Но, увы, Юргис редко видел сына. Никогда еще он так не тяготился своими оковами. Когда он возвращался вечером, ребенок уже спал и лишь иногда случайно просыпался до того, как засыпал сам Юргис! А по утрам смотреть на мальчика тоже не было времени, и отец видел его только по воскресеньям. Еще более жестоким испытанием это было для Онны, которой следовало бы ради собственного здоровья и ради здоровья ребенка оставаться дома и кормить его, — так по крайней мере сказал врач. Но Онне надо было ходить на работу, и мальчик оставался на попечение тети Эльжбеты, которая подкармливала его бледно-голубым ядом, носившим в соседней бакалейной лавке название молока. Из-за родов Онна потеряла только недельный заработок — она решила выйти на работу с понедельника. Юргис мог добиться от нее только обещания поехать в трамвае, с тем чтобы он бежал за ним следом и помог ей слезть. Остальное пустяки, говорила Онна, ведь спокойно сидеть и обшивать окорока нетрудно. А если она еще хоть на день задержится дома, ее страшная надзирательница может напять вместо нее кого-нибудь другого. А теперь это было бы еще страшнее, чем раньше, продолжала Онна, потому что у них есть ребенок. Ради него им всем придется больше работать. Это такая ответственность — нельзя допустить, чтобы, став взрослым, их сын мучился, как мучаются они. Разумеется, и Юргису приходили в голову те же мысли, и он сжимал кулаки и снова бросался в битву ради этого комочка человеческих возможностей.

И вот Онна снова вернулась на фабрику Брауна, сохранила свое место и ежедневный заработок и приобрела одну из тысячи тех болезней, которые женщины называют «что-то женское», и до конца своих дней уже никогда не чувствовал а себя здоровой. Трудно передать словами, чего это стоило Онне: проступок был, казалось, так мал, а наказание так несоизмеримо велико, что ни она, ни ее близкие не могли понять, что произошло. Для Онны «что-то женское» не означало посещения специалиста, курса лечения, одной или нескольких операций, нет, это означало просто головные боли, ломоту в пояснице, дурное настроение, упадок сил, и если ей приходилось идти на работу под дождем, — невралгию. Большинство работниц в Мясном городке страдало теми же недугами, вызванными теми же причинами, поэтому никому и в голову не приходило обращаться к врачу. Вместо этого Онна пробовала патентованные средства, то одно, то другое, — те, о которых говорили подруги. А так как во всех этих лекарствах непременно содержался алкоголь или другие возбуждающие вещества, то, пока она их принимала, ей казалось, будто они помогают. И она все время гналась за призраком здоровья и никак не могла догнать его, так как была слишком бедна, чтобы продолжать погоню.

Все лето бойни работали полным ходом, и теперь Юргис приносил домой больше денег. Однако он зарабатывал все же меньше, чем прошлым летом, потому что мясные короли решили увеличить число рабочих. Почти каждую педелю в цехе появлялись новые люди. Это было обдуманной системой: всех рабочих собирались продержать до будущего застоя, а пока что соответственно сокращали заработок каждого. Таким образом, по замыслу хозяев, рано или поздно, вся текучая рабочая сила Чикаго должна была обучиться различным специальностям. Дело было задумано очень хитро. Рабочим приходилось обучать новичков, которые когда-нибудь сорвут им стачку, а тем временем их самих держали на таком голодном папке, что у них не было возможности отложить хоть что-нибудь на черный день.

Но было бы ошибкой думать, что от избытка людей работа делалась легче. Наоборот, «пришпоривание» становилось все более жестоким, хозяева придумывали все новые способы форсирования работы, — этот процесс напоминал завинчивание испанского сапога в средневековом застенке. Набирались новые «настройщики темпа», которым хорошо платили. Людей подгоняли машинами: рассказывали, что на свинобойне скорость движения конвейера регулировалась часовым механизмом и что с каждым днем ее слегка увеличивали. Хозяева повышали нормы выработки, заставляя делать ту же работу за более короткий срок при прежних расценках. Но когда рабочие привыкали к новому темпу, расценки соответственно снижались. На консервных фабриках это проделывалось так часто, что работницы, наконец, пришли в полное отчаяние: за последние два года их заработок сократился почти на треть, и казалось, возмущение вот-вот прорвется наружу. Не прошло и месяца с тех пор, как Мария стала обрезчицей, а консервная фабрика, с которой ее уволили, уже ввела новые расценки, и заработок девушек сократился почти вдвое. Негодование, вызванное этим, было так велико, что, не вступая ни в какие переговоры, работницы покинули фабрику и устроили на улице демонстрацию. Одна из девушек где-то читала, что символом борьбы угнетенных рабочих служит красный флаг, поэтому они достали такой флаг и с яростными криками промаршировали по бойням. В результате этой вспышки возник новый союз, но импровизированная стачка уже через три дня была сломлена наплывом новой рабочей силы. Кончилось тем, что девушку, которая несла красный флаг, уволили с фабрики, и ей пришлось стать продавщицей в универсальном магазине, где платили два с половиной доллара в неделю.

Юргис и Онна слушали рассказы об этом с ужасом — ведь в любую минуту очередь могла дойти до них. Несколько раз проносился слух, что то или иное крупное предприятие собирается сократить жалованье неквалифицированным рабочим до пятнадцати центов в час, и Юргис понимал, что, случись это, он неминуемо попадет в число жертв. К этому времени он уже узнал, что Мясной городок — это не отдельные фирмы, а одна большая фирма — «Мясной трест». И еженедельно директора этого треста собираются на совещания, устанавливая для всех рабочих одинаковые нормы выработки и одинаковые расценки. Юргису говорили также, что они устанавливают единые цены на скот и на мясо по всей стране, но в таких вещах он еще не разбирался, да и не интересовался ими.

Одна только Мария не боялась уменьшения заработка, простодушно радуясь, что снижение расценок на фабрике произошло незадолго до ее поступления туда. Мария постепенно становилась квалифицированной обрезчицей и снова воспрянула духом. В течение лета и осени Юргису и Онне удалось выплатить ей весь долг, до последнего цента, и теперь Мария завела счет в банке. Счет в банке был и у Тамошуса, они даже состязались друг с другом и опять начали подсчитывать расходы на домашнее обзаведение.

Однако бедная Мария вскоре обнаружила, что обладание большим богатством влечет за собой тревоги и неприятности. По совету подруги, она положила свои сбережения в банк на Эшленд-авеню. Разумеется, она ничего не знала о нем, кроме того, что он велик и внушителен на вид; могла ли необразованная, приехав, шли из другой страны девушка понять, что такое банк, да еще банк в этой стране обезумевших финансов? Поэтому Мария вечно боялась, как бы с ее банком что-нибудь не стряслось, и по утрам даже делала крюк, чтобы проверить, на месте ли он. Больше всего она боялась пожара, потому что внесла деньги бумажными долларами и думала, что если они сгорят, то других банк ей уже не выплатит. Юргис посмеивался над ней, ведь он был мужчиной и гордился своей осведомленностью: он говорил, что в каждом банке есть подземелье с несгораемыми шкафами, где хранятся миллионы долларов.

И вот однажды утром Мария, сделав обычный крюк, с ужасом и отчаянием обнаружила, что перед банком собралась толпа, на полквартала запрудившая улицу. Кровь отхлынула от лица насмерть перепуганной девушки. Она пустилась бегом, расспрашивая, что случилось, но не останавливаясь, чтобы выслушать ответ, пока не добралась до места, где сгрудилось столько народа, что пробраться дальше было уже невозможно. Тут ей сказали, что в банке «массовое изъятие вкладов», но она не знала, что это значит, и в диком ужасе кидалась с вопросами от одного к другому, стараясь разобраться, в чем дело. Что-нибудь случилось с банком? Никто толком ничего не знал, но, по-видимому, случилось. А сможет она получить свои деньги? Трудно сказать, но люди боятся, что нет, и все они хотят взять свои вклады. Сейчас слишком рано, ничего узнать нельзя, банк откроется только через три часа. Потеряв от ужаса голову, Мария начала протискиваться к дверям здания сквозь толпу мужчин, женщин и детей, взволнованных не меньше ее самой. Кругом царило смятение — женщины вопили, ломали руки, падали в обморок, мужчины пробивали себе дорогу силой, расталкивая всех на своем пути. Среди этой свалки Мария вдруг вспомнила, что при ней нет банковской книжки и что денег она все равно получить не сможет, поэтому она протолкалась назад и вихрем полетела домой. Ей повезло, потому что через несколько минут на место происшествия прибыли отряды полицейских.