Правильный ответ -- нет. Иначе я бы здесь сейчас не стоял. Ворота должны быть закрыты, в этом у меня нет никаких сомнений.

   Я на подъездной дорожке. То, что к нам приближается, звучит поистине устрашающе. Грохот ружей, надрывное жужжание перегруженного двигателя, нечеловеческие вопли и вполне человеческий мат. И удары. Десятки кулаков и ладоней бьют в металлический кузов машины. Спустя несколько мгновений я понимаю, откуда взялся этот странный звук.

   Несмотря на довольно широкую "просеку", оставленную нами в пробке на Таганрогской, "Октавия" еле едет. Все четыре колеса пробиты, резина изжевана в лохмотья, обода с лязганьем чертят в асфальте глубокие борозды. Машину кидает из стороны в сторону, изуродованные колеса петляют восьмеркой. Ваня делает не больше тридцати километров в час, хотя я слышу, что он давит педаль газа в пол.

   Возможно, ехать быстрее мешает пара "прокаженных", по пояс застрявших под передним бампером. Руки тварей хватаются за радиаторную решетку в тщетных попытках втащить туловище на капот. Ноги... то, что осталось от ног, волочится мясными оковалками где-то под днищем машины. А может, их замедляют еще двое, пытающихся проникнуть в салон через разбитое заднее стекло. Грузный мужчина и тощая женщина едут на багажнике, а чьи-то руки (кажется, Витоса) колотят их прикладом дробовика по головам. Или все дело в полуголом здоровяке, лежащем в позе морской звезды на крыше? В этой туше килограмм сто, руки-ноги раскинуты в стороны для лучшего сцепления, за неимением иных конечностей он пытается пробить себе путь в машину головой. На крыше уже образовалась приличная вмятина.

   В нескольких десятках метров позади "Октавию" преследуют с полсотни отстающих. Высунувшись из окна, Михась разряжает в них свой "Моссберг".

   Б-БАХ! Б-БАХ! Б-БАХ!

   Сердце перебирается из груди в голову и принимается отбивать чечетку в недрах черепной коробки. Происходящее на дороге престает казаться реальным, я словно погружаюсь в свой утренний сон...

   Странно, но страх при этом отступает. Он все еще во мне, сжимает сердце ледяными пальцами, но мой мозг теперь свободен. И может беспрепятственно посылать сигналы в конечности.

   Поднимаю голову и смотрю на летницу. Женя, Арт и Ева на крыше, с оружием наперевес.

   -- Готовьтесь! -- кричу им.

   Господи, только бы в "Октавии" заметили стрелку...

   07:55

   -- ЕЗЖАЙТЕ ПО СТРЕЛКЕ! ЕЗЖАЙТЕ ПО СТРЕЛКЕ! -- воплю в рацию, что есть мочи.

   Грохот стоит такой, что я едва сам себя слышу. Маловероятно, что внутри "Октавии" слышимость лучше. Но попробовать все равно стоит.

   Машина приближается к надписи под стрелкой, и вот уже передние обода прорезают полосы в свежей краске. На одну чудовищную секунду мне кажется, что они не заметили указатель и сейчас поедут мимо. Потом колеса со скрипом выворачиваются, и "Октавия" ползком взбирается на подъездную дорожку.

   Прицеливаюсь в одного из "прокаженных" под бампером. Опускаю палец на спусковой крючок. Вдыхаю... выдыхаю... Плавно нажимаю...

   Почти не слышу грохота. Только чувствую отдачу в плечо.

   Мой первый выстрел из огнестрельного оружия по живой цели откалывает от черепа "прокаженного" кусочек, и из отверстия выплескивается наружу кровавая каша. Ослабевшие руки отпускают решетку, и тело исчезает под машиной. Вторым в рожке "Сайги" идет дробовой заряд. До меня запоздало доходит, что если я промахнусь, то пробью радиатор или, чего доброго, движок.

   Ваня меня заметил и машет рукой из окна. Кудрявый затылок Михася на секунду сменяется лицом, и снова превращается в затылок. Руки быстро досылают в подствольный магазин новые заряды, и он возобновляет стрельбу. Витос на заднем сиденье слишком занят сражением с "прокаженными", сквозь сетку трещин на лобовом стекле мне его почти не видно.

   "Октавия" едет прямо на меня. До ворот остается метров двадцать, когда с летницы, наконец, открывают огонь. Чей-то меткий выстрел тут же снимает "прокаженного" на крыше. Мужчина вздрагивает, обмякает и остается лежать, но теперь без движения.

   Слышу, как пули барабанят по багажнику. Один "безбилетный пассажир" отваливается от машины, изрешеченный, как швейцарский сыр; другой -- спустя пару выстрелов.

   Десять метров. Выскакиваю из ворот и бегу навстречу "Октавии". Слышу, как Женя наверху командует "не стреляйте!".

   Бью второго "прокаженного" под бампером мачете по голове. Лезвие намертво застревает в черепе, и я отпускаю рукоятку. Ничего, потом достану... Опрометью бросаюсь к воротам.

   "Октавия" въезжает во двор с двумя мертвыми "прокаженными" на кузове (один на крыше, второй под бампером, безжизненные пальцы так и не отпустили решетку радиатора) и целой сворой живых на хвосте. Через несколько секунд они будут здесь.

   Закрываю ворота, запираю засовы.

   Поднимаю голову и ору во всю глотку:

   -- БРОСАЙ!

   Зажженная бутылка перелетает с крыши летницы за забор.

   Слышится звон стекла и вздох вспыхнувшего пламени. Меня обдает жаром.

   Потом первый "прокаженный" врезается с железные створки ворот.

   08:00

   Открываются дверцы, и пацаны выскакивают из машины. Желтые плащи сплошь в крови, оружие и ботинки тоже. Не знаю кто ранен, кто не ранен, кого покусали, кто заразился -- сейчас это неважно.

   -- По лестнице! На крышу!

   Дважды повторять не приходится. Витос взлетает по перекладинам с какой-то нечеловеческой скоростью, в одной руке "Ремингтон", вторая сжимает нож с налипшими на лезвие кусочками плоти.

   Ворота сотрясаются под новыми ударами, горящие "прокаженные" издают вопли боли и экстаза, барабанные перепонки разрывает безумный гиеновый хохот и визг. Двое лезут через забор. На них тут же обрушивается град свинцовых пуль. Оба замертво падают на плиточное покрытие двора, расплескивая кровь из развороченных тел.

   Вторым на крышу поднимается Миша. Не так быстро, как Витос, но в нем почти два метра роста, ему сложней. Я успеваю пристрелить еще одного "прокаженного", перемахнувшего через ворота так легко, словно это была живая изгородь в парке. С каждым новым ударом ворота выгибаются все сильнее, один из верхних засовов уже вывалился из гнезда, и теперь створки удерживают лишь три.

   Ваня поднимается медленнее всех. Женя с Артом криками подбадривают его, Ева ведет безостановочную стрельбу по "прокаженным", насколько это вообще возможно делать безостановочно из двуствольного ружья.

   Наконец, Ваня на крыше.

   В следующее мгновение падает второй засов, а затем одна из железных створок просто отрывается от петель и обрушивается во двор. В образовавшемся проеме вижу десятки окровавленных обожженных тел, оскаленные морды и скрюченные руки, тянущиеся ко мне...

   08:05

   В мгновение ока разряжаю весь рожок: дробь-пуля-дробь-пуля-дробь-пуля. Но "прокаженные", кажется, даже не замечают этого. Падает несколько тел, на их место тут же становятся другие.

   -- МАКСИМ! МАКСИМ! ПОДНИМАЙСЯ НАВЕРХ! МАКСИМ! -- на грани срыва вопит Женя.

   Закидываю карабин на спину и, не чуя под собой ног, мчусь к лестнице. Передозировка адреналина застилает глаза пеленой, наполняет рот терпким привкусом. Уши словно набрали воды, все звуки доносятся до меня, как из-за стенки. Мое отступление прикрывают безостановочным огнем. Ружейная канонада сливается в один сплошной долгий выстрел, больше напоминающий работу десятка отбойных молотков: "Б-Р-Р-Р-Р-Р!" Позади себя слышу, как пули с неприятными мясными шлепками врезаются в плоть "прокаженных", щелкают по бетонной плитке двора, тарабанят в кузов "Октавии".

   Я влетаю на лестницу быстрее, чем Витос. Ну, или мне так кажется. Как бы то ни было, подъема я не запомнил -- моргнул, и уже на крыше. Пинком откидываю лестницу, и она падает на головы "прокаженных". Не думаю, что им хватит ума приладить ее обратно.