Рэми ответил поцелуем на поцелуй, прижал к себе Дашу и сам удивился: губы девчонки уже не казались сладкими, и сама она стала вдруг другой… пошлой, пахнущей вином, слишком веселой. А Даша пила все больше.

Рэми раз за разом покупал ей сладкое вино. И чем больше она пьянела, тем больше он трезвел. Когда же Даша в очередной раз потянула его к ларьку с напитками, Рэми отказал.

— Жадина! — пьяно насупилась Даша. — Жадина!

— Идем домой, — осторожно вставил Рэми. — Я провожу…

— А что мне дома? — взвилась Даша. — Батька пьяный, мать усталая или куча братишек-сестренок? Ночь мне портить надумал? А не выйдет! Что я, зря тряпки одалживала? Зря весь вечер за тобой бегала… теперь, милок, ты мой.

— Я не твой, — спокойно заметил Рэми.

— Тогда и отстань!

Рэми усмехнулся. Прижал Дашу к себе, крепко, погладил растрепанные каштановые волосы и дал выход силе… Так, как его не раз учили, мягко, аккуратно, отрезвляя, успокаивая неразумную девчонку в сладких объятиях магии. А когда отпустил, Даша вдруг сникла, заплакала, размазывая рукавичкой слезы по щекам:

— Что ж ты думаешь? Все тебе можно?

И в сердце колыхнулось сожаление: ошибся, боги, как же он ошибся. Лишил бедную девчонку шального, праздничного безрассудства, вернул ее в суровую, неприятную явь. Не стоило.

— Идем домой!

— Не пойду! — закричала Даша. — И ты за мной не ходи! Слышишь!

— Даша…

Чуть позднее сидел он на скамье у катка и смотрел, как Даша зло режет лед коньками. И хотелось пойти, извиниться, да вот только вины за собой не видел. Да и нужны ли ей извинения? Она улыбалась симпатичному, высокому парнишке, давалась ему в руки, двигалась в такт мелодии флейты, и смеясь, прижималась к охотно отвечающему ухажеру.

Рэми ухажера узнал и мгновенно успокоился — Хлыст, друг Бранше, девчонку не обидит, да и домой проводит. Может, оно и к лучшему — к чему портить Даше праздник только потому, что у самого на душе кошки скребутся? Разве она виновата? Разве кто-то виноват?

Людей становилось все больше — все ожидали рассвета, а с ним — удара колокола, оканчивающего праздник. Встали у бортика конькобежцы, выбежали на каток танцоры. И лед заскрипел под быстрыми коньками, а факелы в умелых руках вырисовывали узоры в густой темноте. Но Рэми заскучал. Безумно. По тишине, по душевному теплу, когда сидишь зимней ночью в собственном доме, обнимаешь кого-то близкого, смотришь в огонь, бесящийся за решеткой камина… и молчишь… долго молчишь…

Даша, наверное, согласилась бы. И на долгую ночь, и на поцелуи, обещающие большее, и на согретую постель. Но Рэми была нужна не она. И он еще раз посмотрел на прижимавшуюся спиной к новому кавалеру Дашу, на ее покрытые румянцем щеки, на обнимавшие тонкую талию чужие руки и усмехнулся.

Что ж, выбор твой. Да и не жаль.

Прощаясь с праздником и с хорошим настроением, он скользнул взглядом по толпе зрителей — сначала по рожанам, потом по ложам арханов. И вздрогнул.

Аланна сидела на подушках и скучающе рассматривала пушистую муфту. Лицо ее разрисовывали темные в полумраке руны, светлые волосы чуть выбились из-под шапки, тонкую шею ласкал меховой воротник, а за ней стоял виссавиец. Жених.

И как это только удалось опекуну Аланны, Эдлаю, устроить эту помолвку? Ведь прячущие до самых глаз лица виссавийцы, жители соседней страны, были в Кассии гостями редкими. И загадочными. Их любили все, ведь не было более опытных целителей, но и боялись тоже все, ведь не было и более жестоких судий… Но Рэми почему-то их просто ненавидел.

А сейчас ему страстно захотелось отвернуться. Стоило ли с таким тягаться? Закутанный в синюю ткань до самых глаз он отличался от арханов, как отличается орел от оленя. Если сила архана чувствовалась лишь слегка, то синяя аура Идэлана слепила так сильно, что Рэми не сразу и понял: виссавиец смотрит на него. Не как на соперника же смотрит, не с ненавистью, не с презрением… а…

Рэми попятился, наступил кому-то на ногу, прошептал «прости» на тихие проклятия и все так же не мог оторвать взгляда от Идэлана. Почему он так смотрит? И аура его, миг назад такая яркая, вдруг погасла. Мгновенно, безжалостно. Как огонек свечи, задутый сквозняком. И в глазах его прочиталось все: гнев, смятение, надежда, даже слезы.

Смесь чувств захлестнула, ударила, и, сам того не понимая, Рэми заслонился щитом, отбросил чужие эмоции назад, на Идэлана, дал тому почувствовать неповторимый вкус собственной силы…

И Идэлан сам захлестнулся. И будто с ума сошел, а в глазах его мелькнул огонек ужаса. Маг встрепенулся вдруг, легко перемахнул через борт ложи и плавно слетел на каток.

Шарахались от безумца изумленные танцоры, бросилась к перилам ложи Аланна, смолкла на мгновение мелодия, чтобы, подчиняясь жесту стоявшего у края катка дозорного, всколыхнуться вновь. И танцоры, приняв чужую игру, закружились вокруг Идэлана, затянули в сеть огненных узоров, смеясь, раскинулись по льду светящейся свитой. Идэлан же, казалось, не замечал никого и ничего, шел, сначала спокойнее, потом быстрее, пока не перешел в бег…

Рэми с головой погрузился в молчание магии, и остались в этом мире только он и несущийся к нему все быстрее виссавиец. Очнувшись, Рэми резко развернулся, врезавшись в праздничную, казавшуюся танцами разноцветных теней, толпу.

Люди его уже не видели. Не переставая смеяться, шутить, не отрывая взгляда от танцоров на катке, они чуть отходили в сторону, давая невидимому магу дорогу. И Рэми бежал. Все быстрее, шкурой чувствуя погоню, все более подгоняемый неведомо откуда взявшемся страхом.

Толпа стала реже, фонарики на узкой, заснеженной улице, уже почти не появлялись. Рэми пролетел мимо целующейся парочки, скользнул в темный переулок, вжался в стену.

От запаха гнили стало плохо. Загустела вдруг темнота, рассеиваемая лишь едва видным блеском звезд… снег больше не валит… И молчание магии, столь знакомое, давит грудь, мешает дышать. Где-то вдалеке разносится смех. А здесь… здесь осталось только биение сердца. И в такт ему — шаги виссавийца.

По подбородку течет кровь, пульсирует, тянет болью прокушенная насквозь губа. А Идэлан близко, совсем близко — протянуть руку и дотронуться. И шуршат, закрывают невидимые крылья, а знакомый до боли смех давит своей горечью.

«Почему так поздно, Аши?»

«Соскучился? А я думал, ты хотел, чтобы я оставил тебя в покое…»

Рэми вздохнул, откинувшись на влажную стену. И даже улыбнулся, когда в переулок вскочил запыхавшийся виссавиец. Не увидишь, Аши не позволит! Стоишь так близко, в двух шагах, а все равно не увидишь!

Но как сложно же… дышать как можно тише, угомонить сердце, бьющее так громко… и туманит же голову этот странный запах… Сирень, от виссавийца пахнет цветущей сиренью. Свежестью раннего утра. И пряным ароматом магии…

— Этого не может быть! — прошептал Идэлан, опираясь ладонью о стену. — Он мертв, не береди рану! Это не может быть он… как это может быть он… но так же похож… и эта сила… это же…

Рэми вновь до крови закусил губу и еще больше вжался в стену, уже не чувствуя себя так уж скрытым за крыльями Аши. Что за бред несет виссавиец? И проваливай ты уже наконец, пройди же мимо!

И тот прошел…

Лишь спустя пару ударов сердца Рэми удивленно встрепенулся. Обмануть мага так легко? И виссавийцы, холодные, безжалостные целители, хранители морали в Кассии… неужели они способны на чувства?

«Спасибо, вижу, от тебя не дождаться», — усмехнулся Аши и исчез. А Рэми вдруг почувствовал, что он слишком много выпил на этом празднике. Расхотел вдруг идти домой, и сам того не заметив, ввалился посреди ночи к Варине.

Сестра главы рода, дородная и мягкая, встретила как родного. Проводила за печку, уложила в кровать, прикрыла одеялом, что-то прошептав о глупых, не умеющих пить мальчишках… и Рэми провалился в странный сон… повторяющийся день за днем…

Текущая за окнами ночь, пятнами слетавшие с деревьев листья… первый заморозок в этом году. Холодно. По маленькой коморке разносится запах свежесорванной травы. Откуда? Поздней осенью?

В неясном свете свечей поблескивают матово испачканные пылью полки, ярко-синей вязью прочерчивает магия узоры на стенах, рвется изнутри сила, скрепленная цепями ужаса … Холодит спину стол, за которым он так часто работал, покрывается мурашками обнаженная кожа, и шершавая ладонь проводит по груди, размазывая едкую, неприятную мазь.