и в каком состоянии стройка. И частенько мы не заезжали в правление, в

контору, не искали руководителей хозяйства («А зачем людей от дела

отвлекать?»), ехали сразу на ферму, на ту или иную стройку.

— В среднем если брать, — продолжал он, — то каждый пруд около четырех

гектаров занимает... Те, что в нынешней пятилетке построим, побольше будут —

еще 36 прудов, гектаров по десять каждый.

— И везде есть рыба?

— Почти что в каждом. Строим по проекту, одновременно с дорогой: где

через овраг — там насыпь одновременно и плотиной служит. Так что и без

затрат особых.

И действительно, наш путь много раз пролегал по насыпи вдоль пруда,

обсаженного ивами, мимо рыбаков и стаек домашних уток и гусей.

— А цель какая? — спросил я Илью Самойловича.

— Ну как тут сказать... Природа, рыба, красота. Как говорится, где вода,

там и жизнь.

— Не жалуются у вас подростки, у пруда сидя, что плавательных бассейнов

нет в деревне?

Засмеялся Илья Самойлович:

— Случается...

Однако вернусь к причинам ухода из деревни. О заработках поговорим. На

заработки в селе теперь разве только лентяй может пожаловаться. Но и он не

жалуется. При мне зашли к председателю колхоза молодые супруги, из города

приехавшие. Про квартиру спросили.

— Будет квартира, — ответил председатель.

Про заработки поинтересовались, если он слесарем пойдет, а она — дояркой.

Ответил председатель ей:

— Кто плохо работает, то рублей 150 получает, а кто хорошо, то и 300, и

500 в месяц.

Улыбнулись супруги: мол, ничего себе. И оба подали заявления о приеме в

члены колхоза.

Нет, председатель нисколько не «загнул», он назвал обычные средние

заработки. Через день я разговаривал с дояркой, которая, случается, и по 700

рублей в месяц получает. Но доит она 100 коров. И на ферме с 4 утра до 11

часов ночи. За это время руками переносит до полутора тонн молока. Переносит

пусть и не на большое расстояние, но все же и рукам и пояснице

чувствительно. И так изо дня в день, без выходных и отгулов.

— Все бы хорошо, да трудно,— заключила она свой рассказ.

Эти слова напомнили мне другую встречу и сходный разговор — на юге

Херсонской области, в Чулаковке. Давным-давно село это не пользуется шефской

помощью. Помощью не пользуется, но и выходных дней не знает: ни в поле, ни

на ферме. Туго и с отпусками.

Дело в том, что здесь интенсивное ведение хозяйства — на многих землях

научились получать по два-три урожая в год, и не только кормовых культур, но

и зерновых. Если в других местах вспахали по весне, посеяли, осенью убрали

урожай — и все, то тут одно и то же поле за лето несколько раз вспашут,

несколько раз посеют и уберут, чтобы осенью снова вспахать и посеять озимые.

Не только рядовые хлеборобы, но, случается, и опытные агрономы устают от

такой круговерти: то ли дело в северных районах, где один раз отсеялся — и

все, а тут пашут да сеют, пашут да сеют, словно в один год сразу три

втиснуты. Хоть до моря тридцать минут езды и у многих есть мотоциклы и

машины, однако за лето все, бывает, ни разу не искупается человек.

А село, надо сказать, красивое. Есть в нем все, что нужно человеку: и лучший

в районе Дом культуры с вращающейся сценой (так что и театральные коллективы

приезжают сюда частенько), и музыкальная школа, и просторная средняя школа,

и светлый детский комбинат, и не менее уютный Дом для престарелых, и филиал

службы быта, почти все улицы покрыты асфальтом, озеленены и освещены. Так

что нет вроде бы причин, которые обычно побуждают к миграции, к поискам

лучшего.

В Чулаковке остаются многие выпускники школы, в село возвращаются парни из

армии, приезжают на постоянное жительство из западных трудоизбыточных

областей. Есть каждый год пополнение, и немалое. Но я бы пошел против

истины, если бы добавил к этому фразу, которая так и просится: мол, никто из

села не уезжает и не думает уезжать. Уезжают, и не только на учебу, не

только после школы, и переселенцы не все оседают, хотя и дают им ключи от

отдельного дома в день приезда: приехал — поселяйся, живи, работай. Работы

хватает, заработки хорошие. Но нет свободной минуты для отдыха, особенно у

животноводов. Труд «от зари до зари» утомляет людей, даже влюбленных в свое

село.

Вот и собеседница моя, увлеченно рассказывавшая о родной своей Чулаковке,

вдруг вздохнула, словно что-то неприятное вспомнила, и сказала:

— Жизнь-то нынче хорошая. А вот, видно, дурная такая натура: наелись,

напились, теперь и понежиться захотелось. Хочется пожить так, как в городе,

чтобы работать по часам, чтобы отработал свое и — бултых в море.— И

попросила меня: — Так что при случае, если встретишься с каким большим

начальником, который планы утверждает, то скажи ему: по-городскому, мол, им

дюже жить хочется. И еще скажи, что дома в планах своих может оставлять

деревенские, но чтобы в них не только на ночлег люди возвертались.

Не тут ли, не в условиях ли труда кроется главная причина продолжающегося

оттока? Спросил об этом у председателя, которому только что два заявления о

приеме в колхоз супруги вручили. Правда, едва супруги за порог, вошла другая

пара — с заявлением об уходе из колхоза.

— Так оно и есть, — проговорил задумчиво председатель,— чем меньше

людей, тем больше у них нагрузка. А чем больше нагрузка, тем меньше

согласных нести ее. Стараемся переложить тяжесть на плечи машин и

механизмов, да все как-то неловко получается. То вовремя переложить не

успеваем, то механизмы капризничают: одно не так спроектировали, другое не

так смонтировали, третье вовсе противоречит той технологии, какая

предусмотрена проектом. И на всех фермах, введенных в строй всего лишь год-

два назад, можно видеть, как местные умельцы что-нибудь переделывают,

выламывают, упрощают, иначе доярки отказываются работать, а коровы — давать

молоко.

В поездке по району я всюду натыкался на «демонтаж» привязного устройства на

фермах. Не знаю, как его назвали конструкторы и проектировщики. Это своего

рода автоматические клешни, охватывающие коровью шею наподобие хомутов,

выполненных из металла. По идее они должны работать так: когда надо

выпустить коров на прогулку или выпас, доярка нажимает кнопку — и все эти

клешни раздвинутся, коровы освобождены. А как их «привязать», когда они с

прогулки вернутся? По той же идее все стадо должно разойтись по стойлам,

каждая корова сунуть голову в эти клешни — и доярке остается лишь нажать

кнопку, чтобы все хомуты «засупонились». Но так как сами коровы не снабжены

пока еще автоматическим устройством, то исполнение вроде бы несложных

движений проходит без должного автоматизма, а то и вовсе отказываются

исполнять. И приходится не всех разом, а каждую корову в отдельности

понуждать в клешню голову сунуть, потом засупонить, но уже не с помощью

кнопки, а обрывком проволоки. Однако операция эта не под силу женским рукам,

надо на открутку и закрутку звать мужчин, у которых тоже не очень проворно

это дело получается.

Надоело животноводам вот так «запрягать» и «распрягать» коров, развернули

повсюду борьбу за ликвидацию привязного автоматического устройства. И я уже

знал: где с фермы доносятся громкие выражения в адрес «шибко ученых людей»,

там идет реконструкция — оборудуют стойла обычными привязными цепочками.

Несколько раз и мне доставалось: мол, одни изобретают и диссертации на этом

защищают, другие пишут и хвалят, не имея должного понятия о том, что хвалят.

Поэтому обстоятельного разговора на фермах не получалось.

Почти в каждом хозяйстве реконструируются или строятся новые фермы. И всюду,