Миша вытаскивает чемодан из кабины, кладет на дверь грузовика. Серебристый алюминиевый корпус поблескивает в свете пожара, отражающегося оранжевыми бликами на влажной стене здания. Глядим на чемодан во все глаза, как на сокровище, цены которому не знаем.

   На меня пыхает жаром, и я смотрю вниз. Пламя подобралось совсем близко, уже занялось днище грузовика, бензобак почти полностью охвачен огнем.

   -- Уходим, -- говорю Михасю. -- Ща бабахнет.

   Тот согласно кивает, засовывает чемоданчик подмышку и первым спрыгивает с кабины на землю.

Глава 14

Страх, кровь и боль

   23:30

   Я уже и забыл, как приятен набитый едой желудок. На маленьком журнальном столике перед нами следы сытного ужина -- вскрытые консервные банки, хлебные крошки, остатки копченой колбасы и сыра, пустая бутылка "кока-колы", початая "крымского красного". Если бы не встретившийся по дороге "Магнит" на Содружества, разграбленный практически подчистую, всего этого могло и не быть.

   Арт, наевшись до отвала, откинулся на брошенный на пол матрац, натянул одеяло и уже посапывает. Рядом, на еще одном матраце, но уже двухместном, расположились мы с Витосом. Блаженно откинувшись на подушки, разглядываю Михася, устроившегося на кушетке. Стащить ее в подвал оказалось непросто, но матрацев в доме нашлось всего два, а спать на холодном бетонном полу никому не улыбалось. Михась уже битый час сражается с кодовым замком чемоданчика, доставшегося нам от умирающего генерала. Он испробовал, наверное, тысячу комбинаций, пользуясь длинным кодовым деревом, начерченным на клочке бумаги, но пока все его попытки остаются тщетны. Чертова штуковина не желает открываться по-хорошему, а по-плохому мы не рискуем -- содержимое может представлять ценность исключительно в невредимом состоянии.

   Тесное, продуваемое сквозняками помещение подвала освещается несколькими свечами, найденными в доме. На низком потолке (ходить можно, лишь пригнув голову) пляшут тени от наших фигур. Вдоль стен тянутся стеллажи, заставленные банками с соленьями, две из которых тоже пошли к нам на стол. Воздух пропитан сыростью, гнилью и кислятиной из подтекающей где-то банки. Вентиляционное окошко в дальнем углу подвала дает достаточную тягу, чтобы внутри можно было разжечь костер, но собрать растопку не хватило времени. Поэтому мы греемся вином и одеялами. И все же это лучше, чем пережидать ночь в хиленьком одноэтажном домике, неподготовленном для длительной осады. Забаррикадировать все окна и двери мы бы точно не успели, в то время как в подвале всего одна дверь, которую мы надежно забили досками, а в щели натолкали тряпок для лучшей звукоизоляции.

   Получилось даже лучше, чем я ожидал -- активности "прокаженных" снаружи почти не слышно. Я знаю, что они уже наводнили город, пару раз мы даже различали шаги над нашими головами, словно кто-то обыскивал дом. Однако здесь, под землей, я чувствую себя почти в полной безопасности. У нас осталась пара помповых ружей и немного патронов, есть ножи. Толстая дубовая дверь выглядит достаточно надежной даже для очень массированного натиска, а на узких ступеньках, ведущих из прихожей в подвал, за раз поместится не больше трех человек, так что при прорыве проход вполне можно завалить трупами. Мы даже решаем не выставлять этой ночью часовых.

   И только мысли о брате не дают мне покоя. Где он сейчас? Далеко ли они с Ваней ушли? Нашли ли убежище на ночь? От этих вопросов голова начинает болеть сильнее, и я проглатываю очередную таблетку обезболивающего. Сейчас бы самое время поспать, но сон, невзирая на моральное и физическое истощение, не идет. Возможно, это одно из проявлений сотрясения мозга? Вряд ли. Судя по тому, как сладко спит на своем матраце Арт, мне не дают уснуть именно мысли о брате.

   "Выкинь из головы, завтра мы догоним их", -- в сотый раз повторяю себе. Самовнушение никогда на меня не действовало, но снотворное в аптеке мы не нашли, а это хотя бы что-то.

   Витос душераздирающе зевает; он уже во всю клюет носом.

   -- Михась, завязывай. Завтр`а откр`оем.

   -- Ложитесь, пацаны, -- откликается тот, сосредоточенно ковыряя чемодан. -- Оставьте мне одну свечку. Я еще чуть-чуть повожусь.

   -- Во маньяк, -- усмехается Витос.

   Падает на матрац и, не раздеваясь, натягивает одеяло до самого носа. Вторую половину матраца он оставляет для меня.

   -- Макс, р`убани свечки, когда будешь ложиться.

   На часах почти полночь, но сна ни в одном глазу. Однако надо попытаться уснуть -- завтра ранний подъем, сложный день, а мои разбитые мозги нуждаются в отдыхе.

   -- Я щас тоже ложусь.

   Залпом допиваю оставшееся в бокале вино и задуваю свечки на столе. Гореть остается только одна, которую Михась забрал к себе и установил на чемоданчике. Наше подземелье погружается в мерцающий полумрак. Откидываюсь на подушку и укрываюсь. Мою половину матраца отделяет от половины Виталика заряженный "Моссберг". Засыпать в одежде и с оружием под боком постепенно входит у нас в привычку -- как и постоянная смена ночных стоянок. Вчера мы спали под крышей, сегодня под полом, завтра... может статься, придется спать под открытым небом. Неважно, что это будет -- главное, чтобы там было безопасно.

   00:00

   Сна нет. Стоит мне закрыть глаза, как перед внутренним взором раз за разом возникает лицо брата -- искаженное ненавистью... или страхом... или болью. Выражение лица меняется, перетекает из одного в другое, и ни одно из них мне не нравится. Каждое из них меня пугает.

   Сладкое посапывание Витоса и мерное щелканье кодового замка Михася только усугубляют ситуацию. Ворочаюсь с боку на бок, но сна нет ни там, ни здесь. Никак не заснуть -- я уже достиг той точки, когда, чем сильнее пытаешься, тем бодрее становишься. Лишь однажды мне удается забыться поверхностной дремой, в которой снова является Женя с перекошенным от боли лицом (теперь это точно боль, я вижу), и я просыпаюсь, как от удара.

   Спустя полчаса, мои мытарства замечает Михась:

   -- Не спится?

   Переворачиваюсь на спину и смотрю на него. Михась сидит на софе, скрестив ноги по-турецки и водрузив на них чемоданчик. К чемоданчику припаяна свеча, рядом авторучка и лист бумаги с кодовым деревом. Однако глаза Михася обращены не на лист, а на меня.

   -- Заснешь тут, -- ворчу в ответ. -- Один храпит, второй щелкает, третий... спит, как сука.

   На лице Михася появляется промельк улыбки. Подсвеченное снизу неверным светом одинокой свечи, оно выглядит немного устрашающе. Черные провалы глаз и ноздрей на оранжевых, словно охваченных пламенем, участках кожи.

   -- Я уже скоро заканчиваю.

   -- Как успехи?

   -- Замок трехдисковый, на каждом диске по десять цифр -- итого, тысяча комбинаций. Я испробовал порядка ста пятидесяти неповторяющихся, значит, осталось... думаю, пара-тройка дней.

   -- Неплохо. А если ты где-то ошибся, придется все начинать...

   -- Макс, я хочу попросить прощения, -- внезапно обрывает он меня.

   Молчу, удивленно моргая глазами.

   Выпрямив спину, Михась пристально вглядывается в меня, аккуратно сложив руки на алюминиевой поверхности чемоданчика. Выражение лица трудно разобрать, мерцание свечи искажает его (как и лицо Жени), но я чувствую, что он предельно собран и серьезен.

   -- Да ладно, проехали...

   -- Нет, не проехали. Я виноват. Я не должен был вас бросать. Из-за меня команда разделилась.

   "Да", -- хочу ответить я ему, -- "именно так".

   Но не отвечаю. Странно, но я совсем не испытываю злости. Наоборот. Сейчас, когда он признал свою вину, на меня снисходит неимоверное облегчение.

   -- Ты не виноват, что Джон ушел, -- продолжает Михась. -- Это я.

   "Да! Да! Да!" -- вопит воспаленная часть моего рассудка, лишившая меня покоя. -- "Так и есть! Так и есть!"

   Запоздало понимаю, что Михась продолжает сидеть смирно, словно подсудимый, ожидающий приговора. Видимо, я должен что-то сказать.