Ли Фицхью обратился к ученым: «Увеличение числа появлений пум или тесных контактов с ними — это знак опасности. Любая ситуация является потенциально опасной, если пума с близкого расстояния вступает в визуальный контакт с человеком или, будучи замечена человеком, поддерживает такой контакт, не убегая. Чиновникам, занимающим ответственные посты, пора серьезно заняться этой проблемой, а не отмахиваться от встреч людей с пумами, как от всего лишь занятных случаев».

Большинство биологов с ним не согласились; они усвоили с университетских времен, что пумы не людоеды, и не видели причин пересматривать общепризнанные истины.

Месяц спустя, холодным утром, Майкл Сандерс и Джим Хафпенни стояли в сугробе и вглядывались в узкую щель на пустынном склоне горы к западу от Боулдера. Когда они посветили фонариком, луч исчез в черной пустоте.

— Ты не видишь глаза? — с нервным смешком спросил Майкл.

Двумя неделями раньше Майкла вызвали в стоявший на отшибе, у проселочной дороги рядом с каньоном Формайл, дом Сондры Донован, которая жила с мужем и маленькой дочерью. Сондра, приняв душ, безмятежно вытиралась перед выходящими на юг окнами, из которых открывался вид на лесистые каньоны и горные пики. «Утро было ясное, яркое, на небе ни облачка, повсюду свежий снег, — вспоминает Сондра, — и вдруг я краем глаза заметила какое-то движение». Метрах в шести от большого окна пума перетаскивала через подъездную дорожку убитого оленя. Сондра аж задохнулась от волнения.

Когда Майкл Сандерс подъехал к дому, он смог по следам в снегу восстановить картину случившегося. Разворошенный к западу от дома белый покров подсказал ему, где именно пума напала на оленя. Отсюда тянулась длинная плоская борозда, это пума волокла добычу. Параллельно борозде в снегу можно было различить следы кошачьих лап и капли крови. Майкл прошел по следу пумы метров четыреста. Животное направилось по заснеженному лугу на юго-восток, потом повернуло и спустилось по крутому склону к густому лесу желтых сосен, а после поднялось на противоположный склон, где и исчезло в отверстии размером примерно с ветровое стекло автомобиля. Следы скрывались в пещере, однако наружу никто из нее не выходил. Двинуться дальше Майкл не решился.

Вопреки распространенному мнению, у пум нет одного-единственного логова, в которое они возвращаются каждый день; в пределах своего участка пума может использовать множество разных укрытий — на утесах, в зарослях, за упавшими деревьями, — там она ест, спит и воспитывает в уединении свой молодняк. Пещера производила впечатление пристанища, которым пума пользовалась регулярно. Майкл отметил ее местонахождение и две недели спустя вернулся сюда с Джимом Хафпенни.

Джим подлез под нависавшую над пещерой гранитную плиту и боком протиснулся в пещеру. Внутри он спустился по земляному склону и оказался на твердом, плоском полу. Пещера была на удивление большой, Джим мог выпрямиться во весь рост, не ударившись головой о потолок. Он осветил фонариком каменные стены. Маленькие, молочного цвета сталактиты свисали с потолка. По стене медленно стекала струйка воды. У входа, в окруженной песком впадине, она образовала целую лужу. Воздух в пещере стоял затхлый, точно в сыром подвале.

Майкл последовал за Джимом в темноту, и мужчины быстро сообразили, что это была не пещера, а заброшенная шахта. Внутри они обнаружили признаки присутствия пумы — груда оленьих ребер, ноги, позвонки и голова, практически нетронутая. Чуть дальше виднелся склад старых костей, сухих, пыльных, поломанных. И по всему песчаному полу шли звериные следы.

Пока Джим изучал свежие останки оленя, Майкл поглядывал на выход из пещеры.

Он заметил, что эта гулкая шахта, или искусственная пещера, предоставляющая укрытие, тепло и воду, была для пумы идеальным прибежищем. Майкл назвал ее «гостиницей „Хилтон“ для пум». Джим гадал, сколько еще других рудников из тех сотен, что усеивали Передовой хребет, стали такими же гостиницами для пум. («Пумам известна здесь каждая шахта, — говорил он впоследствии, — и готов поспорить, они пользуются ими».) По иронии судьбы шахтеры, перебившие несчетное количество пум, оставили наследство, которое сто лет спустя помогло пумам вернуться в места своего прежнего обитания.

«Один из странных законов природы состоит в том, что почти у каждого живого существа есть смертельный враг, — писал Клод Барнс, маммолог из штата Юта. — Гремучая змея боится калифорнийской кукушки; дикобраз — пекана-рыболова; и даже гигантский кит уплывает от назойливой касатки. И пума здесь не исключение… Насколько мне известно, ничто не нагоняет на пуму такого страха, как лающая собака».

Пумам присущ глубоко въевшийся, загадочный страх перед семейством псовых. Об этом давно известно натуралистам и охотникам. На пуму лучше всего охотиться с хорошо натасканной собачьей сворой, которая легко загоняет кошку на дерево и удерживает ее там до появления человека с ружьем. «Я мог бы научить даже пуделя охотиться на пум. Если у него хороший нюх и он умеет лаять, то загонит на дерево почти любую из них», — похвастался однажды канадский охотник Джон Лесовски. А натуралист и писатель Эрнст Ингерсолл добавляет к этому, что «пумы, похоже, так боятся собак, что это даже смешно, учитывая различия в их размерах».

Эта особенность пум представляется действительно странной и требует более подробного объяснения. Как писал занимавшийся пумами биолог Морис Хорнокер: «Когда-то давно кто-то залаял на пуму и погнался за ней, кто-то, способный причинить ей вред». Это был, по всей видимости, волк. Лет сто-двести назад пумам некуда было деться от своих псовых мучителей — волки водились почти в каждом уголке Соединенных Штатов и Канады. Однако те же самые фермеры, ковбои и охотники, что убивали пум, относились к волкам еще более безжалостно и в конце концов истребили их полностью. В результате, когда принятые в 1960-х годах меры по защите пум позволили им беспрепятственно размножаться в 70-х и 80-х, окружающая среда стала более гостеприимной, поскольку их основной враг был уже уничтожен.

Таким образом, можно предположить, что к 1989 году обитавшие в окрестностях Боулдера пумы не сталкивались с волками на протяжении уже более чем двадцати поколений. Поэтому и к собакам они относились совсем не так, как их предки.

В пять часов утра в среду 8 февраля 1989 года в доме Бернис Маккейн зазвонил будильник. Он был настроен на денверскую радиостанцию КОА. В то утро главной новостью были морозы, стоявшие уже около недели на большей части территории страны, — лопались водопроводные трубы, машины не заводились, убежища для бездомных были переполнены.

В Лайонсе, штат Колорадо, где Бернис жила со своим мужем Мерли, тоже стоял страшный холод. Построенный в стиле ранчо дом Маккейнов был расположен в пригородном микрорайоне. Окрестности его были живописны, между домами бродили олени, лоси и койоты. Зимой Мерли оставлял во дворе охапки сена для оленей.

В это утро Мерли в городе не было — он уехал в Лас-Вегас, — и Бернис проснулась в огромной кровати одна, компанию ей составляли лишь ее «девочки»: две нечистопородные пуделихи. Фифи, помесь кокер-спаниеля и пуделя, походила скорее на игрушку: короткие лапки, черная вьющаяся шерсть и слишком большие для нее, унаследованные от кокер-спаниелей уши. Мисси, помесь пуделя с пекинесом, была светленькой с коротким, загнутым кверху хвостом. Обе собаки были очень шустрыми и любили играть. Фифи была посмелее, она обожала гоняться за кошками.

— Пойдем прогуляемся, — сказала Бернис, вставая с кровати.

Собаки спрыгнули на темно-оранжевый ковер и побежали в прихожую. Бернис, невысокая блондинка, последовала за ними. Назавтра ей исполнялось шестьдесят три, сегодня же предстоял обычный рабочий день.

Шаркая шлепанцами, она подошла к стеклянным дверям, выходившим на открытую веранду, за которой был маленький двор. До восхода солнца оставалось еще часа два, на улице было темно. Бернис включила на веранде свет, открыла дверь, и собаки с лаем выскочили наружу.