ходит в черной вязаной кофте, желтом платке и крепких высоких башмаках на резиновой

подошве. Хоть ей и минуло шестьдесят, но она еще бодрая, держится прямо, и когда

поднимается по улице в гору, то шагает быстро, без остановок, и совсем не задыхается,

только под глазами, в морщинах, поблескивают капельки пота.

Карповна получает пенсию, но еще и прирабатывает: торгует виноградом и хурмой из

своего сада, а летом сдает комнаты.

Неподалеку от дома расположилась туристская база, это очень удобно. Почти у всех

туристов до отъезда остается три — четыре свободных дня, но путевка кончается, и их

выселяют из палаток. Тогда туристы приходят к Карповне.

У нее в комнатах расставлены такие же казенные кровати с кольчужными сетками,

накрыты они такими же байковыми одеялами, на тумбочках графины с водой и пепельницы

— в общем, все как на базе. Только цена за постой другая.

Карповна привычно показывает им отведенную койку, рукомойник на столбе, уборную с

висячим замочком: «Наверху бумага чистая, внизу грязная, после себя запирайте, чтоб чужие

не ходили», — и не спрашивает ни паспорта, ни фамилии. За сезон у нее перебывает много

людей, не будешь же всех прописывать.

Первый этаж она отводит мужчинам, второй — женщинам. Иногда семейные просят

отдельную комнату, Карповна неумолимо разлучает их и следит, чтоб не задерживались друг

у друга.

Мужчины всегда спокойней, они меньше требуют и редко ругаются. Утром спешат на

пляж, возвращаются только ночевать и лишь изредка, выпив, поют песни.

С женщинами, а особенно с молодыми девчонками, хлопот больше. Они то и дело просят

посуду, корыто для стирки, утюги, сердятся, если нет пододеяльников. Они чаще прибегают в

комнаты, и поэтому Карповна спит не внизу, а наверху в коридорчике. Отсюда легче следить.

Ночью она просыпается, когда кто-нибудь выскакивает на двор по нужде, ждет возвращения

и спрашивает: «Крючок на дверь набросили?» И не засыпает, пока опять не установится

тишина.

Девчонки живут глупо, бесшабашно, ничего не знают и не умеют, и Карповна учит их

уму-разуму.

—Евдокия Карповна, погрейте утюг, плиссировка помялась!

—Может, это и не мое дело,— неторопливо говорит Карповна,— но вот у меня

плиссированная юбка с тридцать девятого года ни разу не глаженная. Сложу ее — и в чулок,

она и не мнется.

—Евдокия Карповна, где тут сапожник, набойки поставить?

—Конечно, может, это и не мое дело,— опять говорит Карповна,— но вот у меня туфли

еще с войны без починки. Надо не с кожаной подошвой выбирать, а с резиновой, она совсем

не снашивается. А чтобы чулки не прели, стелечку проложить.

Виноград в саду Карповны растет кислый и мелкий, но девчонкам бывает лень бежать

утром на рынок, и они покупают дома, какой есть. Карповна не отказывается продавать,

берет вполовину дороже, но потом, получив деньги, обязательно говорит:

—Это, может, и не мое дело, но вы ужасно много расходуете. А я вот совсем ничего не

трачу. Я уж так привыкла, что мне ничего не надо.

Осенью начинаются дожди, туристскую базу закрывают до следующего сезона. Палатки

одиноко мокнут, покрываются ржавыми разводами, и кумачовый лозунг над воротами

линяет, пуская молочные слезы. Половина дома, где живет Карповна, тоже пустеет.

Проданы последние фрукты, из подгнившей хурмы сварено варенье и запечатано в банки.

Карповна ходит по комнатам, из которых выветривается запах табачного пепла и духов.

Она снимает с коек одеяла и матрасы, прячет в кладовку. Составляет на пол графины,

чтобы случайно не разбились. И каждый день подбирает тонкие лепестки известки, которые

валятся с потолка.

Старый дом оседает, заваливается на один бок. Потрескивают бревна в стенках, стонут

половицы, какие-то непрестанные скрипы и шорохи доносятся с чердака.

Карповна слушает эти звуки и вздрагивает, как от боли. У нее нет сил видеть, как

дряхлеет дом. Она старается законопатить каждую щелку, закрасить каждое пятно. По утрам

она сметает осыпавшуюся известку, но на следующий день снова на сетках кроватей, на

тумбочках и на полу лежат белые лепестки и мелкая труха.

Дом удалось бы еще сберечь, если бы не соседи. Другая половина дома принадлежит им,

а они не желают делать ремонт. Карповна часто ругалась с ними, но это не помогло. И теперь

ей кажется, что соседи упрямствуют нарочно, — вместе со своим кровом они хотят

разрушить и ее кров. Карповна прямо видит, как борется дом. Грязная, гнилая половина его

вцепилась в живую, чистую половину и расшатывает, пригибает к земле. Оттого так и стонут

половицы…

Не повезло Карповне в старости.

Тридцать лет назад ее муж, здешний лесничий, срубил этот дом на пару со своим другом.

Семьи сначала жили хорошо. Потом началась война. Муж пропал без вести в первый же

месяц, одно-единственное письмо успело прийти с фронта. А вскоре, в горькую зиму,

померла единственная дочь.

Карповна осталась одна. И словно закаменела, замерла, остановилась для нее жизнь.

После похорон дочки Карповна даже работать не могла, и сад и огород оставались

неухоженными, дом начал ветшать. А шли жестокие годы, голодные, тревожные, и как

удалось перенести их, вытерпеть, Карповна сама не понимала.

Кругом у людей было тоже немало горя, вряд ли нашлась бы семья, которую не тронула

война. Но Карповне казалось, что она перенесла больше других и ни у кого не может быть

такого горя, как у нее.

Во вторую половину дома вселились новые соседи. Карповна совсем не знала их, но

почему-то была убеждена, что они безалаберные, несерьезные и жилье свое не берегут

потому, что оно им легко досталось.

Соседи тоже невзлюбили Карповну за вечную ругань и называли «скупчихой».

—Наша скупчиха опять сухари проветривает…

А она слушала их и думала, что они, наверно, никогда не знали, что такое голод, никогда

не хоронили последнего близкого человека.

Она собирала высушенные сухари и несла в дом.

Там, в чулане, стояли мешочки с крупой, банки, пакетики, бутылки масла. Было трудно

уберечь от порчи это добро, но она старалась.

И не чувствовала себя скупой, нет.

Осенью, после того как закрылась турбаза и Карповна перестала ждать постояльцев, к

ней в дом кто-то постучался.

Двое стояли на крыльце с рюкзаками на плечах, спрашивали комнату. Оказалось, муж и

жена.

Карповна хотела по привычке сказать, что вместе нельзя, поселяет она в разных местах,

но вдруг опомнилась. Оба этажа пустуют, и отводить жильцам две комнаты просто

невыгодно. Пришлось поселить вместе.

—Рубль пятьдесят с койки,— сказала она сердито.

Цена была бессовестная, обычно Карповне платили по рублю. Но сейчас она испытывала

к этим постояльцам неприязнь, словно они были виноваты в том, что нарушился заведенный

порядок.

Спорить и торговаться они не стали. И это тоже смутило Карповну. Она провела их по

саду, показывая, где находятся рукомойник и уборная, и от растерянности забыла сказать про

висячий замочек. И целый день потом не могла успокоиться.

Постояльцы были молодые и, конечно, глупые. Совсем не умели жить.

Поутру муж выбегал в сад и делал зарядку. Он был маленький, похожий на петушка, и

волосы на его голове стояли хохолком. Даже если на дворе было ненастно и голые

виноградные лозы, растянутые на шпалерах, стряхивали капли воды, он упрямо бегал по

дорожкам, а потом полчаса растягивал длинную пружину с ручками на концах. От усилий

его лицо краснело и становилось совсем детским.

Володя,— окликала его жена из окошка,— не знаешь, где мое полотенце? Наверно, опять

на пляже забыли?..

Жена у Володи была такая же маленькая, но, оттого, что носила туфли на каблуках и