82

5. Нередки случаи переоценки фоновых знаний читателя, когда автор не объясняет реалию, чужую или свою, но явно незнакомую читающей публике. Р. Са-батини, например, описывая события, эпоху, среду, быт времен французской революции конца 18 века, не приводит никаких средств осмысления соответствующих реалий. То же можно сказать и о других авторах, в том числе и пишущих на исторические темы.

Ярким примером в этом отношении может быть такой крупный художник, как А. Н. Толстой. В «Петре Первом» содержится масса исторических реалий, очень далеких от современного читателя и явно незнакомых большинству. Об этом упоминает и О. Н. Семенова, приводя пример с реалией терлик: «А. Толстой, вводя в текст незнакомое русскому читателю слово «терлик», не считает нужным раскрывать его значение ни сноской, ни пояснениями, органически вплетенными в текст, как он это делает в ряде других случаев». Далее автор указывает на разницу в восприятии такой реалии читателем перевода в отличие от читателя подлинника, «который в случае недоумения мог обратиться к помощи словарей, справочных пособий, к памятникам эпохи, чего совершенно лишен читатель перевода»¹.

Что читатель, встретивший незнакомую реалию в подлиннике, находится в несколько более благоприятном положении по сравнению с читателем перевода, это верно. Но едва ли верно приведенное автором объяснение: вряд ли А. Н. Толстой рассчитывал, вводя тот же терлик, что читатель будет справляться о его значении в словарях и «памятниках эпохи». Во-первых, и читатели перевода могут обращаться к словарям, а во-вторых, маловероятно, чтобы читатель (не научный работник или исследователь), взявший книгу для удовольствия, стал рыться в словарях, разыскивая незнакомое слово. Дело, конечно, обстоит гораздо проще: А. Н. Толстой и не собирался уточнять для читателя значение некоторых реалий, которые вводит как синхронизированный с описываемой эпохой орнамент, что уже на следующей странице признает сама О. Н. Семенова, несколько противореча себе: «..полное раскрытие семантики слова [тегилеи] не входит в художественную задачу; архаизм сохраняет для читателя новизну, экзотичность, является элементом историчес-

'Семенова    О. Н.    Архаическая лексика в романе А. Толстого «Петр I» и способы ее перевода на эстонский язык, с. 62.

83

Кой стилизации»¹. Не до конца раскрытое значение реалии, а лишь намек на него, конечно, понятнее читателю подлинника — слово здесь в своей среде, и он улавливает интуитивно больше, чем поймет из перевода читатель-эстонец, для которого транскрибированные тегилеи не больше, чем совершенно лишенный смысла египетский иероглиф.

6. Приведенных примеров достаточно, чтобы показать опасность непонимания или недопонимания значения незнакомой реалии, введенной в текст подлинника или перевода: смысловое содержание чужого слова не доходит до сознания читателя или доходит в несколько ущербленном виде, что ставит вопрос по меньшей мере о выделении этих реалий при помощи соответствующих средств. Например, в «Казаках» многие из слов, обозначающих характерные для местного быта объекты, Л. Толстой дает курсивом. Некоторые авторы ставят чужие реалии в кавычки, как, например, «в стране индустриального потока и пресных «хэмбургеров»...»², другие сохраняют даже оригинальное их написание (например, латиницей), приближая, таким образом, к иноязычным вкраплениям.

7. Но одного выделения, т.е. просто привлечения внимания читателя к тому, что это слово «особенное», недостаточно для восприятия смыслового содержания реалии. Поэтому авторы и переводчики прибегают к целому ряду средств, целенаправленно используемых для осмысления чуждого пониманию читателя слова. Их подбор неизменно зависит от стилистических задач автора и в конечном счете связан с учетом значимости, «степени активности», «смысловой нагрузки»³, которую несет та или иная реалия. В «Казаках» Л. Толстой⁴ пользуется обычно несколькими способами, характерными, в сущности говоря, и для других писателей: дает в самом тексте объяснение или элементы толкования, выделяя их или саму реалию скобками, запятыми или тире, или же прибегает к сноскам: «Оленин надевал... размоченную обувь, называемую поршнями..» (с. 256), «к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу..» (с. 228), «Красивая голова Марьяны, повязанная одним красным платком (называемым сорочкой)...» (с. 259), «Бал, то есть пирог и собрание девок» (с. 261).

'Там  же,  с. 63.

² Кондратов  С.  Н.   Указ, соч., с. 11.

³ Выражение А. Д.  Швейцера.  См. указ, соч., с. 254.

⁴ Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3.

84

В подстрочное примечание выносятся, как правило, pea-" лии,  требующие  более   пространных    объяснений,    или же,'по-видимому, такие, которые по той или иной причине, например, при употреблении в прямой речи — трудно объяснить в самом тексте.

В тех случаях, когда на данной реалии сосредоточено внимание автора (а, следовательно, и читателя), когда она несет более значительную смысловую нагрузку, автор может и в самом тексте дать более детальное объяснение, до этимологии включительно, если это необходимо по ходу действия. Например: «..взяв чапуру (деревянную чашку, вмещавшую в себя стаканов восемь), налил вина и выпил почти всю»¹. Реалия чапура и до этого встречается в тексте, но только здесь Л. Толстой приводит детальное . описание, подчеркивая ее емкость в связи с количеством выпитого Олениным вина. Вот другой пример осмысления реалии в тексте, взятый из «Известий», — случай, когда реалия имеет высокую степень активности: «Здесь самое ходовое слово «матабиш», понятное на любом из десятка языков.. Его значение слабее английского слова «взятка», так как в нем нет намека на незаконность или правонарушение. «Матабиш» — это просто неизбежные расходы, благодаря которым все получается так, как нужно». И еще: «Но что же, конкретнее, фривей, этот вещественный и символический образ Лос-Анджелеса? Free way — свободный путь. Свободный от светофоров и других ограничений скорости»².

Довольно распространенным способом объяснения реалии является употребление ее нейтрального синонима или родового понятия в качестве приложения, т. е. связывание обоих слов дефисом: «помещик и-д ж е н м и силой отбирали землю», «посетить финскую б а-н ю-с а у н у», «ю б к и -л о н д ж и на школьниках» и т. д. Например, таким же образом Г. Лонгфелло раскрывает в «Песне о Гайавате» значения индейских реалий.

Подача и толкование реалий в особых словарях, комментариях, глоссариях и т. п. в конце книги, части, главы значительно затрудняет читателя, отрывая его от повествования (обрывает нить), заставляя искать значение незнакомого слова где-то в другом месте, добраться до которого удается не сразу: нужно перевернуть не одну страницу; иногда затруднение усугубляется еще и тем, что непонят-

'ТолстойЛ.   Н.   Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3, с. 267. ² Кондратов  С.  Н.    Указ соч., с. 23.

85

"мое слбво ничем Не отмечено, как и точное место, где его искать, а поиски могут оказаться тщетными. Прежде к этому методу осмысления прибегали чаще. Такие словари мы находим у Г. Лонгфелло и его переводчика И. А. Бунина; выше мы отметили «словарики» Н. В. Гоголя в его «Вечерах»; список морских терминов имеется в конце романа А. Степанова «Порт-Артур» (но ни морских терминов в комментариях, ни особых глоссариев нет у такого мастера морского рассказа, как К- М. Станюкович). Чаще к такому приему осмысления болгарских реалий прибегали и в более старых переводах на русский язык¹. Однако в более поздних переводах болгарской литературы на русский язык таких комментариев встречается меньше; в сборнике рассказов Элйна-Пелйна², выпущенном в 1975 г., их нет вообще.