Впрочем, об утрате колорита при переводе, т, е. в плоскости двух языков, мы говорили и выше, а здесь ставится вопрос об утрате уже попавшей в другой язык реалией колорита в плане этого языка, т. е. в том случае, когда по тем или иным причинам коннотация данной реалии как бы угасает, стирается, как изображение на старой монете. Такое стирание колорита должно бы логически привести к тому, что реалия перестанет быть реалией и превратится в рядовое, неокрашенное слово.
Чтобы отличить это явление от утраты колорита при переводе, мы пользуемся термином «стирание» колорита или коннотации («стертая реалия» — по аналогии с понятием «стертая метафора»), как наиболее выразительным для обозначения описываемого явления.
«Некоторые слова, принадлежавшие к экзотической лексике [в нашей терминологии — реалиям], могут быть в дальнейшем совершенно освоены языком и утратить свой экзотический характер. Ср. ит. макароны, вос-
1 Семенова О. Н. Указ, соч., с. 65.
109
точное тюбетейка и др.» (разрядка наша — авт.)1. Прежде чем рассматривать это довольно категоричное суждение, попробуем выяснить, какие причины приводят к стиранию колорита и как оно отражается на переводе текста.
Чтобы утратить свой статус, реалия должна лишиться качества, отличающего ее от «рядового» слова, т. е. лишиться колорита. Приведем несколько случаев.
1. Чтобы своя реалия, допустим, пирожок в русском языке, могла превратиться в национально неокрашенное, нейтральное слово, войдя в кухню и язык многих народов и утвердившись в них настолько, чтобы забылось даже ее русское, более того, ее иноязычное происхождение, потребуется, вероятно, немало времени.
В отношении чужой реалии, очевидно, тоже необходим подобный процесс, но на этот раз в одном — принявшем ее — языке: превратиться в обычное заимствование типа карандаш или мебель она может в результате интенсивного применения соответствующего объекта в быту и обращения самого слова в языке, лишаясь, таким образом, не только оригинального национального колорита, но и вообще налета «чуждости».
Казалось бы, интернациональные и региональные реалии благодаря своему широкому распространению первыми должны потерять статус реалий. Многие интернациональные реалии «имеют хождение» во всем мире, не утрачивая своего национального своеобразия, например, названия денежных единиц некоторых стран (рубль, доллар, лира). С региональными реалиями дело обстоит несколько иначе, их региональный колорит, по сути дела, тот же национальный, но в рамках соответствующего региона — нескольких, иногда многих стран: например, «восточный колорит» одинаково или приблизительно одинаково близок сирийцу, и турку, и египтянину и т. д. (Наряду с этим в каждой стране имеются, конечно, и свои, национальные реалии.) Так что сказанное выше о своих реалиях касается в одинаковой степени и национальных, и региональных (последних — по отношению к входящим в регион странам).
2. Это — как бы общие соображения о стирании или сохранении колорита в зависимости от народов и стран. Но есть положения, при которых можно ожидать стира-
1 Супрун А. Е. Указ, соч., с. 52. 110
ния колорита уже в зависимости от самой реалии и ее функции в речи.
В контексте реалии нередко могут иметь расширительное значение. Мы отмечали, например, употребление слов водка, ракия и виски в смысле просто крепкого алкогольного напитка, не связанного непременно с бытом русского, болгарского или английского народа (ср. также фр. eau-de-vie, нем. Schnaps). В предложениях «...нужно знать до мельчайших подробностей каждый вершок ее [реки Чусовой] течения»' и «этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства»2 (разрядка наша — авт.) вершок воспринимается отнюдь не как русская мера длины =4,4 см, а как «очень небольшое расстояние», так же как и дюйм в переводе фразы из Дж. К. Джерома «Пусть меня повесят, если удилище подалось хоть на дюйм»3. (Разрядка наша — авт.) То же наблюдается при употреблении многозначного слова в контексте, указывающем на его нейтральное значение: ср. упоминавшееся выше слово мужик как «мужчина», а не как реалия — крепостной крестьянин (в дореволюционной России).
3. Бывает, что реалия употреблена в тексте не в прямом, а в переносном значении. Тот же шербет, о котором шла речь выше, употребляется в болгарском языке в значении прилагательного, когда идет речь о чем-либо приторно сладком, приблизительно как синоним рус. «сироп» («это же не чай, а сироп»). То же самое происходит с болг. чорбаджия и рум. чокой (в болгарском языке), которые употребляются не только в своем историческом значении, но и переносно — о лице, эксплуатирующем чужой труд, и близко к рус. удельному князю (ср. «Он ведет себя в управлении, как удельный князек: хочу с кашей съем, хочу масло пахтаю»).
Вообще об употреблении реалий в переносном значении можно говорить во всех случаях использования их в качестве разных тропов и, в первую очередь, метафор и сравнений. Когда автор говорит о шляпке гриба «сдвух-
'Мамин-Сибиряк Д. Н. Собр. соч. в 10-ти томах. Т. 4. М.: Правда, 1958, с. 44.
2 Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». Т. I, с. 56.
3 Джером Дж. К. Трое в одной лодке. М.: худож. лит., 1970, с. 166.
111
копеечную монету», он имеет в виду не Денежную единицу, а лишь два ее признака: величину, прежде всего, и круглую форму, так что от самой копейки остается лишь ее словесная оболочка.
В отличие от этого вполне конкретного употребления, реалия может появиться в более отвлеченном сравнении, как, например, в заголовке романа С. Моэма "The Moon and Sixpence". (Правда, здесь это скорее противопоставление «луны» — символа возвышенного, поэтического, «шестипенсовику» — чему-то мелкому, низкому, пошлому.) При буквальном переводе русский читатель в шестипенсовой монете не нашел бы ничего из вложенного в нее автором, так как в романе она является лишь символом, в отношении «луны» вполне понятным. Поэтому считается удачным перевод романа под заглавием «Луна и грош»— слово «грош» значительно ближе к подлиннику (ср. «грошовый заработок», «отдать за гроши», «ни гроша не стоит»).
Когда автор пишет о земле «плоской как блин», у «блина» он берет один только признак1— его «плоскость», «ровность», а самого блина в представлении русского читателя уже нет, да и вряд ли о нем вообще кто-нибудь подумал, прочтя это сравнение, — здесь только совершенно плоская земля, образ которой автор ему подсказал при помощи тропа.
Аналогичны случаи с «каменными джунглями», «ковбоями холодной войны» и т. п.
Вплотную к художественным сравнениям и метафорам подходят и довольно немногочисленные прилагательные, образованные от реалий, о которых уже шла речь. При употреблении таких слов, как богатырский, стопудовый, аршинный, саженный, на передний план выходит не их качество реалий как таковых, а их переносные значения, отдельные признаки: пудовый — это только «очень тяжелый», копеечный — «очень дешевый», «незначительный», «мелкий», так же как и грошовый.
4. Среди приведенных примеров были и устойчивые сочетания, фразеологические единицы («плоский как блин», «ни гроша»), в которых реалии также в той или иной мере теряют свой статус, и даже в большей степе-
1 Подобное устойчивое сравнение в англ, flat as a pancake настолько близко, что может считаться эквивалентом русского.
112
ни, чем в других из упомянутых случаев. (О реалиях в составе фразеологизмов будет сказано в ч. II, гл. 1).
Во всех четырех случаях (пп. 1—4) реалии должны, логически рассуждая, утратить свой колорит и, соответственно, статус реалий, превратиться в общеязыковые, ничем не замечательные лексические единицы. Однако этот беглый обзор положений, при которых должно произойти такое «обесцвечивание», показывает закономерно, что полного стирания коннотации не получается, а если и получится, то как исключение: как аромат хороших духов, колорит оказался качеством чрезвычайно стойким, и заключения ряда исследователей об «утрате специфичности», о «совершенном освоении» реалий несколько поспешны.