир с суши и моря, бомбили его с воздуха. Они рассчитывали деморализовать и обескровить подразделения ливанских Национально-патриотических сил и отрядов Палестинского движения сопротивления, а затем ворваться в город. Однако их планы провалились.

Тауфик Таляль подходит к карте и показывает расположение позиций противника и защитников Тира.

— Бои тяжелые, противник использует авиацию и танки, — говорит он. — Вчера, например, израильские катера попытались приблизиться к городу, чтобы высадить десант, но наша артиллерия отогнала их. Наиболее опасный участок сейчас — восточный: позиции израильтян в двух километрах. На юге их части подошли к лагерю палестинских беженцев Рашадия. И хотя обстановка напряженная, мы готовы к длительной обороне. Оружие у нас есть, люди тоже. Ну а смелости нашим бойцам не занимать...

Пересев в «джип» Тауфика Таляля, мы отправились в Рашадию. Мне давно хотелось побывать в этом лагере палестинских беженцев. И вот почему. Несколько месяцев назад я летел по заданию редакции из Бейрута в Багдад и в самолете познакомился с двумя братьями-палестинцами. Двадцатилетний Гамаль уже два года работал автомехаником в иракской столице, а младший, шестнадцатилетний Самир, надеялся поступить учеником в тот же гараж. Они родились и выросли в Рашадии, закончили школу.

— Там, — говорил мне в багдадском аэропорту Гамаль. — остались наши отец и мать, младшие братья и сестры. Самый старший, Абдель — федаин. Доведется побывать в наших краях, зайдите к ним и передайте от нас привет. Они будут рады...

С волнением я ехал к Рашадии. Найду ли там родственников моих знакомых братьев-палестинцев? Живы ли они?

Рядом со мной в «джипе» сидели бойцы Рифаат Насер и Абу Самир. Я попросил их рассказать о том, где и как они встретили начало войны.

— Наше подразделение находилось в Бинт-Джебейле, — сказал Рифаат Насер. — Мы знали, что израильские войска готовятся к нападению. И вот в ночь с 14 на 15 марта ударила артиллерия противника. Над нашими позициями появились «фантомы». Вскоре пошли в атаку танки и пехота. В первом же бою мы подбили три танка.

— Тот факт, что израильтяне за три дня боев смогли продвинуться лишь на несколько километров, говорит о многом, — добавил Абу Самир. — Блицкриг не удался.