Психология, давно озабоченная своим собственным комплексом неполноценности, давно погруженная в свои маленькие лабораторные эксперименты, живущая иллюзией того, что всю сложность человеческой натуры можно свести к поведению крыс в лабиринте, — эта психология была преобразована и дала возможность совершить крестовый поход по бесплодным полям американской мысли. Фрейд был духовным пастырем, чьи теории стали библией. И насколько же захватывающими и по-настоящему важными они казались. Их таинственная сложность придавала всему еще большее очарование в глазах уставших американцев. А если что-то и казалось в них мистификацией, то кто же признается, что не может ее разгадать? Америка превратилась в центр психоанализа, потому что последователи Фрейда, Юнга и Адлера летели сюда из Вены и Берлина и новые школы расцветали на неврозах и долларах американцев.

Но не терапевтический эффект практического использования психоанализа явился причиной создания мифа о женском предназначении. Он появился на свет благодаря писателям, издателям газет и журналов, исследователям рекламных агентств, за которыми стояли популяризаторы и интерпретаторы, распространявшие учение Фрейда в колледжах и университетах. Фрейдистские и псевдофрейдистские теории покрыли все, как вулканический пепел. Социология, антропология, педагогика и даже изучение истории и литературы были пронизаны и преобразованы теориями Фрейда. Наиболее ревностные пропагандисты загадки женственности, наскоро проглотив и не переварив идеи Фрейда, начали создавать новые кафедры типа «педагогики брака и семейной жизни». На практических курсах по вопросам семейной жизни девушек в колледжах Америки обучали тому, как надо «играть роль» женщины: старая роль стала новой наукой. Возникающие за стенами колледжей движения — Ассоциация родителей и учителей группы по изучению поведения ребенка, группы по изучению поведения матери в предродовой период, педагогика умственного здоровья- распространили новую психологию суперзго по всей стране, заняв место бриджа и канасты, которые были излюбленным развлечением молодых жен, имеющих образование. Эта фрейдистская идея воздействовала на впечатлительных американских женщин, количество которых все возрастало, и, как говорил об этом Фрейд, она накрепко приковывала их к прошлому:

«Человечество никогда не живет только настоящим; идеология суперэго привязывает нас к прошлому, к традициям определенной нации и всего человечества, которые медленно поддаются воздействию настоящего, его новых преобразований; но в том случае, когда влияние осуществляется через суперэго, оно играет важную роль в жизни человека, абсолютно независимую от экономических условий».

Загадка женственности, преобразованная теорией Фрейда в научную религию, представлялась женщинам единственно возможной формой существования, которая ограждала ее от окружающей жизни, сужая ее кругозор и лишая будущего. Девушкам, которые играли в бейсбол, работали приходящими нянями, изучали геометрию, то есть были довольно независимыми и могли самостоятельно справляться с проблемами раскалывающегося и одновременно объединяющегося мира, этим девушкам наиболее просвещенные умы нашего времени внушали, что они должны вернуться к прошлому и прожить свою жизнь, как Нора, прикованными к кукольному дому викторианскими предрассудками. А их собственное уважение и благоговение перед науками — антропологией, социологией, психологией, которые в наше время тоже поддерживают этот авторитет, — не позволяли им сомневаться в существовании загадки женственности.

Пер. Н. Цыркун

Вместо того чтобы способствовать разрушению вековых предрассудков, ограничивавших сферу женской жизнедеятельности, американская общественная наука придала им академический блеск. Какими-то неисповедимыми путями бытия в психологии, антропологии и социологии, приданные стать инструментами освобождения женщин, пропадают невостребованными, оставляя эту проблему за пределом своей применимости.

В течение последних десятилетий разогретые фрейдисткими идеями психоаналитики, антропологи, социологи и другие специалисты, изучающие человеческое поведение, регулярно встречались на семинарах и конференциях, которые организовывались в многочисленных университетских центрах. Казалось бы, такой квадратно-гнездовой способ изучения должен дать великолепные плоды, но вопреки ожиданиям он породил весьма странные гибриды. Как только психоаналитики взялись за пересмотр фрейдовских понятий, например «орального» или «анального» типа личности в свете выявленных новейшей наукой сведений о культурных процессах, происходивших в Вене в эпоху Фрейда, антропологи устремились к Южным морям, чтобы выявить среди аборигенов «оральные» и «анальные» типы. Вооруженные психоэтническим инструментарием для полевых исследований, антропологи практически всегда находили то, что искали. Не пытаясь уточнить или скорректировать натяжки и перегибы фрейдовской теории, Маргарет Мид и другие пионеры культурной антропологии усугубили ее грехи, вогнав собственные наблюдения в ее прокрустово ложе. Однако но само по себе не произвело бы такого сакраментального практического эффекта, если бы американский ученый мир не постигло всеобщее помешательство, известное под названием функционализма.

Функционализм, впитавший соки культурной антропологии и социологии, пышным цветом расцвел на почве такой прикладной области, как обучение правилам семейной жизни. Вознамерившись придать социальным наукам большую научную строгость, функциональный подход привил им заимствованную из биологии идею изучения «институтов», как если бы они являлись костями скелета или мускулами, то есть, в соответствующей терминологии, «структурами» и «функциями» социального организма. Принимая во внимание исключительно функции того или иного института в обществе, функционалисты надеялись, что таким образом избавятся от «ненаучности», свойственной ценностным суждениям. Однако на практике функционализм стал больше походить не на строгую науку, а на словесную эквилибристику. Типовое суждение «функция состоит в том, чтобы…» приобрело в результате вид «функция должна состоять в том, чтобы…». Социологи не узнавали в обличье функционализма своих заблуждений, так же как психологи не узнавали своих в оболочке фрейдизма. Абсолютизируя и сакрализируя общее понятие «роль женщины», функционалисты заморозили американку, превратили ее в спящую красавицу, ожидающую прекрасного принца за чертой магического круга, отделившего ее от кипящей рядом жизни.

Социологи обоего пола, во имя функционализма заточившие женщину в неприступную башню, стали вместе с тем участниками того процесса, который я назвала бы «феминным протестом». Если существует такое явление, как «маскулинный протест» — а функционалисты унаследовали от психоаналитиков взгляд на женщину как на существо, завидующее мужчине и желающее быть мужчиной, отрицающее свою женскую суть и становящееся на этом пути «святее папы», — то современным вариантом этого явления выступает «феминный протест», осуществляемый и мужчинами, и женщинами: отрицание подлинной природы женщины в ее настоящем виде и желание видеть женщину более женственной, чем она есть в реальности. В крайней своей форме «феминный протест» — это средство защиты женщин от опасностей истинного равноправия полов. Однако чего ради социолог, принимая на себя божественные функции манипулятивной власти, берется уберечь женщин от мук, сопряженных с достижением зрелости?

Протекционизм нередко и в прошлом приглушал стук дверей в большой мир, захлопывающихся перед лицом женщины; затушевывал безобразие предрассудка, даже выступающего в ипостаси науки. Если старомодный дед ворчал на свою Нору, изучавшую математику, чтобы стать физиком, и приговаривал, что, мол, место женщины в доме, то Нора смеялась ему в ответ, напоминая, что на дворе двадцатый иск; зато теперь ей уже не до смеха, когда популярный профессор-социолог, книга Маргарет Мид или новейшее двухтомное издание о женской сексуальности убеждают ее в том же самом. Сложный, туманный язык функционалистов, фрейдовский психоанализ и культурная антропология с успехом камуфлируют факт, что в основе их теорий покоится та же ветхая догма, которой придерживался ее дедушка. Нора улыбнулась бы, читая послание королевы Виктории, датированное 1870 годом: «Мы глубоко озабочены увеличением числа тех, кто устно или письменно склоняется к безумию порочного движения за женские права со всеми сопутствующими ему ужасами, к которым склонен бедный слабый пол, забывая о самой сути женских чувств и природы. Это обстоятельство приводит нас в негодование, с которым мы бессильны справиться. Господь создал мужчин и женщин разными — так пусть же каждый из них пребудет самим собой». Но строки из книги «Современный брак» не вызовут у Норы улыбки: «Мужской и женский пол взаимно дополняют друг друга… Ни один из них не является высшим или низшим. Тот и другой должны рассматриваться в границах их функций. Вместе они образуют функциональное единство. Один без другого не полон. Они дополняют друг друга… Если же мужчины и женщины начинают заниматься одним и тем же видом деятельности или выполнять единые функции, взаимодополняющие отношения могут разрушиться».