девчонками. Заявлялся вечером в женскую палатку, с порога кричал:

— Девки, смирна!.. — и лез обниматься.

Девчонки пищали, били его подушками, дергали за рыжий чуб, — светопреставление

начиналось в палатке...

Не то чтобы Сереге хотелось лапаться, не то чтобы среди всех он себе выбирал зазнобу,

— нет. Просто характер был у него легкий, дурашливый, и нравились ему вот такие шуточки.

И девчата понимали это и на Серегу не обижались.

Толстая Идка Лепехина держала себя с мужским полом сурово, только тронь — могла

кулаком свистнуть... А при Сереге расплывалась: «Миленький, родименький!»— сама его

тискала, как младенца. В голову не приходило — принимать Серегу всерьез.

На работу девчонки сами старались попасть вместе с ним. И скучно не будет, и помочь

Серега всегда готов. Только попроси— хоть целую смену за тебя отработает.

Машину он водил лихо. По страшной таежной дороге, где, казалось, и ползком-то не

проберешься, кружил как черт, только сосны, жужжа, проносились впритирку к бортам...

Но сначала Женя не замечала его. Глядела, как на пустое место, пока не столкнулась на

танцах.

По вечерам в красном уголке строителей— самой большой палатке — подметали пол и

растапливали круглую печь, сделанную из железной бочки. Серега садился возле нее с

аккордеоном на коленях. Упрашивать его не надо было: играл подряд хоть до рассвета, от

удовольствия тряс головой.

Танцевал он с кем попадется. Раза два приглашал Женю, — не спрашивая, не ожидая

согласия, хватал и тащил на середину.

Женя запиналась от неловкости, у нее щипало глаза, она не слышала ни музыки, ни того,

что он говорил, и только чувствовала, что когда кружились возле печки, то становилось

жарко, а в другом углу обдавало холодом. ..

—Смирна! — кричал Серега после танца.— Объявляю благодарность.

Девчонки, подружки Жени, прибегали на танцы в нейлоновых кофточках без рукавов и

лакированных туфлях. В красном уголке температура была еще терпимой, но когда потом

начинались провожания и разговоры под луной, то девчоночья любовь испытывалась на

смертельной стуже. От сердечных объяснений где-нибудь у сугроба девчонка не краснела,

как полагается в таких случаях, а делалась густо-синей и так стучала зубами, что щеки

тряслись.

Однажды Серега решил проводить Женю. Всех девчонок уже разобрали, даже Идку

Лепехину взял под ручку какой-то хмурый монтажник, смахивавший на дятла; Серега

повертел головой и кивнул Жене:

—Ну, пошли, что ли?

Она стала отказываться. Серега слушал пораженный, потом сказал:

—Взыскание наложу!

Он не понимал, зачем надо отказываться.

В тот вечер было особенно студено, Женя скоро замерзла, а Серега все водил ее вокруг

палаток и рассказывал байки. Она знала их почти наизусть — и про то,

как Серегина машина завязла в болоте и ее вытаскивали четыре трактора, которые после

сами завязли; и про то, что на соседнем участке Серега видел ручного медведя, помогающего

строителям раскатывать провода, и про то, как Серега заснул за баранкой, а машина сама

привезла его в деревню... Эти байки Серега выкладывал всем подряд, но каждый раз — с

таким увлечением, что жалко было оборвать.

Потом Серега заметил, что Женя совсем закоченела, скинул с себя зеленый военный

бушлат:

—Чего ж ты молчишь? Надевай...

Он остался в гимнастерке, но продолжал кружить между сугробов и рассказывать, и

только заикался от холода.

—Целоваться не будешь? — спросил он, когда Женя наконец не вытерпела и собралась

восвояси. — Нет? Ну и бог с тобой, сиди голодная...

Уже войдя в палатку. Женя вспомнила, что не вернула зеленый бушлат. Серега так и

отправился домой в гимнастерке, — просто не обратил внимания...

Она усмехнулась: вот шалапутный! — и отчего-то долго вспоминала выражение его лица;

оно было какое-то изменчивое, ускользало... А уже засыпая, вдруг пожалела, что Серега так

легко отказался от мысли ее поцеловать.

Затем она стала все чаше приглядываться к нему; заметила в нем и хорошее и плохое.

Они странно переплетались между собой, и невозможно было точно определить, что же за

человек Серега.

Он был добрый, — мог отдать последние деньги, сапоги, шапку, потом забывал об этом и

носил неизвестно чью одежду. Но был он и злым, — иногда так шутил, что насмерть обижал

человека. И как будто не сознавал этого, смотрел на всех невинными глазами... Был честным,

но мог и соврать. Не для выгоды, а просто так, ни с того ни с сего. Даже выглядел он по-

разному, то вдруг покажется красивым, а то — безобразным; никогда не встречала Женя

таких странных людей...

Она не задумывалась, как относится к Сереге. Только почему-то ни словом не

обмолвилась про него, когда писала домой. Колючий Серега будто не укладывался в эти

гладкие, обычные письма, — а может, она сама не хотела, чтоб уложился.

Все стало понятным лишь недавно.

Женя работала на трассе; в этот день строителям солоно пришлось: попался очень

трудный пикет на крутом склоне горы.

К нему надо было спустить машины с жидким бетоном. Два самосвала попробовали

съехать вниз — и не смогли, сорвались. Шоферы едва успели выпрыгнуть; переворачиваясь,

круша деревца и кустарник, машины прогрохотали с откоса.

Третий шофер отказался ехать. А ждать было нельзя, — бетон в кузове застывал.

Тут среди рабочих появился Серега. Никто его не просил ехать, он сам взобрался на откос

и сел за баранку чужой машины.

—Куда ты, шалавый!.. — закричал шофер.—Ведь башку напрочь...

Серега засвистел беспечно и дал газ. На лице у него не отражалось ни страха, ни

волнения, — обычная дурашливая улыбочка. Он словно не понимал, насколько это опасно.

Легко, будто пританцовывая, машина пошла вниз. Она так накренилась, что бетонное

тесто выплескивалось через борт. Еще секунда — и опрокинется совсем...

У котлована все замерли. Женя зажмурила глаза, сердце у нее будто зажали в кулак, — не

вздохнуть... А когда открыла глаза, все было кончено. Самосвал стоял на краю котлована,

мальчишки сгружали бетон. Серега не обращал на них внимания и с топотом гонялся за

Идкой Лепехиной, отнимая у нее булку.

Не помня себя, на ослабевших ногах Женя пошла к нему, чтобы схватить за рукав, сказать

— разве так можно!.. Не смей больше, никогда не смей!..

И вдруг испугалась, потому что впервые осознала, как дорог и близок он сделался ей.

Сейчас она сидела с ним рядом, и это была такая радость — слышать его дыхание, видеть

лицо, освещенное теплым, красным светом, чувствовать его руку. . Она забыла обо всем и

ничего больше не желала — только бы эти минуты не кончились сразу. .

Серега тоже улыбнулся ей, подмигнул, потом глаза у него стали круглые и внимательные.

Неизвестно, что промелькнуло в его голове, но Серегина рука вдруг отвердела и надавила

Жене на плечи. Он быстро наклонился, обдавая запахом табака, — сдавил, стиснул...

Женя не успела отодвинуться, она не сразу сообразила. А когда поняла и рванулась,—

Серега уже опрокинул ее на брошенный возле печки полушубок. Видя, что она не дается, он

забормотал что-то и опять подмигнул.

И то, что все это было сделано так легко, просто — будто Серега потянулся выпить

ковшик воды, — было самым ужасным и невозможным. Женя задохнулась от одной этой

мысли, и забилась, закорчилась, отталкивая его руки.

Она уже слабела, и чувствовала — сейчас все оборвется, больше нет сил, нет

возможности... И вдруг, при взблеске догорающего пламени, близко над собой увидела лицо

Сереги.

Опять это был новый Серега, не такой, как прежде: перекошенный рот, стиснутые зубы, в

глазах что-то жесткое и вместе с тем — виноватое, умоляющее...