Более пятнадцати лет все, что писалось для женщин, и то, о чем они говорили друг с другом, пока их мужья в другом конце комнаты разговаривали о работе, политике или загрязненных водоемах, было связано лишь с детьми, с тем, как доставить удовольствие мужу, как повысить успеваемость детей в школе, как готовить цыпленка или шить покрывала. Никто не спорил о том, стоят ли женщины выше или ниже мужчин, они просто другие. Такие слова, как «эмансипация» и «карьера», звучали странно и вызывали какую-то неловкость; их вообще давно никто не употреблял. Когда француженка по имени Симона де Бовуар написала книгу «Второй пол», один американский критик сказал о ней, что она, очевидно, «не знает, что такое жизнь». И кроме того, она говорит о француженках. «Женской проблемы» в Америке больше не существовало.

Если в пятидесятых-шестидесятых годах у женщины возникала проблема, она знала, что, должно быть, что-то не так либо с ее замужеством, либо с ней самой. Ведь другие довольны своей жизнью, думала она. Что же она за женщина, если, натирая пол в кухне, не испытывает это таинственное чувство исполнения своего предназначения? Ей было настолько стыдно даже допустить появившуюся неудовлетворенность, что она и представить себе не могла, сколько других женщин испытывают то же самое. Если она пыталась рассказать об этом мужу, то он просто не понимал, о чем идет речь. Да и сама она по-настоящему не понимала. Более пятнадцати лет американкам говорить об этой проблеме было труднее, чем о сексе. Даже психоаналитики не знали, как назвать ее. Когда женщина обращалась к психиатру за помощью— а так поступали многие, — она обычно говорила: «Мне так стыдно» или «Должно быть, у меня безнадежно расстроены нервы». «Не знаю, что сегодня происходит с женщинами, — с чувством неловкости сказал один психиатр, — знаю только, что что-то не так, потому что большинство моих пациентов — женщины. И дело тут не в сексе». Большинство же женщин, однако, не обращались с этой проблемой к психоаналитику. «Да в общем-то все в порядке, — повторяли они себе. — Никакой проблемы нет». Но однажды апрельским утром 1959 года в одном из пригородов Нью-Йорка я услышала, как мать четырех детей, сидя за кофе с другими матерями, с тихим отчаянием в голосе произнесла слово «проблема». И остальные знали, что то, о чем она говорит, не связано ни с мужем, ни с детьми, ни с домом. Они вдруг поняли — это общая проблема, которая не имеет названия. И тогда, пусть неуверенно, они начали говорить о ней. А позже, после того как отвели детей в садик и затем забрали домой, чтобы те могли поспать днем, две из них плакали слезами облегчения просто потому, что не одиноки.

Постепенно я поняла, что у бесчисленного количества женщин в Америке существует одна и та же проблема, у которой нет названия. Как автору, пишущему в журналы, мне часто приходилось беседовать с женщинами об их трудностях с детьми или о браке, об их домах и общинах. Но вскоре я начала распознавать нечто, указывающее на существование именно этой проблемы. Я видела ее признаки в пригородных домах и роскошных, в два-три этажа, виллах Лонг-Айленда, Нью-Джерси и Уэст-Честера; в домах колониального стиля маленького городка в Массачусетсе; та же проблема ощущалась и во внутренних двориках Мемфиса, в городских и пригородных квартирах и в гостиных Среднего Запада. Иногда я чувствовала проблему не как репортер, а как жена: как раз в это время я тоже растила троих детей.

Я слышала ее отголоски в общежитиях колледжей и палатах родильного отделения больниц, на собраниях Ассоциации родителей и учителей и официальных завтраках Лиги женщин-избирательниц, на коктейлях в пригородах, в небольших автобусах и в обрывках разговоров в машинах. Мне кажется, что те осторожные слова, которые произносили женщины днем, пока дети в школе, или в тихие вечера, когда мужья задерживаются на работе, я понимала для начала просто как женщина, но должно было пройти немало времени, прежде чем я осознала их куда более серьезное социальное и психологическое значение.

Что же это была за проблема, у которой нет названия? Какие слова произносили женщины, пытаясь выразить ее? Иногда женщина могла сказать: «Я чувствую какую-то пустоту… чего-то не хватает». Или: «У меня такое ощущение, будто меня нет». Порой, чтобы заглушить это, они прибегали к транквилизаторам. Иногда им казалось, что что-то у них не так с мужем или с детьми, что надо сменить интерьер в доме или переехать в другое место, завести роман или еще одного ребенка. Иногда женщина обращалась к врачу, причем толком не могла описать симптомы: «Чувство усталости… Я так злюсь на детей, что это пугает меня… Хочется плакать без всякой причины» (один врач из Кливленда назвал это «синдромом домохозяйки»). Некоторые женщины рассказывали мне, что у них на руках появляются большие кровоточащие волдыри, которые затем прорываются. «Я называю это болезнью домохозяек, — сказал семейный врач из Пенсильвании. — В последнее время я часто вижу подобное явление у молодых матерей, имеющих четверо, пятеро, шестеро детей, они просто хоронят себя в кастрюлях. Но причина здесь не в моющих средствах, и кортизоном это не лечится».

Иногда женщина говорила мне, что ощущение бывает настолько сильным, что она выбегает из дому и просто ходит по улицам. Или сидит дома и плачет. А бывает, что дети рассказывают ей что-то смешное, а она не смеется, потому что не слышит. Я говорила с женщинами, которые годами посещали психоаналитика, пытаясь «приспособиться к роли женщины», убрав преграду на пути к «исполнению своего предназначения жены и матери». Но отчаяние в их голосе и взгляд были такими же, как и у других, уверенных, что у них нет проблем, хотя они тоже ощущали какое-то странное чувство отчаяния.

Мать четырех детей, бросившая колледж в девятнадцать лет, чтобы выйти замуж, рассказывала мне: «Я старалась делать все, что положено женщине, — у меня были различные хобби, я занималась садом, маринованием, консервированием, общалась с соседями, участвовала в различных комитетах, организовывала встречи за чаем в Ассоциации родителей и учителей. Я все это умею, и мне это нравится, но это не дает возможности подумать и почувствовать, кто ты. Я никогда не стремилась к карьере. Все. чего я хотела. выйти замуж и иметь четверых детей. Я люблю детей, Боба и свой дом. У меня нет проблем, но я в отчаянии. Я начинаю чувствовать собственную безликость. Я — подавальщица еды, одевальщица штанов, убирательница постелей одним словом, та, кого зовут, когда что-нибудь нужно Но кто я на самом деле?»

А вот что я услышала от матери двадцати трех лет: «Задаю себе вопрос, почему я чувствую неудовлетворенность. У меня хорошее здоровье, прекрасные дети, прелестный новый дом, достаточно денег. Мой муж — инженер по электронике, и у него большое будущее. Но он не испытывает таких ощущений, как я. Он говорит, что, может быть, мне нужно отдохнуть, предлагает съездить на уик-энд в Нью-Йорк. Но это не то. Я всегда считала, что мы все должны делать вместе. Я не могу сидеть и одна читать книгу. Пока дети спят днем и у меня есть час для себя, я просто хожу по дому и жду, когда они проснутся. Я ничего не делаю, пока не узнаю, куда собираются остальные. Получается, как в детстве, всегда есть кто-то или что-то, определяющие твою жизнь: родители, колледж, любовь, рождение ребенка или переезд в новый дом. А потом просыпаешься однажды утром и что дальше?»

Молодая жена из пригорода сказала мне: «Наверное, я слишком много сплю. Не знаю, почему я так устаю. На уборку этого дома уходит не намного больше времени, чем на уборку квартиры, где мы жили с холодной водой и я работала. Дети целый день в школе. Это не нагрузка. Но я просто как неживая».

В 1960 году проблема, у которой нет названия, словно бурный поток, вырвалась наружу, разрушая образ счастливой американской жены. В телевизионной коммерческой рекламе хорошенькие домохозяйки все еще сияли улыбкой, глядя поверх дымящихся кастрюль, а очередной номер журнала «Тайм» в статье под заголовком «Жена из пригорода: американский феномен» протестовал: «Им слишком хорошо… они не могут быть несчастливы». Но вдруг средства массовой информации, начиная с «Нью-Йорк тайме» и «Ньюсуик» и кончая журналом «Правильное домоводство» и телекомпанией Си-би-эс («Домохозяйка в ловушке»), стали говорить о том, что американская жена действительно несчастлива, хотя почти каждый выступавший находил этому какое-то поверхностное объяснение, чтобы закрыть вопрос. Причину несчастья связывали с некомпетентными ремонтниками бытовой техники («Нью-Йорк таймс»), с тем, что в пригородах детей приходится возить на слишком большие расстояния («Тайм»), или с тем, что Ассоциация родителей и учителей слишком давит на родителей («Редбук»). Некоторые считали, что вся беда по-прежнему в образовании: все больше женщин получает образование, и, естественно, оно не позволяет женщине чувствовать себя счастливой в роли домохозяйки. «Путь от Фрейда до Фриджидера и от Софокла до Спока оказался нелегким, — писала «Нью-Йорк гаймс» (28 июля 1960 г). — Многие молодые женщины— конечно, не все, чье образование открыло им мир идей, задыхаются дома. Обыденная жизнь не соответствует тому, чему их учили. Подобно затворницам, они чувствуют себя забытыми. В прошлом году проблема образованной жены-домохозяйки дала богатый материал для десятков выступлений и речей, которые произносят обеспокоенные президенты женских колледжей в ответ на недовольство тех, кто утверждает, что шестнадцать лет академического обучения не дают практической подготовки для супружества и материнства».