— Я уехал из Англии в девятилетнем возрасте.

— Неудивительно, что ты хорошо говоришь по-английски, — похвалила я.

— Так и должно быть, — он улыбнулся. — Я преподаю английский зимой в Варе, где живут мои grandpere и gran'mere [3]. Летом обучаю туристов кататься на водных лыжах, нырять, ну, и все такое.

С приятным волнением я чувствовала, что его интерес ко мне растет.

Это был хороший вечер. Тот, что запоминается на всю жизнь. Мелкие события откладывают сильные, долго живущие впечатления: все еще теплый полночный воздух, официант в ресторанчике, одинаково отвечающий на любой вопрос англоязычного туриста своим лучезарным и располагающим: «Почему нет!»

— Почему нет! — смеялись мы и, как дети, побежали назад к виллам.

С того вечера все дни были заполнены Рикки. Я не хотела, чтобы отпуск заканчивался.

Иногда я наблюдала за водными лыжниками, иногда каталась сама, что меня же и удивляло. Я развлекалась, время от времени прогуливаясь по берегу с отцом и Мхэр после того, как ей стало лучше. Отцу Рикки понравился, но он серьезно предупредил меня о летних любовных романах. Мхэр улыбнулась и сказала: «Развлекайся, но старайся не принимать все слишком серьезно».

А я не смогла. Хорошо, пусть отпускные романы не долго длятся, но именно сейчас, в данный момент я была счастливее, чем могла себе когда-либо представить.

Однажды Рикки взял меня на прогулку на остров, где когда-то находилась колония прокаженных. Остров поднимался из синего моря за мрачной венецианской крепостью древних веков. Разрушенные каменные дома выглядели грустно и заброшенно, а ветер с моря пьяно раскачивал поломанные двери на старых петлях и дул сквозь старые фиговые деревья в заброшенных садах.

Мы немного постояли на крепостном валу с подветренной стороны острова, глядя на узкий пролив, ведущий к материку, где у подножия выжженного солнцем холма сгрудились низкие белые домики.

— Необходимые запасы перевозились сюда на лодках оттуда, — пояснил Рикки.

Я кивнула, затерянная в горьких образах. Стоять здесь, но быть иной, отверженной, иметь право лишь издалека смотреть на ход нормальной жизни, недостижимой для тебя, не быть ее частью.

Я примеряла это к себе, глупо, эгоистично, к моим неясным и смутным желаниям.

— Должно быть, это было ужасно, — сказала я. — Не думаю, что мы имеем право беспокоить здешних призраков, их души.

— Совсем нет. Они жили маленькой общиной, женились, имели детей. Конечно, детей у них тут же отбирали.

Какими бесчувственными могут быть мужчины! Он почувствовал мою реакцию:

— А конец был счастливым, — черные глаза светились лукавством. — Когда лечение проказы было найдено, всех забрали с острова, поместили в больницы и вылечили давным-давно. Ну, улыбнись!

Он мог осветить минуты моего самокопания хорошей шуткой. И вовсе Рикки не назовешь бесчувственным! Хотя однажды он и сказал, пожав плечами, что он — просто цикада, стрекочущая под солнцем, можно было заметить глубину в его взгляде и какое-то настороженное выражение глаз. Возможно, это смесь практичного отца-англичанина и матери-француженки, одаренной богатым воображением.

Мы поехали в Кноссус и нашли все так, как было описано в путеводителе. Бродили под жарким солнцем по развалинам, а голоса гидов, за плату старающихся донести до нас чудеса минойской культуры на десятках различных языков, были просто журчащим фоном.

Рикки сфотографировал меня, сидящую на поддельном троне царя Мидаса. Я спрашивала себя, будет ли Рикки вспоминать обо мне только как о девушке с темно-каштановыми волосами, в зеленом сарафане, смотрящей в объектив его фотоаппарата.

Я сняла его в солнечном свете при входе в лабиринт: легкий, улыбающийся образ на фоне оливково-зеленых холмов. Неужели это станет моей единственной памятью о нем?

Я с усилием отбросила угнетающие мысли: нельзя портить то, что должно быть счастливым днем. Но сознание того, что через 24 часа я должна вновь оказаться в Англии и, возможно, уже больше никогда не увидеть его, легло на меня тяжелым грузом.

— Знаешь мифы: Европа, белый бык, Минотавр? — спросил он, пока мы спускались по широким ступеням.

— Нет, — соврала я. Мне хотелось слушать его, а не говорить самой. Я позволила волшебной истории плескаться вокруг меня, хотя это было совсем не то, что мне хотелось бы услышать. Я знала — это был летний роман, мы только целовались, но чувствовала, что не смогу не увидеть его снова.

Рикки не сказал «я напишу», не попросил мой адрес, не предложил свой. Совсем скоро будет слишком поздно.

Он купил мне изящный золотой браслет в форме двух дельфинов. Образ дельфина был везде, так же как и двуглавый минойский топор и странная английского вида эмблема с собакой и розой. Я старалась чувствовать то, что должна была ощутить при виде этих образов, нанесенных на стены людьми, жившими четыре тысячелетия назад. Но мои собственные мелочные страхи проникли глубоко внутрь, и интерес к чудесам покинул меня.

— Это, чтобы ты помнила Кноссус, — просто сказал Рикки.

Я перевела взгляд на браслет и уже была готова по-глупому расплакаться. Да, мне навсегда запомнится Кноссус. Мы сидели на низкой каменной стене в открытом дворе вдали от всех, когда Рикки неуверенно произнес:

— Помнишь, я говорил тебе, что жил в Англии? Сегодня утром пришло письмо от юриста. Возможно, я приеду туда по делам. Где ты живешь, может, мы могли бы встретиться?

Должно быть, он прочел ответ в моих глазах, потому что обнял меня за талию и притянул поближе к себе.

— Пригород Лондона, довольно мрачный, но я дам тебе адрес, — услышала я свой беспечный голос, хотя знала, что мне не скрыть от него своей радости. — Я оставлю тебе номер телефона, — добавила я. — Можешь позвонить, когда соберешься.

— Moi aussi. Je vous donne…[4] — импульсивно перешел он на французский, потом посмеялся над собой. Мое сердце прыгало от радости, когда Рикки выдал себя такой реакцией. В душе он так же, как и я, был рад.

Кноссус теперь показался мне сказкой. Красавицы с фресок, с миндалевидными глазами, в длинных, струящихся одеждах, ступали впереди меня, и кудрявые минойские боги проплывали по двору у вечных холмов.

И сегодня вечером — сегодня мы в последний раз пойдем в ресторанчик, попрощаемся под луной, так как самолет вылетает в три часа утра — но, может, это не станет прощанием навеки.

Рикки вновь упомянул о письме, когда немного позже мы сидели в ресторанчике и обменивались адресами. Я уже помогла отцу и Мхэр упаковать вещи, моя дорожная сумка стояла у двери наготове, поджидая машину. И ничего больше не оставалось как сказать «до свидания».

Я положила бесценный клочок бумаги в карман сумочки, застегивающийся на молнию. Я знала его фамилию, Дэнхэм — что явно не является фамилией его французских предков. Если я потеряю его адрес или по какому-то недоразумению он куда-то засунет мой! Такое случается.

— Буду беречь его, — сказал Рикки. Черные глаза мерцали. — Да, письмо. То, о котором я тебе рассказывал. Кажется, я могу стать богатым.

— Неужели! — Какое значение все это имело? Я ждала последующих слов. Вместо того, чтобы дать волю счастью от того, что мы вместе, в ту ночь я была не лучше сита, просеивающего гальку нашего разговора в поисках самородков для своей сокровищницы — слов, которые могли бы означать, что он найдет меня, намеков на продолжение наших отношений.

— Я уже говорил тебе однажды, что около девяти месяцев, совсем недолго, был в вашей стране. Мы жили с теткой отца в коттедже на побережье.

Должно быть, в моих глазах стоял вопрос.

— Мои родители погибли в автомобильной катастрофе. Тетя Эмма предложила принять меня. Мне было девять лет.

— Мне очень жаль, — сказала я.

Он пожал плечами: «Случается иногда».

— Почему ты не остался там? — Подумать только: он мог бы жить в Англии, и я бы не встретила его, никогда. Но мне пришлось пройти для этого полмира, и сейчас я сижу с ним под звездами! Эта мысль начала согревать мою душу, и как раз в этот момент он ответил: