для чтения» А. В. Дружинин, назвав его «поэтом-находкой». «В стихотворениях г.

Никитина, — утверждал критик, — есть зачатки таланта несомненного».

А! В. Дружинин тонко ощутил формирующийся социальный и бытовой пульс

творчества автора «Руси», предвосхищая его подлинное призвание. «Прочтите

замечательное послание его к «Певцу», — обращал внимание критик, — и вы поймете,

что поэт не хочет выронить песнь свою даром». Но с особенной уверенностью

рецензент рекомендует читателю «баллады из народного быта» («Ночлег извозчиков»,

«Ссора» й др.), видя в них истинное проявление таланта Никитина.

18

Не столь денными и содержательными были отзывы на никитинский сборник

других периодических изданий («Отечественные записки», «Русский вестник»,

«Москвитянин» и др.).

Сдержанный Никитин гТринял похвалы и упреки равнодушно, а снисходительный

отклик булгаринской «Северной пчелы» встретил иронически.

Не знал он тогда, что академик П. А. Плетнев оценил его книгу как «явление

действительно необыкновенное в литературе». Тот самый Плетнев, чьим мнением

дорожили Пушкин, Гоголь, Жуковский, Белинский, кому был посвящен «Евгений

Онегин».

Неожиданный удар грянул из «Современника». Безымянный критик (им был Н. Г.

Чернышевский) вынес при->

ГОВОр: «... В ЦеЛОЙ КНИГР Г |-Ihi/utuuq нрт им ппипм nkftpu

КОТОраЯ бы Обнаруживала бы R яитпрр тапянт uuu пп

крайней мере, поэтическое чургтво»-

"~ а сути и тоне статьи Чернышевского необходимо разобраться. Критика

«Современника» была направлена в первую очередь против"консерватора Д. Н.

Толстого, вернее, его предисловия. Рецензент почти не скрывает своего сар-

кастического отношения к нему; вступительную статью он иронически аттестует как

«прекрасное предисловие», часто подчеркивает: «граф Д. Н. Толстой», «как нас;

уверяет граф...», «Гр[аф] полагает...» — везде непременно с титулом! И в заключение с

плохо скрываемым политическим подтекстом: «...так оно (мнение Д. Н. Толстого. — В.

К) прекрасно и умеренно высказано и такими благородными чувствами внушено».

Фигура благонамеренного издателя заслоняет в статье Чернышевского самого поэта, и

наблюдательному читателю это не трудно увидеть.

Абстрактные ссылки Чернышевского на холодность к поэту «публики» имели,

скорее, общественный, даже политический смысл, нежели конкретно-эстетический.

Под «публикой» разумеются радикально-демократические читатели, не случайно

критик многозначительно оговаривается: «...публика — очень тонкая и верная

ценительница всяких, поэтических и не поэтических, дел» (выделено нами. — В. /(.).

«Ныне уж не та стала наша публика», — настойчиво повторяет Чернышевский, и было

бы упрощением думать, что и вправду он имеет здесь в виду возросший

художественный вкус российского «среднего» читателя; «не та» -общественная мысль

после Крымской войны, «не та» политическая атмосфера, чтобы «правый» 'граф Д. Н.

Толстой ныне ее определял, рисуя идиллическое состояние духа крепостных «сельских

жителей».

Несомненно, эти скрытые «подводные камни» словесности во многом повлияли на

резкость тона Чернышевского. К тому же не следует и абсолютизировать оценки еще не

имевшего сравнительно большого опыта критика. И. Тургенев и Л. Толстой именно в

1856 г. предъявляли к нему серьезные претензии.

С никитинской книгой 1856 г. связана и внетворческая история, которая, возможно,

повлияла на восприятие личности автора. Ему долго не могли простить подношения

первого сборникаАлександру ГГ и особам царской фа м и -лии с "соответствующими

эпистолами. Идея «подарка» исходила 6т~~графа ДГ~Й. Толстого, который, кстати, и

не собирался на этот счет спрашивать мнения Никитина. Еще до выхода книги из

печати Д. Н. Толстой 11 января 1856 г. «инструктировал» поэта через Н. И. Второва:

«Скажите ему, чтоб он немедленно прислал мне письма к Государю, царствующей и

вдовствующей императрицам, Наследнику и Константину Николаевичу (великому кня-

зю.— В. К.). Я поднесу им экземпляры от его имени: авось что-нибудь дадут. .»

Последнее житейское «авось» плюс очевиднре соображение «его сиятельства»

19

предстать перед царским двором покровителем «самородка из низов» — основные

мотивы всей этой затеи.

До царя рказалось высоко, но некоторые члены августейшей фамилии откликнулись

— воронежскому поэту-мещанину были пожалованы приличные подарки. Никитин

никак не ожидал такого благосклонного внимания и пребывал в смятении. Его

племянник Л. А. Никитин позже вспоминал, как эта церемония происходила. Сам

воронежский губернатор в сопровождении чиновников явился на гюстоЮГМн'ДЬбр к

возмутителю провинциального спокойствия. £го долго искали и наконец обнаружили

на сеновале, что всех несколько сконфузило. Оправляя поддевку и стряхивая

прилипшую солому, окончательно растерявшийся поэт принял высочайшие подарки и

сказал что-то* невразумительное, в ответ на громкую тираду губернатора. ^На том

церемония и завершилась. Иван Саввич не любил о ней вспоминать, но болезненный

критический выпад «Современника» долго не забывал. Он был против навязывания

художнику чужого видения мира, против субъективно-одностороннего толкования

Пушкина, какое, встречалось в «Современнике», против " крайностей в литературных

оценках. Пытался ответить Никитин и на главный упрек Чернышевского — слабую

связь его поэзии с «горькою действительностью»: «Попробовал бы г. рецензент

"пройти по уши в грязи по той самой дороге, по которой идет автор-мещанин, я

послушал бй тогда, как он воспел эту грязь и скоро ли взялся за пенье!»

Критика «Современника» не пришлась по сердцу Никитину, но она пришла

вовремя, заставив его пересмотреть свои смутные представления о роли и назначении

поэзии, увереннее выбрать свою дальнейшую дорогу. А. П. Нордштейн

свидетельствовал, что после этой встряски Никитин не сник и однажды в дружеском

кружке, когда речь зашла о его «избиении» журналом,, грохнул кулаком — да так, что

стол затрещал, — и сказал, что у него есть талант!.

Прошло некоторое время, страсти улеглись, и отходчивый поэт уже не воспринимал

статью в «Современнике» так драматически, как по свежим следам. Холодный крити-

ческий ушат все-таки подействовал освежающе.

тревоги и радости

Не скоро поэт выбрался из Воронежа погостить в семействе помещиков

Плотниковых. Удерживал постоялый двор, мучило расстроенное здоровье. А тут вдруг

несчастье: умер друг-сверстник Иван Иванович Дураков, о котором в бйо-

2 Заказ 819

вз:

графии Никитина, к сожалению,* почти не осталось следов. В печальную минуту

поэт признался: «...Я только теперь оценил его ко мне любовь, бескорыстную

преданность, всегдашнюю готовность служить почти рабски..-»

Убитый горем поэт в память о рано сгоревшем от чахотки друге написал «Новую

утрату»:

Все чудится — я слышу милый голос, Все жду, что друг отворит дверь... Один

остался я теперь, — На сжатой ниве позабытый колос!

Беда в одиночку не ходит: внезапно умер и другой добрый приятель Ивана Саввича

— И. И. Малышев, журналист-краевед, помощник Н. И. Второва по изданию местных

исторических материалов, сын известного в городе доктора И. А. Малышева,

лечившего поэта А. В. Кольцова. Стало еще сиротливее...

Одиночество — пронзительный ^никитинский мотив. Поэт постоянно ощущал

недостаток творческого и еще более житейского общения. Рядом были мудрый и

чуткий Н. И. Второв, честный и импульсивный И. А. Придорогин,, порядочный и

суховатый М. Ф. де Пуле, но встречи с ними случались редко, а Никитину хотелось

20

общения дружески-семейного, свободного "от невольных условностей и сковывающего