– Посев еще не готов, но это без разницы. Нужен специализированный стационар. Плохо, что БЦЖ в роддоме не сделали, полностью не спасло бы, но такой тяжелой формы не было бы. Длительный семейный контакт. Надо обследовать всех.

«Контакт? Дед третий месяц кашляет, истощенный, едва живой, чем не признаки? А я, как слепой, все на старость списал. Вот гад! С подарком, значит, приехал!» Бешенство накатило, как волна, бросило к выходу. Где-то сбоку мелькнуло недоуменное лицо врача, так и оставшегося без объяснений. Экстремальность ситуации позволяла быть собой. Жалко рыпались остатки здравого смысла: «Где твое хваленое хладнокровие, психопат?! Да как ты едешь, Шумахер хренов!» Было плевать на надвигающиеся со всех сторон нелепо яркие машины, при чем здесь эти подвернувшиеся на пути люди, когда рушится мир?!

Припарковавшись у подъезда, Валерий искренне удивился, что цел. Рассуждать об этом не хватало терпения, требовалось срочно растерзать подлеца. Он ворвался к старику без стука, тяжелый запах, как доказательство болезни, ударил по мозгам. Как можно было раньше этого не замечать?! Вся комната вдруг предстала по-другому. Где она, Ладкина светлая, просторная мастерская? Осталась темная конурка с наглухо задернутыми шторами, всюду пыль, пепел на полу, потрепанная спортивная сумка с вывалившимися тряпками, упавший стул, изможденное лицо на засаленной подушке. Старик лежал неподвижно, как в анабиозе, равнодушно глядя из-под полуприкрытых век, такой беспомощный и слабый, что хотелось его пожалеть. Вспомнился Тошка, и волна подкатила к горлу. Валерий схватил деда за грудки.

– Вот, значит, как ты с нами! Нагадить решил напоследок! В глазах старика не отразилось ни злости, ни страха.

– Отстань, припадочный! Что те надо?

– Ты мне мозги не крути! Лучше скажи, как посмел с туберкулезом к нам заявиться?! О ребенке подумал?! – отчаянно захотелось врезать мерзавцу, так ловко прикрывающемуся немощью.

– Ишь, чего, «тубиком» обозвал! Оскорблять не позволю! Выгнать решил, так и сказал бы прямо, без глупостей! – проснулась ярость, и старый волк ожил, подобрался, готовый напасть.

Внук опешил от подобной наглости и выложил все по порядку, не уступая деду ни в натиске, ни в злости.

– Нет у меня кровохарканья, а кашляю всю жизнь, – буркнул дед. Валерий отпустил старика:

– Ты когда последний раз флюорографию или рентген делал?

– Лет двадцать тому назад. Когда работал, заставляли. Разве я дурак – добровольно к вашему брату ходить? Зачем лечиться? Или на тот свет лишь здоровых пускают?! – засмеялся, брызгая слюной.

Валерия передернуло, будто зараза насытила воздух до предела, он отпрянул, с силой ударился затылком о косяк, но ощутил лишь новый прилив ярости.

– Собирайся, поедем! В диспансер, за доказательствами!

И старик подчинился. Он впервые разглядел внука и будто передал ему эстафету. Теперь можно было не рыпаться, а отдаться течению.

– Я ведь, правда, не знал.

Валерий бодро переступил порог противотуберкулезного диспансера и будто в прошлое попал. Типовая, давно не ремонтированная поликлиника образца семидесятых годов, солнечные зайчики пляшут по ободранным крашеным стенам, тихо, прохладно. Всплывает нежное светлое ощущение из далекого детства. На стенах выгоревшие плакаты «Здравпросвета» – «От туберкулеза ежегодно умирает 3 млн человек, больше, чем от всех инфекционных заболеваний вместе взятых, включая ВИЧ».

«Что за агитка! Наверняка все давно устарело! – Валерий не поленился, подошел поближе, чтобы разглядеть год в нижнем углу плаката. – Нет, 2007! Надо же! Это все из-за таких!» Отыскал глазами деда, тот сидел спокойный и умиротворенный, как буддийский монах во время медитации.

Их приняли легко и быстро без полиса и регистрации. Каждый имеет право лечиться здесь, независимо от социальной подоплеки. «Ниже дна не упадешь. Осколок советской системы, неплохо сохранившаяся археологическая находка». Ряды карт в коричневых конвертах из крафт-бумаги. Представил себе тех, кто здесь лечится. Бациллы в воздухе почти ощутимы. Задохнулся отвращением, но заставил себя быть объективным. Пахло вовсе не опасностью и смертью, а пылью, сыростью и немного плесенью, покрывшей стены и окна за долгое влажное лето. За окном по земле рассыпались крупные зеленые яблоки. Сад с полуразвалившейся беседкой в глубине напоминал все тот же осколок советского прошлого.

Когда рентгеновский снимок был готов, врачи сбежались посмотреть на редкостно запущенный случай. Суета и оживление разбили очарование застывшего времени, все вернулось на свои места. Валерий криво улыбался, в лице проступали резкие луговские черты. Толстая врачиха лет пятидесяти охала и долго искала маску в дальнем углу ящика стола, перед тем как осмотреть больного.

Необходимость госпитализации была очевидна для всех, кроме старика. Он привычно заартачился:

– Зачем мне лечиться? Сколько суждено – и так проживу, а лишнего не надо!

– Лишнее ты уже забрал, вспомни Артошку! – взъелся внук. – Ты должен… – произнес весомые для него самого слова и осекся, поняв, что для старика это пустой звук.

Зато врачиха резво подхватила мысль и тоном строгой учительницы принялась отчитывать деда за случайных людей, походя зараженных в метро, автобусе, поезде. Валерия проповедь раздражала. «Тошка не случайный! Здесь, конечно, и моя вина. Как теперь ее искупить? Поставить на место упыря, не поить больше кровью. Попробуй, заставь его лечиться! Ему же все по фигу! Все, кроме него самого – пупа земли. Но я – его продолжение, единственный представитель в мире живых и имею право!»

Валерий был талантливым психологом и, отбросив мусор посторонних мыслей, мог убеждать, даже подчинять. Дед не то чтобы сдался или захотел вылечиться, а просто согласился избавить внука от себя, правда, с условием, что ни в какую загородную больницу не поедет. Если лечиться, то здесь, в стационаре при диспансере. То, что для этого нужна московская прописка, хотя бы временная, его не колышет. Валерию уступать не хотелось, но спорить было бесполезно.

Хождение по инстанциям отбросил сразу, официально оформить регистрацию через два с половиной месяца после приезда – нереально долго, сложно и дорого. Остается купить, всего-то семьсот рублей, копейки, если вдуматься. Зависимость от проходимцев раздражала. Валерий ехал вечером к трем вокзалам и клял про себя законы, бюрократию и саму систему, где все происходит через… «Per rectum», как выразилась бы по-латыни его мать. Он сейчас предпочитал русский, надоело жить под колпаком правил и принципов.

С трудом найдя место для парковки, шагнул на мокрый от дождя, замусоренный асфальт, стал с отвращением приглядываться к пестрой крикливой толпе. Черный кокошник Ярославского вокзала злобно поблескивал двумя маленькими оконцами, будто заманивал в незнакомую страшную сказку. Валерий отбросил неуместные фантазии и шагнул вперед уверенно, по-деловому, быстро нашел то, что нужно. Бросил деньги и комплимент:

– Как у вас хорошо все организовано!

– Приходите еще! – темная рожа скривилась в натянутой улыбке.

«Ну, уж нет!» Поспешил к выходу, натыкаясь на людей, будто опаздывал на поезд.

Стал оглядываться по сторонам, стараясь найти свою машину. Взгляд зацепился за нелепую бабку с огромным чемоданом на колесиках.

Растерянная, беспомощная, она явно не выглядела «челночницей», мешочницей. Приехала, должно быть, в столицу к дальней родне, а никто не встретил.

Ветер норовил сорвать с головы коричневую шляпку с немыслимым бантом, трепал длинное клетчатое пончо, цепляя бахрому за длинную выдвижную ручку чемодана. Старушенция делала массу лишних движений, спотыкалась, неуверенно озиралась по сторонам, будто не знала, куда идти. Потрепанная дамская сумочка все съезжала с плеча, норовя шлепнуться в щедрую осеннюю грязь.

Валерию захотелось помочь ей, чтобы вернуть радость, затерявшуюся в суете и ошибках. Подойдет, предложит подвезти. Главное, не напугать. Он резко повернул в сторону, до старухи оставалось шагов пятнадцать. Вдруг из-за ближайшей машины по-обезьяньи выпрыгнул темный силуэт, подлетел к бабке, стукнул по голове, подхватил упавшую сумку и поскакал за угол.