любезны — переписать; я буду Вам чрезвычайно признателен.

Кузнецову сегодня же вышлю книжки; спасибо за адрес.

Ваши книжки (2) я получил, прочитал, прочувствовал; видно, у Вас — хорошая и

чуткая душа. Мне понравились больше всего следующие пьесы: «В туманности»,

«Колыбельная», «Осенью» и др. Когда же пришлете детские мотивы? — интересуюсь.

Жму Вашу руку, желая Вам всего лазурного.

Вашей супруге — привет

Ваш Игорь

Р. Б.: Посылаю Вам «За струнной изгородью лиры».

3

15

июня 1911 г.

1911 г. VI, 15

Елизаветино, -

«Дылицы»

Дорогой Борис Дмитриевич!

Ваше грандиозное и вдохновенное письмо прочел запоем. Спасибо, что не ленитесь

писать.

Пишите и впредь: буду отвечать с наслаждением.

«Царевна Зоренька» — прелесть!

Несказйнная наивность и невинность; истая детскость; душистость. Вас, конечно,

обвинят в приторности, но я не нахожу в этой поэмке ничего нарочито сладкого.

Просто: это — сладкая поэма; я бы сказал: природный десерт. Упаси Бог: не

аляповатые торты, а, наприм<ер>, земляника лесная. Эта сладость ароматична и

41

уместна в данном случае. Вообще, это — лучшее Ваше произведение, которое я знаю.

Оно оригинально и своеобразно.

У Ал<ексея> Будищева есть поэма: «Царевич Май», которую Вы, вероятно, знаете.

Там имеются прекрасные стихи и рефрэны, но в общем она изуродована каким-то

отталкивающим и фальшивым налётом непроходимой пошлости и непростительного

шаржа. «Солнце одело панталоны...» — террор! ужас! Из всего Будищева я люблю

больше всего «Триумфатора», благодаря которому и ставлю автора в ряды интересных

поэтов. Затем — места из «Мая», но больше нигего.

Вы пишете о Бальмонте. Говоря откровенно, я не люблю ни Бальмонта, ни Брюсова,

ни В. Иванова, ни Блока, ни Кузмина. У каждого из них, верю и даже знаю, есть

удачные и хорошие стихи, но как поэтов я не люблю их по разным причинам.

Не люблю и многих стариков: Коринфского, Ушакова-Каплунов- ского, Щепкину-

Куперник, Allegro и друг<их>.

Равнодушен к сотням, каковы, напр<имер>: Вл. Лебедев, Голенищев-Кутузов,

Ратгауз, Вл. Ленский, разные Дудины и Разы.

Боготворю Мирру Лохвицкую, считая ее величайшей мировой поэтессой,

гениальной поэтессой.

Ее поэмы «На пути к Востоку», «Вандэлин» и «Бессмертная любовь» — шедевры

мировой поэзии, разумеется — прозеванные и критикой, и публикой. Если не строили

бы так много аэропланов, я ожидал бы с уверенностью, как через двадцать или около

этого лет - ее бы славословили. Утешаюсь одним: истинные ценители и теперь у нее

есть. Их мало, но они есть. Каждый поэт обязан иметь ее стихи. Затем: я очень люблю

Фофанова и Бодлэра. Лишь нравятся Гумилев, Эрен- бург, Бунин, Гофман Виктор,

Черубина де Габриак, Тэффи. Но... пора кончать. С грустью кладу перо, ожидая от Вас

милых Ваших писем.

Передайте мой привет жене Вашей.

Ваш Игорь

Р- S. Моя мама — в восторге от «Зореньки».

<НА ПОЛЯХ>

Вашими отзывами очень интересуюсь. Вас ожидаю.

Уступая Вашей просьбе, посылаю Вам одно стихотворение для газеты. И

благодарю.

28 июня 1911 г.

1911 г. VI, 28

Елизаветино, «Дылицы»

Дорогой Борис Дмитриевич!

Писал Вам шестнадцатого июня, но, не получая ответа, думаю, не затерялось ли

письмо? 21-го посетил меня Леонид Николаевич Афанасьев с Костей Фофановым,

приезжал поэт-надсоновец Александр Лопатин, вечно проживающий в Гатчине. Много

гуляли в парке, читали стихи; Л<еонид> Н<иколаевич> уехал на последнем поезде, а

Ф<офа- нов> остался на два дня. 22-го мы сделали экскурсию в Пятигорский

Марьинский монастырь, находящийся в десяти верстах от «Дылиц». Пришлось

проходить через три деревни: Озера, Хлоповицы и Куркови- цы. Дорога симпатичная,

но однообразная. Все время шли под градоносной грозой, вымокли страшно. К

сожалению, в монастыре не были: с нами увязалась моя собака.

25-го, в сороковой день кончины К<онстантина> М<ихайловича>, был в

Петербурге.

На панихиде, кроме Л<еонида> Н<иколаевича> и меня, из литературного мира

никого не было. Пел хор монахинь, сияло солнце. Затем мы поминали К<онстантина>

М<ихайловича> в ближайшем ресторане, и вернулся я домой «до без сознания», что

называется... Но подобное состояние за последнее время мне приходилось переживать

42

редко: с 15-го февраля до 25-го июня в рот вина не брал. Конечно, тяжелая реакция и

тому подобное. Это — в результате. Вот Вам и все «новости дачного прозябания...»

Поминающих было пятеро: брат К<онстантина> М<ихайловича> - Петр, два сына,

поэт-народник Петр Ларионов и я.

А теперь, кончая это письмо, очень прошу Вас, милый мой Борис Дмитриевич,

приехать ко мне, чтобы провести у нас день-другой. Я же, обещаю Вам, приеду

непременно, но не теперь, а в конце июля: надо хорошенько отдохнуть после поездки в

Пет<ербург>. Послал Вам в прошлом письме «Nocturne»; извиняюсь, что не прислал

больше, но нет ничего под рукой интересного. Да и то не знаю: подойдет ли?..

«В пути» получил, очень признателен за память. Лучше всего — «Элегия», где

орган...

Ваш Игорь

Передайте мой привет Вашей жене.

Вы писали, что со мной желают познакомиться Евг<ений> Венский, Доброхотова и

Кузнецов? Передайте им, что я рад их видеть у себя, и сообщите мой адрес. Я очень

люблю, когда меня навещают люди, близкие литературе.

Итак, ожидаю Вас вскоре.

Хочу выслать книжки Вашему южному другу, - дайте адрес. Кузнецову брошюры

послал. Завтра ожидаю Афанасьева, который пробудет у нас дня три. Желаете

познакомиться, приезжайте до 1-го июля. Жду и Костю Фофанова.

Соорудим концертик!

5

2

июля 1911 г.

1911,

VII, 2

Елисаветино <так!>

«Дылицы»

Ясный Борис Дмитриевич!

Итак, буду ожидать Вас в ближайшем будущем. Благодарю Вас за ласковое письмо,

за адрес Сидорова, за память. Все эти дни перечитывал Фофанова, перечитывал с

напряженным вниманием. В результате: несомненно, это — самый одаренный поэт из

современников. У него найдется пьес 50 - шедевров. В большинстве же случаев ему

страшно вредит его поразительная небрежность, неслыханная пренебрежительность к

стилю. И иногда — это страшно! — он силен именно... своей небрежностью! Одно

ясно: вдохновение его — я не знаю ни одного современника. Рифма у него

удовлетворительная, встречается даже непредвиденный автором ассонанс, правда, —

грубый.

Эта «непредвиденность» доказывает жизненность, а потому — надобность —

ассонанса. Возьмем народную пословицу, притом — первую пришедшую на ум:

«Жизнь пережить — не поле перейти» — «жить» и «ти», что ни говорите, ассонансы,

хотя и плоские. Основываясь на «народном слухе», как наиболее непосредственном,

мы можем — и, может статься, должны?.. — ввести в поэзию новую форму

дисгармонической рифмы, а именно диссонанс. Пословица блестяще это подтверждает:

«Тише едешь, — дальше будешь». Спрашивается, как же назвать — «едешь» =

«удешь», если не диссо? Найдите в моих «Электр<ических> стих<ах>» «Пятицвет»; —

Вы найдете целый цикл подобных стихотворений. Надо иметь в виду, что ухо

шокировано этим новшеством только сначала; затем оно привыкает. Отчего можно

произнести пословицу на диссо без предвзятого чувства, и отчего нельзя прочесть

стихи в диссо, не смущаясь?

Характерная подробность: певцы старого фундамента, допускающие в своих

вдохновениях непредвиденные ассонансы, называют блестящий и острый ассонанс -