Атмосфера, созданная в этом пространстве, которое он все еще не решался признать за подлинное и реальное, была непохожа на ту, что царит в других люксовых номерах, имеющих приблизительно такое же расположение и такую же мебель. Можно было подумать, что эти комнаты постоянно оставались жилыми, по крайней мере если судить по некоторому беспорядку, резко отличающемуся от педантичного и, следовательно, обезличенного порядка других номеров такого разряда. Нечто вроде студии, роскошной, конечно, студии, но занятой, по-видимому, холостяком, не слишком заботящимся о том, чтобы класть вещи на место.

Группа остановилась в центре спальни, окна которой выходили на озеро. В соседней комнате, внезапно нарушив чары, на пластинку, стоявшую на проигрывателе, сам по себе опустился иглодержатель, и раздался оглушительный шум. Пластинка, очевидно, оставалась там со времени последнего посещения этих мест их единственным постояльцем. Каким-то образом этот неожиданный инцидент связал нить времен, установив некую преемственность между настоящим и событиями прошлого, воскресив сцену, прерванную отъездом и отсутствием этого жильца.

Однако шум этот, должно быть, показался сопровождающим его лицам несколько неприличным и дисгармонирующим с довольно напряженными позами большинства из них. Поэтому один из помощников бросился к аппарату, чтобы убавить звук, и музыка внезапно как бы попросила извинения за свое слишком явное присутствие, за то, что столь бесцеремонно заполнила пространство, подчинив его себе одной настолько, что изгнала из него все иные акустические явления.

По реакции вновь прибывшего можно было заметить, что ни музыка, ни шум его совершенно не беспокоят и что это все воспринимается им нормально и с удовлетворением. Встроенная вентиляционная система упраздняла нужду всякий раз бросаться, чтобы проветрить помещение, к огромному английскому окну, образующему на фасаде здания выступающий вперед и наполненный светом фонарь. Воздух все время оставался свежим. Нетрудно было убедиться, что ни одной паутинки не висело между подвесками бра, что ни малейшего слоя пыли не лежало на гладких поверхностях, что во время долгой летаргии отнюдь не помутнели от дыхания фей окна. Впору предположить, что таинственная рука порой стирала эти приметы времени и что, быть может, существовал еще один ход, через который можно было попасть в это заповедное место.

Коридорный был столь ошеломлен всем, чему стал свидетелем с того мгновения, как увидел за раскрывшейся стеной эту неведомую перспективу, что был не в состоянии сделать и шага, даже если бы ему приказали выйти. Незнакомец подошел к огромному, во всю стену вестибюля, платяному шкафу и отодвинул одну из зеркальных панелей, за которой обнаружился целый ряд одежд, висящих на вешалках. Он подтолкнул другую панель, и она скользнула по своему рельсу, открыв на этот раз взору нательное белье, галстуки, обувь со вставленными внутрь распорками, стоящую в специальных углублениях. Все в идеальном порядке — по контрасту с носящим «отпечаток личности» беспорядком, умело организованным в двух других комнатах, как если бы кто-то хотел обозначить присутствие человека или создать иллюзию этого. Журналы и газеты, лежавшие на столах, брошенные там и сям книги и пластинки и масса других подобных признаков, которые наш наблюдатель был даже не в состоянии обнаружить.

Внезапно его осенила догадка: этот человек находится здесь у себя дома. В своих стенах. На своей территории. Такого пассажира, который, сойдя с самолета, в то же утро являлся бы в отель с ключом от своего номера в руке и при этом все его вещи были уже разложены по ящикам, здесь еще никогда не видели. Как никогда не видели и того, чтобы директор ради кого-нибудь так усердствовал. Они знали друг друга. Приезжий не был в этом заведении ни иностранцем, ни одним из тех миллиардеров, что каждый день выплескивало к ним в отель. Возможно, одним из хозяев. Если не Великим Визирем собственной персоной. Боже, раз так, то всем, кто его окружал, оставалось расшибаться в лепешку, что они и делали с того самого момента, как он их увидел.

Его спрашивали, его, хозяина «лавочки», желает ли он, чтобы ему доставили что-нибудь поесть или выпить прохладительного, а он отвечал, что обедал в самолете. Возможно, таким образом он выразил желание, чтобы все эти люди оставили его в покое. Однако директор и его штаб никак не уходили — доказательство, что между ними были еще какие-то отношения, несколько менее официальные, чем это могло показаться коридорному. Как бы то ни было, они, несомненно, радовались, что он снова вернулся и расположился здесь. Возможно, его приезд предвещал большие изменения, пертурбации в жизни всего персонала от мала до велика. Для коридорного такое объяснение выглядело вполне логичным, и все же он пребывал в растерянности, потому что это новое прочтение сцены проливало свет на его неспособность видеть глубинную суть вещей и обнаружить истину за разнообразными ликами. Ему оставалось только узнать имя человека столь крупного масштаба, и тогда у него конечно же не останется больше никаких проблем. Здесь он тоже, вероятно, мог бы обнаружить, что является единственным, кому оно неизвестно, единственным непосвященным. Все происходило у него под носом, а он, как всегда, оставался в неведении.

Директория уже исчезла. А юноша настолько вошел в роль невидимого свидетеля, что оставался на том же месте, ожидая, пока какое-нибудь приказание, какое-нибудь выраженное пришельцем желание вернет ему частицу его самого, хотя бы ту его часть, что имела касательство к услугам, которые он был призван оказывать постояльцам на этаже.

А тот стоял к нему спиной и смотрел сквозь штору. Нечто в его позе указывало, что предмет, который привлек его внимание и который, должно быть, находился внизу, в той части сада, которая расположена между фасадом отеля и дорогой, идущей вдоль озера, представлял для него совершенно исключительный интерес. Юноша увидел, как хозяин номера приподнимает край шторы, пытаясь лучше разглядеть то, что его заинтересовало. И вот он опять в роли свидетеля, снова включился механизм загадки, которую он не в состоянии разгадать.

Между тем он тотчас же оказался приобщенным к этой сцене, потому что стоявший у окна человек, не оборачиваясь, повелительным жестом заставил его подойти к оконному проему и глядеть вместе с ним. Эти большие английские окна со стеклянными рамами со всех сторон образовывали на фасаде здания что-то вроде высоких оранжерей, обращенных к югу, достаточно просторных, чтобы вместить покрытые белой краской стол и кресла. Ему, видевшему ее каждый день, эта разрекламированная панорама, которая вызывала возгласы умиления у туристов, когда, едва войдя в номер, они выбегали на балконы, ему, простому служащему, открывающийся вид казался скорее пошловатым. Тем не менее считалось, что именно ради него, ради того, чтобы иметь перед глазами этот большой простор из водной глади, окаймленной горами, иногда покрытыми снегом, вновь оказывались здесь самые верные из них. Что до него самого, так ведь это не Перу. И не Акапулько. И не манящие образы Рио-де-Жанейро или тропических ландшафтов, которые ему случалось видеть в городе, в витринах туристических агентств. Однако если подумать, все эти клиенты, очевидно, находили здесь то, в чем нуждались: от сезона к сезону этот покой между цветущей террасой «Ласнер-Эггера» и разрезающим волны мысом Шильона, должно быть, казался им гарантией от потрясений внешнего мира, от скорби мира, стоящего на распутье, короче — продлением их надежд на выживание.

В самом деле, все — здесь оставалось таким, как во времена, когда старый Тобиас воздвиг на оплетенном виноградом фундаменте этот дорогостоящий каркас в стиле барокко, начав выкачивать у иностранцев деньги в эпоху, когда Швейцария еще отнюдь не помышляла сооружать дамбы против вздымающихся потоков валюты. Вокруг отеля все казалось настолько опрятным, что на слишком старательно прочесанных граблями гравиевых дорожках никак невозможно было обнаружить ни голубиного перышка, ни пушинки чибиса. А вид сверху на этот висящий над озером сад подчеркивал его безукоризненную классическую правильность. Иными словами, поначалу трудно было понять, что именно могло привлечь внимание на этом столь четком, столь далеком от дикой естественности пространстве?