В начале 1988 года читатели познакомятся с советскими и канадскими участниками перехода в «Кают-компании» нашего журнала.

Выходящий в Мадриде журнал «Лос Авентурерос» («Искатели приключений») широко известен в Испании и Латинской Америке. Недавно у нас в гостях побывали его директор Энрике Менесес и главный редактор Анник Дюваль. Рассказывая о своем издании, Энрике Менесес сообщил, что в десяти номерах журнала и двух альманахах, выходящих весной и осенью, публикуются беседы с известными путешественниками, короткие информационные заметки, реклама туристических бюро, однако основной жанр — фотоочерки. Они присутствуют в каждом номере, рассказывая читателям об интересных уголках планеты, туристических маршрутах, трансконтинентальных ралли и походах. В дополнение к фотосюжетам в журнале можно почерпнуть и полезную информацию о маршруте.

Во время беседы Энрике Менесес сказал, что он с живым интересом относится к изменениям, происходящим в нашей стране, и собирается расширить географию своего журнала рассказами о туристических маршрутах по СССР. Надеемся, что между нашими изданиями наладятся творческие связи.

Теперь уже, когда моя будапештская поездка далеко позади и память сама по себе отобрала разрозненные впечатления, те или иные мимолетности, вспоминаю день своего приезда, то, как в какой-то момент я заволновался, мне показалось, случилось непредвиденное: меня никто не встречает в аэропорту. Вспомнил я своего друга, много раз побывавшего в Будапеште и отлично владеющего венгерским языком. Он признавался мне, что никогда у него не было таких радостных и ярких впечатлений, как в тот первый раз, почти двадцать лет тому назад, когда он, еще не зная ни единого слова по-венгерски, очутился в этом совершенно незнакомом городе... Я уже решил было подойти к первому встречному таксишнику и назвать редакцию журнала «Вилаг Ифьюшага», как тут около меня возникла маленькая худенькая девушка. Узнав, что я — это «я», она представилась — назвалась Цецилией Чаки. Я насторожился и сразу же попросил разрешения звать ее просто «Чаки». Она легко согласилась и тем самым избавила меня от объяснений того, что у меня в предыдущей поездке в другую братскую страну уже была переводчица Цецилия и для новизны впечатления я хотел бы звать ее иначе.

Она улыбнулась, и как только мы оказались в такси, стала обговаривать со мной планы: куда и когда мы должны попасть. Я сразу уловил, что благое намерение на каком-нибудь сухогрузе прокатиться по Дунаю, кажется, не сбудется: в эти дни вода на Дунае упала, и суда стоят там, где их застало маловодье. Обещанный мне старый капитан, который хорошо знает реку, тоже застрял где-то на своем суденышке.

— Не волнуйтесь,— сказал я,— не будем задумывать ничего. Давайте надеяться на какую-нибудь случайную интересную встречу. А вдруг повезет?!

Бедная девушка, она еще не подозревала, что я люблю ходить всюду пешком и от своей привычки не отступлюсь. Тем более в незнакомом городе.

К вечеру, изрядно измотавшись, мы с ней сидели недалеко от собора Святого Матяша в маленьком кафе, принадлежащем двум сестрам.

Не знал я тогда, что некоторое время спустя часто буду вспоминать это кафе, брусчатку у его порога в бликах догорающей свечи и нашу с Цецилией Чаки неторопливую беседу; тихий шелест осенней ночи, усугубляющий пустынность каменных улочек с тесно лепящимися друг к другу домами из давних веков, и какую-то обособленность этого крепостного района высоко над Дунаем. Буду помнить дни, когда, попрощавшись с Цецилией Чаки после долгих хождений по городу по делам, снова, как почтальон в свой свободный день, совершающий длительные прогулки, пускался в пеший ход. Крутые улицы холмистой Буды, в одном из лабиринтов которой находилась моя гостиница, вели меня к мосту Маргит, а оттуда к проспектам равнинного Пешта. Возвращался я поздно, тем же путем, но прежде чем идти к себе в гостиницу, заглядывал в кафе двух сестер. Вечерами здесь, как в старину, зажигали свечи. В это время единственными посетителями здесь были парни хозяек кафе. Старшей из сестер могло быть лет двадцать пять, а младшей — от силы восемнадцать. Я присаживался к стойке, и одна из сестер ставила передо мной чашку кофе и клала пачку сигарет — тех, что однажды, еще в день приезда, заказал я.

В тот первый вечер у сестер звучала тихая ненавязчивая магнитофонная музыка, так же горела толстая свеча, парни стояли на своих местах, прислонившись к стойке буфета, а Чаки с хрестоматийной старательностью продолжала читать мне курс венгерской истории, начатый еще на улице. Говорила она о короле Матяше, о запустении двора после его ухода в мир иной, о тех временах, когда чужие короли лишь наезжали во дворец и, пообещав народу рай земной в будущем, долго не появлялись... Поддерживая разговор, я что-то рассказывал о московских театрах и совсем неожиданно и для себя и для Чаки пустился вдруг в рассуждения об истоках венгерского музыкального театра... Обрывки фраз долетали до сестер, и младшая украдкой бросала в нашу сторону взгляд, потом снова в полумраке слушала своего парня. Был момент, когда она посмотрела мимо меня, и вдруг зрачки ее глаз расширились, взгляд застыл. Я обернулся и увидел, что в кафе вошел крупный атлетического сложения молодой человек с девушкой, белоголовой и хрупкой. Они заняли высокие сиденья рядом с нами. Младшая сестра, кажется, больше не слышала своего парня, а старшая тут же с нескрываемым интересом принялась обслуживать вновь пришедших. Умолкла даже моя спутница, она то и дело косила глаза в их сторону. Я взял со стойки бумажную салфетку и написал:

«Кто этот человек?»

«Михай Радаи, сын известного артиста Имре Радаи»,— вывела Чаки на салфетке.

И все-таки мне показалось, этого явно недостаточно, чтобы иметь основание завладеть вниманием присутствующих. Правда, голос его вызывал доверие, и, хотя говорил он тихо, слух привлекал густой, мягкий, баритонального тембра голос. Хорошо поставленный на дыхание, этот голос мог принадлежать оперному певцу. Но вид у молодого человека с бородой, одетого нарочито небрежно, был хипповатый.

Как только мы оказались на улице, Чаки сообщила мне, что человек, заинтриговавший меня, часто выступает на будапештском телевидении. Он хранитель старины и подлинности.

Какое-то время мы шли молча, а потом Чаки сказала:

— Завтра я вам что-то покажу.

На другое утро Чаки снова привела меня в крепостную часть Буды. Мы прошли несколько улиц и оказались на окраине этого района. Взору открылось холмистое зеленое пространство. На теле ближнего холма дома поднимались террасами, и меж садами угадывались петляющие улицы. Но Чаки обратила мое внимание на ряды железнодорожных составов и низкие строения у подножия крепостной стены, на кромке которой мы стояли. Особенно бросалось в глаза белое длинное современное строение.

— Это здание Южного вокзала,— сказала Чаки.— Его на бок свалил человек, которого мы встретили в кафе.

— Как это? — не сразу сообразил я.

Чаки пояснила:

— Проектировали высокую башню, она должна была заслонить собой общий вид этой части города. А вот Михай Радаи заставил изменить проект, и здание вокзала построили не в высоту, а в длину.

В тот же день в редакции «Вилаг Ифьюшага» в беседе с главным редактором Тибором Шебешем я вскользь заметил, что хорошо бы встретиться с этим чудаком, свалившим небоскреб.

И вот, когда оставался последний из пяти дней, отпущенных мне на Будапешт, Чаки, придя на встречу со мной, сообщила, что сегодня мы встречаемся с Михаем Радаи. Он со съемочной группой будет работать недалеко от кафе двух сестер, на улице Ури — Господской. Так назвали ее в старину.

В условленный час мы были на месте. Двор, посреди которого — одно-единственное дерево. С одной стороны — двухэтажный недавно отреставрированный дом с балконом на всю ширину внутреннего фасада; на белой стене желтые фонари. С другой стороны, в глубине — старая городская стена, и на ней следы снесенного жилья — квадраты штукатурки с обоями. Над колодцем двора несутся кучевые облака, и сухие листья, шурша, выдуваются на улицу...