с. 249); ср. также у Л. А. Черняховской: «Изменения в смысловой структуре выражаются, главным образом, в расшире-_ нии или сужении передаваемой информации. Сужение информации "• имеет место тогда, когда раскрываемая в ИЯ реалия является более знакомой для получателя на ПЯ». (Некоторые закономерности речевой деятельности применительно к теории перевода. — ТП, 1971, № 8, с. 9)
'Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». Т. II. М.: Гос. изд. худ. лит., 1957, с. 172.
126
своих читателей действительность: в национальном и историческом плане. При переводе этих произведений на русский или на болгарский язык все реалии — свои Дюма и чужие Сабатини и Стоуна — будут в равной степени чужими.
Положение в корне изменится при переводе, например, «Скарамуша» на французский язык: те самые реалии, которые, как яркие флажки, отмечали для читателя-англичанина колорит буржуазной революции, привлекут внимание французского читателя лишь как историзмы. И если автор подлинника рассчитывал, что специфическую национальную окраску роман получит единственно от введенных в текст чужих реалий, то при переводе произведение может очень заметно «поблекнуть», «посереть».
Аналогичны случаи с переводами на болгарский книг «Птицы летят из гнезд» С. Н. Голубова 1о крупном болгарском поэте и революционере Христо Ботеве и "The Apostle of Freedom" («Апостол свободы») англичанки Мерсии Макдермотт2 о национальном герое Болгарии Василе Левском.
Описывая быт, историю, нравы народа — носителя ПЯ, авторы иногда передают колорит не путем введения реалий, а при помощи калек, описаний, объяснения или иных средств; опускают реалии, где они кажутся несущественными, или употребляют ошибочно, не по назначению, реалию с иным содержанием или, наконец, не подозревая о ее существовании для данного объекта, дают понять о ней с помощью нейтральной лексики.
Все эти положения ставят переводчика перед сложным выбором. Каким путем идти: восстанавливать истинные черты описываемой действительности, возвращая скрытые реалии на их места, или же оставаться верным автору, но нарушить жизненную правду путем сохранения «скрытости» реалий?
Предпосылкой к решению этой задачи является другая: заметить, уловить эти «скрытые реалии», которые в подлиннике представлены ничем не замечательными словами, словосочетаниями или предложениями, а то и просто пробелами, — ведь в противном случае читатель перевода непременно почувствует неполноту или фальшивую нотку, как чужой акцент в речи иностранца, в остальном неплохо говорящего на его языке.
1 Голубов С. Н. Птицы летят из гнезд. М.: Детгиз, 1958. 2MacDermott, Mercia. The Apostle of Freedom. London, 1967.
127
Что же касается решения вопроса: восстанавливать скрытые реалии или нет, то с нашей точки зрения, восстанавливать обычно надо, за исключением тех случаев, когда переводчик ясно видит, что автор сознательно пользуется для выражения данного образа иными средствами: ведь в принципе он старается дать реалистическое описание действительности, независимо от своих идей, намерений, атмосферы, которые вкладывает в текст, и если реалий не употребляет, то это либо по незнанию, либо по нежеланию перегружать текст незнакомыми словами. Случай такой же, как при обычном переводе реалий, только здесь, в ИЯ, реалия зашифрована иными средствами, а в ПЯ она должна (или не должна) появиться в своей реальной форме: если она достаточно ярко освещена, то должна, если нет, то может оставаться в том же скрытом виде в переводе. (Мы, конечно, не говорим о случаях, скажем, намеренной романтизации текста, когда реалии не служат целям реалистического изображения, или о произведениях тенденциозных, имеющих целью искажение действительности.)
За примерами обратимся к упомянутым переводам книг С. Н. Голубова и М. Макдермотт.
Оперируя очень осторожно и экономно болгарскими реалиями, М. Макдермотт использует описательные и нейтральные их замены, создающие, однако, серьезные затруднения для переводчика. "My friends gave me a loaf of sweet white bread and come grapes" (c. 167) (дословно: «Друзья дали мне сдобную булку и [немного] винограда»), — пишет она, а переводчик, учтя историческую и бытовую обстановку, совершенно правильно заменяет «сдобную булку» характерным болгарским (точнее турецким) словом: «Приятели ми дадоха симид и грозде». В другом месте — опять описание: "On one side of the court-yard there was a 1 i 111 e gate leading into a school" (c. 142) (дословно: «Во дворе с одной стороны была калитка, ведущая в школу»); эту «калитку» (между соседними дворами) гораздо лучше, с точки зрения точности и привычности описываемой обстановки, перевести не общим словом «врата» (с. ИЗ), как сделал переводчик («От другата страна на двора имало врата..»), и даже не «порта», «портичка», а характерной реалией комшулук. В предложении "When he emerged he took a sackful of books and rode round the villages selling them" (c. 193) (дословно: «Когда его пустили, он взял мешок книг и поехал по деревням продавать
128
их») (разрядка всюду наша — авт.) совсем нейтральный у автора «мешок» переводчик правильно заменил «переметной сумой» — болг. дисаги (ведь ехал-то поп Матей на осле), восстановив действительный образ (с. 155). Точно так же, опуская реалию пастарма — совершенно правильно с ее точки зрения, так как это лишь деталь, которую можно дать описанием "dried salted meat" (с. 237), — автор, облегчая восприятие своего читателя, затрудняет читателя болгарского перевода: «вяленое соленое мясо» — понятие, которое не примет ни один болгарин; к счастью, переводчик возвращает его в болгарский быт в его естественной форме (с. 198). Любопытно, что в этих случаях неправильный, т. е. буквалист-ский подход даже к мелким деталям нанес бы довольно чувствительный урон переводу.
Вполне беллетристический характер (в отличие от документальной до некоторой степени книги М. Макдермотт) произведения С. Н. Голубова предоставляет своему автору .большую свободу, что отчасти и приводит к большему числу неточностей. Реалий «явных» у него намного больше, но есть и скрытые, количество и разнообразие которых причинили, видимо, немало неприятностей переводчику. С. Голубов также прибегает к описаниям, сравнениям и другим средствам «замены» реалий, но по ним не всегда легко догадаться о референтах. Например, он пишет о герое «в широких, как парус, штанах» (с. 30), что должно быть «широки потури», как догадывается переводчик (с. 34); у автора — «Пол., застеленный рогожкой и шерстяными ковриками домашней работы» (с. 79), а у переводчика — «Подът.. постлан с рогозка и вълнени черги» (с. 81). До сих пор все идет хорошо, но переводчику далеко не всегда удается расшифровать описание, причем часто не по вине автора. Например, в подлиннике описана яркая болгарская реалия «во сьм идневны е праздники в честь с а-модив» (с. 142); русскому читателю самодива мало что говорит, но болгарский читатель хорошо знает мифических, подобных русалкам или нимфам, существ, знает также, что праздник, о котором идет речь, называется русалска неделя, или русаля — реалия, которая была бы понятнее и русскому читателю (с. 144). В некоторых случаях переводчик поправляет автора. Например, у С. Н. Голубова — «По углам — сундуки и одеяла» (с. 79), а у переводчика — «сандъции черги» (с. 81), что является лучшим вариантом, так как «одеяла» не соот-
129
йёТСтвуют быту той эпохи; диван («присел Ни диван», с. 29) звучал бы совсем не к месту, если бы переводчик оставил его «диваном» — по времени и месту это миндер (с. 34). Встречаются и механически перенесенные из подлинника в перевод ошибки — случаи, когда переводчик должен был «поправить» автора, например, путем устранения анахронизма. Так, С. Н. Голубов пишет о сайдере («сидели, попивая сайдер», с. 147), а переводчик вторит ему — «пиеха сайдер» (с. 148), упустив из виду, что в те времена такого напитка в Болгарии не было; герои, вероятно, попивали шербет (о котором уже шла речь выше). И еще один пример такого же «инородного тела»: «...на ученой книге будет печатными буквами обозначено его имя как « с п о м о щ н и к а» (с. 33) — стоит у автора, а переводчик этого «спомощника» оставляет в той же форме (с. 37). Такого русского слова нет, нет его и в болгарском языке; правильная историческая форма, действительно написанная печатными буквами на многих болгарских старопечатных книгах — спомоществовател (кстати, у Даля есть старое русское слово «помощест-вовать»). (Разрядка всюду наша — авт.)