СЕРИЯ «АРХИВ»

Петр СТЕГНИЙ

ХРОНИКИ ВРЕМЕН ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ

ISBN 5-224-03156-7

Это издание представляет собой историко-документальное исследование, результат

пятнадцатилетнего изучения екатерининской эпохи, включая работу в архивах России,

Франции, Англии, в меньшей степени — Германии. Цель автора — высказать свою точку

зрения на ряд ключевых проблем царствования Екатерины II, остающихся предметом

дискуссий, и тем самым попытаться реконструировать внутреннюю логику одного из

самых значительных периодов в русской истории.

© Издательство «ОЛМА-ПРЕСС», 2001

В М Е С Т О  П Р Е Д И С Л О В И Я

Мы живем в такое время, когда многое можно

сметь.

Екатерина II

«Представляю вам Фиву, сестру мою,

диакониссу церкви Кенхрейской. Примите ее для

Господа, как прилично святым, и поможите ей, в чем

она будет иметь нужду у вас, ибо и она была

помощницей многим и мне самому».

Послание к римлянам святого

апостола Павла. 16, 1-2

О Екатерине II и ее царствовании написано так много, что трудно сыскать даже

потаенный уголок великой жизни, куда бы не заглянул пытливым взором отечественный

или зарубежный историк.

И тем не менее интерес к личности Екатерины, еще при жизни названной Великой,

не снижается. В чем здесь дело?

Прежде всего, думается, в том, что екатерининская эпоха, сыгравшая

системообразующую роль в развитии русского общества, понимании им того, что уже в

XVIII веке называли «рациональным государственным интересом», дает необычайно

богатую пищу для размышлений о судьбе России и ее месте в мировой истории. При

Екатерине Россия, по выражению одного из крупнейших западных специалистов по

российскому XVIII веку И. де Мадриага, впервые стала «понятной Европе». И это не

пустая фраза, особенно с учетом того, что в екатерининское время проявились не только

позитивные стороны начатого Петром и продолженного Екатериной перенесения

европейского опыта строительства гражданского общества на отечественную почву, но и

их явные издержки, обычные при «революциях сверху». В екатерининскую эпоху

сформировался и тот, оказавшийся удивительно устойчивым, алгоритм внешней политики

России (расширение пределов империи, не сопровождавшееся адекватным обустройством

страны, раскрытием ее внутреннего потенциала), что просуществовал, перевалив за рубеж

1917 года и мимикрировав идеологически, до распада Советского Союза.

Явные и скрытые парадоксы просвещенного екатерининского века, его внутренняя

раздвоенность всегда интриговали русское общественное сознание. Вспомним хоть

Пушкина. Екатерина для него, с одной стороны, — «Тартюф в юбке и короне», с другой —

мудрая матушка-государыня «Капитанской дочки». Те же сомнения угадываются у

Карамзина, хотя он, убежденный монархист, и старался подавить их, констатируя, что

русский народ никогда не чувствовал себя так счастливо, как в годы царствования

Екатерины.

Отсюда — и противоречивость политического осмысления наследия

екатерининской эпохи. Герцен не мог простить Екатерине раздела Польши «между одной

немкой и двумя немцами», а канцлер Горчаков, выдвинув после крымской катастрофы —

промежуточного финиша екатерининского «греческого проекта» — принцип

«сосредоточивания», пытался совместить либеральные реформы Александра II с

возрождением опыта екатерининской дипломатии, который считал эталонным. В глазах

Ключевского, наблюдавшего за деградацией российского самодержавия, как врач за

развитием тяжелой болезни, правление Екатерины «закончилось почти банкротством —

экономическим и нравственным»1, а Тарле, один из самых глубоких и добросовестных

историков советской эпохи, видел в экономическом и культурном подъеме русского

общества во второй половине XVIII века «феномен всемирно-исторического значения».

Екатерина, кстати, будто предчувствуя, как непросто будет потомкам по

достоинству оценить ее деяния, всю жизнь сама писала историю своего царствования,

хотя и делала это в силу своего положения весьма своеобразно: порой поразительно

откровенно, порой — полунамеками, а нередко и глубоко зашифровывая смысл того, что

хотела передать — или внушить — потомкам.

«Мы живем в такое время, когда многое можно сметь», — сказала она как-то

Безбородко. Мысль слегка корявая по стилю, но в ней — квинтэссенция мироощущения

Екатерины и ее орлов, разгадка того феномена, который, используя терминологию Л.Н.

Гумилева, можно было бы назвать екатерининской пассионарностью.

Впрочем, «разгадка» — это, кажется, сильно сказано. Комплексное осмысление

екатерининской эпохи становится возможным только сейчас, когда тектонический сдвиг

1991 года отбросил — или, если угодно, вернул — Россию к границам времен Алексея

Михайловича (за исключением незначительных и геополитически уязвимых анклавов на

Юге и Севере — выходов в Каспийское и Черное моря и Балтику). Территориальные

приобретения Петра и Екатерины, так долго питавшие нашу национальную гордость,

почти полностью утрачены.

По этому поводу можно и, наверное, естественно сокрушаться. Можно понять и

историков, продолжающих слагать героические оды в честь побед Румянцева, Суворова или

Потемкина, у нас есть все основания для того, чтобы с гордостью оглядываться на свое

прошлое. Но не греться в лучах былой славы. Пора уяснить: важнейшая геополитическая

функция, которую выполняла Российская империя, а затем — на ином качественном и

идеологическом уровне — Советский Союз, исчерпала себя. Новая эпоха несет с собой новые

вызовы, и наша способность найти на них адекватные ответы становится — хотим мы этого

или нет — единственным критерием подлинного патриотизма.

Распад Советского Союза, при всех привходящих факторах, завершил проходивший

в течение трех с половиной веков (логичная точка отсчета здесь, на наш взгляд, —

Вестфальский мир 1648 года) процесс создания устойчивых геополитических структур на

Евразийском пространстве, включая Восточную Европу и Балканы, в котором Россия

сыграла важную, временами — ключевую роль. Из двенадцати республик, входивших в

состав СССР (кроме России и Балтии), большинство не знали собственной развитой

1 Интересно, что при этом В. О. Ключевский едва не дословно повторил фразу С. М. Соловьева,

аналогичным образом оценившего итоги допетровского периода российской истории.

государственности до присоединения к Российской империи. Другие (наиболее яркий

пример — Литва) воссозданы в своих естественных этнических границах в результате

событий, трагическую логику которых нам еще предстоит осмыслить, — но — это важно

подчеркнуть — не вопреки, а благодаря России, сначала создавшей не имеющую

прецедентов в истории общность наций и народов, а затем — сделавшей первый и

решающий шаг к обеспечению их самоопределения.

Активно участвуя с петровских времен в поддержании баланса политических и

военных сил в Европе, а в XX веке — в глобальном масштабе, Россия выполнила миссию

всемирно-исторического масштаба. Однако диалектика истории противоречива. Она

нередко реализуется вопреки расчетам и амбициям людей. Екатерину, разумеется, трудно

заподозрить в том, что, присоединяя к России Крым или участвуя в разделах Польши, она

предвидела, что закладывает основы суверенитета современной Украины и Белоруссии.

Округляя границы, проводя многовекторную территориальную экспансию, она строила

империю, руководствуясь политическими и нравственными понятиями своего времени.

Строила хорошо, добротно. Запаса духовной прочности, созданного ею и Петром,