говорить! Я был приглашен в «жюри», и уж как нас там <не> жури, выбрали некую

Мария Маркс. Обывательница, как обывательница. Миленькая, круглолицая,

конфузливая. «Веселились» до трех, а потом пошли в Петроградскую», где утром

уплатили счет за... бессонницу, однако не в Ирушкином смысле.

А мне все мерещится Ваш бальный туалет с бантиком!... Поедете на праздники

домой, заезжайте, право. Обязуюсь быть «паинькой» в моем смысле!

148

Читать здесь почти нечего. Попробовал было «Антлантиду-Евро- пу»

Мережковского, но «сробел» на десятой странице. Нет, уж я предпочитаю ей

«Атлантиду» Пьера Бенуа: понятнее и ближе. А еще тут читали рассказы Бунина,

Зайцева, Чирикова, Рощина, Куприна. Все весьма посредственно. А Куприн так и

совсем выдохся. И все время читателя по плечу похлопывает. Фамильярничает. Ужасно

хамит Бунин, заметно «академит». Порой даже до неприятности: задевает. Зайцев

неровен, Рощин еще совсем «желторотый», <но> с проблесками и остринкой. Но это с

ним редко все же. Лучшей книгой эмиграции остается по-прежнему вышедшая в свет

летом в Белграде «Книга Июнь» Тэффи, где она уже не только юморист, но и

тончайший, оригинальнейший лирик. Прочтите непременно.

Чувствую себя, если говорить серьезно, не очень-то хорошо: душа нестерпимо

тоскует и мечется. Все чего-то не хватает. Иногда беспредметно, но часто и весьма

определенно. И этому есть много почти неустранимых причин. Жизнь налажена очень

правильно, приятно, даже уютно и вместе с тем...

Я стараюсь, по возможности, винить во всей неурядице себя самого. И уж конечно,

известная доля вины лежит на мне. Но, принимая в соображение свои навыки, свои

привычки и вкусы, т. е. свою сущность... Не знаю, право, как Вам, дорогая Ирина, ясно

и лучше все это выразить, но, верьте мне, мучаюсь я порой самым недвусмысленным

образом.

Как следствие всего этого — частая апатия, чисто физическое недомогание,

побаливает сердце, и, вообще, меня мутит.

И это тем больнее и нестерпимее, что Фишенька редкостно-порядочный, тонкий,

любимый и любящий человек. Она все видит, бедная, и мучается в свою очередь. А

«утешения» здешние (я имею в виду живых людей) чрезвычайно слабые и не всегда

рациональны...

Пишите, Ирушка, чаще и, если что-нибудь более интимное и откровенное,

адресуйте на «нее»: жена может расстроиться иногда и из-за

пустяка, стойко перенося зачастую более серьезное. Люди уж так устроены. Дайте

мне Ваши ручки: надежные, испытанные, понимающие.

Приближается весна. Солнце-то, заметьте, какое! Душа полна грусти и радости,

боли и блаженства. Стареющий поэт (как это жутко звучит!) все еще преисполнен

любви к миру, людям и молодым женщинам. И это, думается, так понятно, так

неизбежно, так нужно!...

Ваш Игорь.-

16

18

июля 1932 г.

ТоПа, 18.VII.1932

Миленькая невежа!

Где ответ на мое обращение от 9-го мая? Злитесь? Нужно ли? Не лучше ли было

сразу откликнуться? Ваше молчание несколько осложняет пустяк, в сущности

производит неблагоприятное впечатление. Вы понимаете меня, надеюсь? Вы хотите

меня понять — вернее?...

Фелисса Мих<айловна> и я ждем Вас 28—30: 31-го здесь будет много оркестров и

хоров. Съезд всего. Захватите с собой простыни. Одеяло есть. Я хочу Вас видеть.

Сообщите день и поезд — я приду на ст. Орро Вас встретить. Мне нравится прийти. В

Нарве — надо думать — печатается моя «Адриатика». 25.У1 Волгин увез от меня

рукопись, обещая, что типография в ближайшие же дни пришлет корректуру. Однако до

сих пор ничего нет. И сам Волгин примолк. Я ему черкнул открытку. Он пробормотал в

ответ по телефону что-то невразумительное. Голосок его был какой-то неуверенный.

Мягко выражаясь - я смущен... Я получаю со всех сторон заказы. И у меня кончаются

149

сбережения. Мне книга необходима. Если увидите его, попросите его поторопить

типографию. Мы приветствуем Вас. Равно маму и Мих<а- ила> Константиновичам Я

жду от Вас очень скорого письма.

Ваш Игорь.-

Я жду Вас, Ирушка, одну — мне нужно с Вами говорить более или Менее интимно.

Для других есть другие дни.

Иг.

6

августа 1932 г.

6.У1П.1932

Милая Ирушка!

На днях пришлю к Вам, - конечно, с Вашего разрешения, - пять экземпл<яров>

«Адриатики», вышедшей в свет 5-го августа, и попрошу Вас, деточка, распродать их по

знакомым. Цена всего одна крона. Я послал много экз<емпляров> в Югославию,

Варшаву, Берлин и пр. Если разойдутся все 500 экз<емпляров>, я смогу осенью уехать

в Румынию и уж, конечно, опять на Адриатику. Иным способом теперь денег не

заработаешь, и Вы это отлично понимаете.

Вчера от нас уехал Вася. Он пробыл неделю. Что-то с ним произошло: мрачен,

тяжел, удручен, молчалив и даже не хихикает. Старался его рассеять, но тщетно.

Посоветовал приехать другой раз в лучшем настроении. В нем есть признаки безумия.

Говорю это совершенно серьезно.

Приезжал как-то Иван Хар<итонович>, затем Россбаум из Ревеля, иногда бывает

Маслов. Брейтвейт живет уже две недели. Энергична, деловита, современна. Умна и

воспитанна. Ежедневно купаются с Фи- шенькой и Дусей. По вечерам читаем Гумилева

(она его лично знала), Сологуба, Блока. Собираемся к Эссену, который усиленно зовет.

Он приезжал к нам 10-го июля. Ночевал. Был мил и занятен. Приезжайте же в

ближайшие дни к нам. Не забудьте, пожалуйста, простыни.

Фишенька, Грациэлла и Дуся Вас приветствуют. И ждут. Познакомитесь и с Аурой,

и с Норой. Вы их еще не знаете? В Тойле очень много дачников. Вчера чуть-чуть не

попали к Вам ночью в авто: из Ревеля в Гунгербург ехал вечером Стильмарк, заехал

пить чай и катал нас. Приглашал всех на курорт. Дамы запротестовали: шел дождь и

боялись за туалеты.

Итак, Ирина, жду. Целую.

Привет маме и М<ихаилу> К<онстантиновичу>. Ваш Игорь.-

18

12

августа 1932 г.

ТоПа 12.VIII.1932

Я приду обязательно встретить Вас. Дождя не предвидится. Но и если бы и был,

пусть он не смутит Вас: дороги настолько хороши (из-за

засухи), что сразу испортиться не могут. Мы с Фелиссой очень рады повидаться с

вами: столько тем, впечатлений, оттенков!..

Всегда Ваш Игорь.-

19

26

октября 1932 г.

Toila, 26.Х.1932 г.

Милая Ирушка!

«Не осуди за долгое молчание»: столько приходится писать ежедневно писем, что

никак не собраться было. Уедем мы не ранее чем между 20—25 XI, если, конечно,

достанем деньги, а это теперь, сами знаете, трудно. Пока что живем с 1 сент<ября>

исключительно на проданные экз<емпляры>, поэтому крайне заинтересованы в

скорейшей продаже. До сих продано повсеместно 101 экз<емпляров>, вернее —

150

продано-то больше, но не отовсюду разрешено пересылать деньги. Есть уже и долги.

Вообще, трудненько. Как только угораздит Вас отделаться хотя бы от двух

экз<емпляров>, шлите переводом. Если увидите Ив<ана> Хар<итоновича>,

подстегните его: у него 25, и он молчит, «как убитый». Все жалуются, что дорого, но

снижать цену и не думаю: «мал золотник» и т. д. Отчасти я рад, что задерживаемся:

осень здесь прелестна. «Дочь Альбиона» 1 окт<ября> переехала в leve, а раззнакомился

с нею я 15 сент<ября>: не мог простить ей того, что не оправдала себя, как мечты, а

предстала вопиющей прозой пред светлые очи мои!.. Вас же мы всегда помним и

любим, чего и Вам желаем касательно нас.

Привет Ст. Ив. и Вам от Фелиссы и меня. Пишите!

Игорь.-

20

28