Лариец, значит. Рэми вспомнил своего друга Бранше и чуть не скривился. Лариец, который гордится своей кровью, всем ее демонстрирует — оборотень. Не диво, что Арман дружит с Миром… И тотчас же вспомнилась вдруг тихая песнь нечисти, залитая лунным светом поляна в глухом лесу и стоящий посреди поляны лев в окружении пляшущих комочков шерсти… карри… Как давно и как недавно это было, первая встреча с Миром… Мир ведь тоже оборотень. Но Арман… Арман, может и нет.

— Я жду ответа, — прервал его размышления холодный голос.

— Мой друг… просил передать духу замка это… — прошептал Рэми, открывая ладони и показывая амулет. Проклятый амулет, переплетение железных нитей, в точности повторявшее рисунок на плаще Армана. Значит, к Арману Рэми шел… боги так странно шутят.

Амулета Арман, как ни странно, не взял. Прошелся все тем же холодным взглядом по раскрытым ладоням Рэми, потом посмотрел в глаза и спросил:

— Чего ты хочешь?

Вновь стало зябко от этого вопроса. Рэми ошибся? Арман ошибок не прощает.

— Я думал… это вам… дух замка…

— Неправильно думал. Не мне дух замка должен был передать эту игрушку, — резко оборвал его Арман. — Ты увидишь хозяина амулета, но прежде… порядки ты знаешь, не маленький.

Рэми порядки знал. Молясь всем богам о чуде, сдерживая рвущуюся наружу силу, он закатал слегка рукава, шагнул смело к Огнистому и протянул Арману обнаженные запястья. А где-то за спиной тихо и грустно засмеялся Аши. Почему ты смеешься, коварный? Почему затих и даже не думаешь помочь? Будто ждешь чего-то… того же чуда? Ведь ты так боишься встретиться снова с Миром, а сам…

Арман не спешил. Медленно снял белые как только выпавший снег, перчатки, положил их на луку седла и привычным жестом провел пальцами по татуировкам на запястьях Рэми.

Осмотр был быстрым и на диво безболезненным, и даже не успев испугаться, Рэми понял, что свободен. Судя по столь же холодному и равнодушному взгляду, морок все так же обманул Армана. И вновь засмеялся за спиной Аши, вновь по душе разлилась горечь. Рэми не любил обманывать. Не понимал, что плохого он сделал, что должен вот так прятаться, как вор, что не мог выйти к Арману открыто, посмотреть в глаза и сказать, что ему нужно.

Не мог… Урий предупредил, что Арман вновь ищет. Тщательно ищет. И что лишь аккуратно наведенный Урием морок позволяет Рэми прятаться… так что же тебе надо, Арман? Ты же, сволочь, отпустил! И ничего с тех пор не изменилось! Может, Рэми спросит… потом… когда Гаарса выпустят.

— Конь у тебя дивный, — заметил Арман, с тягучей медлительностью натягивая перчатки. — Не сказал бы, что уродливо-дивный, но странный, никогда таких не видел.

Рэми не ответил, но архан в ответе и не нуждался. Посмотрев на спящий в тумане магический парк, он вдруг сказал:

— Слушай внимательно, юноша. Из-за тебя я опаздываю на важную встречу, так что медлить больше не советую. Когда въедем в парк, не отставай, для своего же блага. Но если ищешь приятной и легкой смерти, не слушай зануду-архана, плакать по тебе все равно никто не будет.

Выполнить приказ оказалось нелегко. Не успел Рэми вскочить на пегаса, как отряд уже мчался по парку, да так, что белоснежные плащи развивались за их спинами. И когда Арису удалось нагнать быстроногих коней дозорных, аллея вдруг закончилась, оборвавшись на небольшой площадке перед входом в замок. И Рэми уже некогда было прислушиваться ни к шепоту чужой магии внутри, ни к голосу духа замка, который становился все громче. Может Армана и удалось обмануть, а вот охранявшую замок магию — нет! Замок требовал ответов на вопросы, и Рэми пришлось ответить.

«Я никому не желаю зла», — подумал Рэми, стараясь вложить в короткую фразу как можно больше искренности, и дух замка, наверное, поверил, а магия, пронизывающая все вокруг, вдыхаемая вместе с воздухом, уже не казалась столь тяжелой. Но все равно ярилась внутри собственная сила, просилась наружу, и сдерживаться, притворяться, было с каждым биением сердца тяжелее.

Рэми спешился. Дождавшись, пока молодой прислужник принял Ариса, он поднялся вслед за людьми Армана по белоснежным ступеням. И не мог избавиться от ощущения, что обледеневшие статуи, стоящие по обе стороны лестницы, провожают его взглядами. Что сидящая у основания ступенек мраморная русалка приветственно улыбается, каменный пегас, раскинувший крылья над входом, косится в его сторону, а лев вверху площадки напоминает Мира… в его перевоплощении.

Мир… Мир тоже может быть где-то в этом замке. И вот уж кого Рэми встретить не хотелось, так его.

— Я ждать не буду!

Рэми вздрогнул и с ужасом понял, что безнадежно отстал, а весь отряд, помимо Армана, уже скрылся внутри замка. Сам архан стоял наверху ступенек и смотрел с холодным интересом, от которого вновь пробил ледяной озноб и задрожали неприятно колени.

Дивно это. Никого, ни Эдлая, ни Мира, не боится Рэми так, как этого человека. Ничьего уважения не хотел бы добиться, как только уважения Армана… гордого и грозного старшого городского дозора. И каждый его презрительный взгляд почему-то колет сердце едкой болью, и хочется подойти, сказать что-то резкое, стереть эту надменность с лица.

Потому что знал откуда-то Рэми другую его улыбку: мягкую и спокойную. Знал тонкий запах жасмина, исходящий от его одежд. Знал как это стоять с ним плечо к плечу и чувствовать его безмолвную поддержку, точные советы, помогающих направить к цели учебную стрелу и мягкий смех, когда попасть все же не удавалось…

Знал, и не мог знать.

— Я повторять не привык! — еще раз сказал Арман, и Рэми взбежал по ступенькам, поймав на себе холодный взгляд дозорного. — Ты слишком беспечен, юноша. То, что ты оказал нам неоценимую услугу, не оправдывает твоей медлительности.

Рэми вновь поклонился, извинился едва слышно и вошел в распахнутые двери замка. Внутри оказалось многолюдно, жарко и душно. Вмиг взмокнув, Рэми хотел было сбросить плащ на руки подбежавшего слуги, но вновь встретил недовольный взгляд Армана.

— Ты ведь не собираешься тут оставаться надолго, друг мой?

Рэми сжался. И, будто заметив его невольный страх, Арман улыбнулся по-другому, с легкой грустью, и жестом подозвал стоявшего неподалеку слугу. Откуда эта грусть? Дивный этот Арман, право дело. Обычно арханы любят, когда их боятся. А этот, хоть и строг до ужаса, вроде, страху Рэми был не рад.

Но все равно пока Арман и слуга тихо перешептывались, Рэми не осмеливался оторвать взгляда от мозаики на полу. Руны, руны выложенными мелкими камушками, отполированными до блеска. Магия, пронизывающая замок, впитавшаяся в завешенными гобеленами стены, в тонкие, теряющиеся наверху в полумраке, колонны, в мягкий свет светильников… на улице было так ясно, а тут… склеп какой-то… сколько лжи, гадостей, притворства.

От сладковатого запаха курений закружилась голова, стало жарко, душно, теплый плащ давил на плечи, и Рэми почувствовал, что слабеет:

— Вам плохо?

Плохо? Рэми медленно поднял взгляд на говорившего и неосознанно отступил назад, похолодев от ужаса. Кто-то за спиной выругался, когда Рэми отдавил ему ногу, но сам Рэми лишь глупо стоял, сжимая до хруста ладони в кулаки. Почему-то так страшно-то? Не должно быть так страшно… Это же всего лишь виссавиец, виссавийцы никогда и никому не причиняли зла ничем… кроме своего равнодушия.

И аромат силы у него другой, чем у иных виссавийцев, более острый, жесткий. И одет этот виссавиец не в зеленное, как встречаемые ранее целители, а в темно-синее. Только у одного виссавийца видел Рэми такой же цвет одеяний — у Идэлана, жениха Аланны.

Да вот Идэлана Рэми видел только в плаще, а этот плащ скинул и остался в просторной, до пят, синей тунике, перевязанной на талии того же цвета поясом в три пальца. Виссавиец казался несколько женственным, так как только женщины носили в Кассии такие длинные туники, только женщины могли похвастаться столь длинными, до бедер волосами, собранными в тугую, хотя и жидкую косу. А этот еще и закрывал нижнюю половину лица густой вуалью, оставив открытыми высокий лоб и большие глаза, с густыми, как у девушки ресницами.

Только выражение глаз было неженским — слишком жестоким, но и понимающим. Все они, виссавийцы, кажутся понимающими… до поры до времени, пока не окатят презрением и не скажут, что ты не достоин их помощи. Они не умели прощать чужих ошибок, но и сами были небезупречны. Рэми откуда-то точно знал, что были.