народа». Все верно, вот только «разврат» автор секретного свода, очевидно, разумеет

33

по-своему. .Далее следует сдобренный комплиментом политический донос: «Другие

лирики наши, принадлежащие к этому же направлению, — делает вывод полицейский

литнадсмотрщик, — не обладают до такой степени значительным талантом, чтобы

своей собственной творческой фантазией, подобно г. Некрасову или Никитину,

изображать русский народ с несвойственными ему чертами социализма или пауперизма

Доля правды в министерском доносе была — в творчестве автора «Пахаря» все

более зрели социальные мотивы, изображение народных характеров приобретадо все

большую общественную значимость и психологическую глубину. Однако прервем этот

разговор, чтобы поведать о том, о чем обычно биографы Никитина сообщают

скороговоркой, как о нечто излищнем, не идущим к традиционно вдохновенному

облику певца. Творческие муки, как ни у какого

1 Пауперизм — нищета трудящихся масс в странах* капитализма.

другого русского поэта, переплетались у него с муками житейскими, физическими.

мужество

«Однажды, пробуя свою силу, Никитин поднял громадную тяжесть... «что-то

оборвалось у него внутри.t» — писал Иван Бунин в статье «Памяти сильного

человека». — Это надломило его здоровье. Новая же неосторожность — ранней весной

он бросился купаться' в реку — доконала совсем: сперва была горячка, а потом

пришлось дЬлго лежать в постели. Но редкая физическая мощь, удивительная сила

духа долгие годы боролись и с недугами и со всеми житейскими неудачами».

К этим словам писателя из задуманной, но несостоявшейся биографии земляка

следовало бы приложить «скорбный лист» (так в XIX в. называли историю болезни),

однако ни одного листка не сохранилось, да и вряд ли «пользовавшие» поэта лекари

когда-нибудь его вели — недосуг было им регистрировать многочисленные хвори

мещацина-дворника.

И непозволительная это докука для провинциального Воронежа, где в ту пору часто

свирепствовали эпидемии и люди гибли тысячами. Вот избранная печальная статис-

тика: в 1848 г. в губернии от холеры погибло более 56 тысяч человек, в 1848—1849 гг.

цинга и голод унесли в могилу около трех тысяч, а «гнилых горячек», лихррадок-

лихома-нок и прочей напасти не счесть.

Десять лет — с 1837 по 1847 г. — в Воронеже стояло «горелым» здание больницы,

да и позже, когда его обстроили, найти здесь лечение было трудно. Докторов в*городе

всегда не хватало, а те, что значились, не отличались талантом и образованностью.

Впрочем, были исключения. Поэта Алексея Кольцова в последние годы его жизни

лечил замечательный врач Иван Андреевич Малышев, о душевном благородстве

которого тепло писал Белинский.

Между прочим, в 1842—1843 гг. И. А. Малышев состоял штатным врачом при

Воронежской духовной семинарии, когда там учился Никитин. Позже они могли

встречаться через посредство его сына Ивана, члена второвского кружка и близкого

знакомого поэта.

В 1855 г. Ивана Саввича лечил преемник Малышева по лекарской части в

семинарии, воспитанник Дерпт-ского университета Федор Борисович Тидель.

Состояние поэта, заболевшего тогда горячкой, не улучшалось. Он почувствовал себя

совсем плохо. М. Ф. де Пуле свидетельствовал: «За горячкою последовало скорбутное

состояние: он лишился употребления ног и постоянно лежал в постели». «Впереди

представляется мне картина: вижу самого себя медленно умирающего, с отгнившими

членами, покрытого, язвами, потому что такова "моя болезнь!»—.определял летом .

1855 г. свое ужасное положение Иван Саввич. Новый врач — Кундасов буквально

поставил его на ноги. Он отменил прежнюю осточертевшую диету, разрешил есть

грубую пищу: кислые щи, солонину, пить квас... Однако, увы, скоро к надоевшему

34

режиму пришлось вернуться: Никитин продолжал маяться болезнью желудка,

кишечной чахоткой, как говорили в ту пору. «Когда я познакомился с Никитиным, —

вспоминал Н. И. Второв, — он уже постоянно жаловался на расстройство желудка и

питался только куриным супом с. белым хлебом да какой-нибудь кашицей».

Первое из дошедших д<о нас стихотворений Никитина датировано 1849 г.

Нач§до^его творчес^гопути совпадает и с началом его ф5Шншшл.^^^ёё^и•

^Страстотерпцем» называли его современники. Это не* метафора, которую часто

прилагают к певцам душевных невзгод. Примечательно, что он никогда не

предназначал к печати те немногочисленные стихотворения, в которых прорывались

его лич: ные физические страдания: то были обычно самоиронические строчки,

обращенные лишь к друзьям. Когда у него раскалывалась от боли голова, когда кровь

застывала в жилах, когда неумолимая хворь лишала его возможности сделать шаг, он

если брался за перо, то лищь за тем, чтобы набраться новых сил для борьбы, чтобы

хоть как-нибудь облегчить мучения в слове.

Он тяжело проболел почти весь 1858_г. В конце мая купец А. Р. Михайлов приютил

его у себя на даче, где поэт, кстати, спасался от домашних пьяных безобразий отца.

Местечко было, правду сказать, сквернейшее: рядом салотопенные заводы, ужасное

злороние, тучи мух («заметьте, слово «тучи» не преувеличено: читать не дают, так

кусают!» — писал Никитин одному из друзей), лай собак по ночам... А он находит в

себе силы еще шутить в рифму:

Дождь и холод — нет погоды! Выйти некуда — хоть брось! Виды — сальные

заводы.,4 Выздоравливай небось!

Наслаждайся в этом рае! Слушай,, музыка пошла: Свинки хрюкают в сарае, Лай

собака подняла...

(«Дачная жизнь»)

Эти строчки из его рифмованного «скорбного листа» друзья напечатают уже после

его кончины — он не придавал им серьезного значения. И так всегда: когда ему

становилось невыносимо тяжело, он чаще отделывался грубоватым стихотворным

куплетом, а подлинное копил в душе для более светлого часа. Лишь в письмах к

близким людям жестко и лаконично сообщал: «плохота, но креплюсь» Так,

приведенные выше стихи из «Дачной Жизни» он сопровождает позже бесстрашным

комментарием: «Природа наделила меня крепким организмом: хотя я и задыха*юсь, а

все еще жив».

Вот избранные строки из его писем лишь одного 1858 г.: 3 апреля: «Живется

невесело... на дворе и в доме постоянная толкотня, шум, крик, точно ярмарка. Только

что позатихнет, явится головная боль, залдмит грудь...» 14 апреля: «...голова страшно

болит...» 25 июля: «...здоровье мое плохо. Доктор запретил мне на время работать

головою. Вот уже с месяц ничего не делаю и пью исландский мох». 5 сентября: «...Я

все болен -и болен более прежнего. Мне иногда приходит на мысль: не отправиться ли

весною на воды, испытать последнее средство к восстановлению моего здоровья? Но

вопрос: доеду ли я до места? Болезнь отравляет мою жизнь, не дает мне работать,

отнимает ^у меня всякую надежду на будущее...» 19 сентября: «Пью капли, обливаюсь

холодной водой, и все бесплодно, сделался настоящим скелетом...» 6 октября:

«...принимаю холодную ванну, после которой бегаю по улицам или по двору в теплой

шубе в ясный солнечный день, бегаю до того, что подкашиваются ноги, й едва-едва

согреваюсь». 27 октября: «Грудь слишком наболела...» На этой записи, увы,

никитинский «скорбный лист» не кончаетдя.

1859 г. прошел для него не легче. Доктор Павел Михайлович Вицинский старался

использовать все возможные средства: распухшие, покрытые красно-синими пятнами

ноги измученного Ивана Саввича на ночь обертывали дрожжами, пичкали его

35

гомеопатией, меняли диету — помогало, но не надолго. Никитин спустя два года благо-

дарно- писал доктору, переселившемуся к тому времени в другой город: «...я Вас не

забыл потому, что не в моем характере забывать близких мне людей. А Ваши заботы о