видит, этому превращению подчиняет все: ни такта, ни чуткости, ни душевного

тепла. Неуютно становится в коллективе, в селе, потому что все, — и доброе и

плохое, — передается от одного к другому. Плохое разъединяет и разрушает,

доброе — создает.

Вспомнил, как кинулся я после экстренного правленческого заседания

председателя искать, а мне говорят: «Да он же членов правления, кто из

дальних деревень, по домам повез». Да его ли это дело, подумалось мне тогда.

Сейчас думаю: дело-то это пусть и не его, если исходить только из

должностных обязанностей. Но мог ли глава семейства, хозяин, допустить,

чтобы люди, с которыми он только что решал судьбу будущего урожая, от

которых в конечном счете все зависит, топали пешим ходом добрых десять

километров или попутный транспорт выжидали? Как-нибудь добрались бы,

конечно, однако с иным настроением.

Всего лишь незначительный эпизод из жизни, наполненной куда более важными

делами и свершениями, но когда суммируешь все, то и он какое-то место

занимает если не в делах, то в отношении к делу, в том крестьянском

старании, которым склонен объяснять успехи председатель.

В тот воскресный день мы вернулись в контору лишь в десятом часу вечера.

Сняв полушубок, умостив на батарею — пусть сушится — мохнатую шапку,

председатель начал кому-то названивать, по всей вероятности коллегам своим.

Интересовался: кто и что придумал, нет ли семенного картофеля, морозом не

подпорченного Разговор короткий, без обычных шуток. Тяжкий разговор. Потому

тяжкий, что мороз отнял часть урожая, в выращивание которого было вложено

немало сил. Но хуже этой беды была другая беда, которая пуще всего

беспокоила председателя: семенного картофеля нет, подморозило весь, сажать

нечем будет на следующий год.

Нажав на рычаг телефона, чтобы еще кому-то позвонить, председатель кивком

головы и взглядом указал Мне на радиоприемник, который гомонил о чем-то в

уголке. Я прислушался. Председатель дотянулся, усилил громкость и понуро

склонил голову: устал от забот и хлопот.

А по радио в этот вечерний час бодро рассказывали о воскресном отдыхе, о

«поездах здоровья» и походах, выражали радость по поводу раннего снега. Да и

как, мол, не радоваться, если на месяц раньше обычного начнется подготовка к

лыжным соревнованиям!

— Вот так, — устало проговорил Федор Степанович. — Будто цель всей нашей

жизни в том только и состоит, чтобы отдыхать да к спортивным соревнованиям

готовиться.

Больше председатель ничего не сказал, но мне казалось, что я слышу его

мысли. И они удивительным образом совпадали с моими. Мы думали:

«Как же можно так беззаботно радоваться тому, что причинило огромный

вред, исчисляемый миллионами тонн продукции? Честь и внимание тем, кто

отдыхал в этот трудный воскресный день? Да как же можно говорить о

туристских кострах и «поездах здоровья», когда вот тут, в нечерноземном

селе, люди, имея право на отдых и отпуск, почти не пользуются этим правом,

как не пользуется им и председатель — некогда, горячка, страда, нехватка

рук. Люди работали дотемна в холоде, в снегу, перемешанном с мерзлой грязью.

Половина сельского население страны в этот воскресный день добывала из-под

снега картошку и корнеплоды, а кое-где и зерно (по данным ЦСУ, на этот день

еще было не сжато пять процентов зернового клина). И вот ему, этому

населению, о «поездах здоровья» кто-то надумал рассказать. Будто там, в

городе, только и дела, что отдыхать, только и думают, как развлечь

утомленных бездельем».

Понимаю, все понимаю, и сам я по воскресным дням работой не загружен,

поэтому не сочтите меня ханжой. Я о другом. К примеру, половину из нас

позвали на воскресник, а другую половину по разным причинам освободили от

работы и сказали: гуляйте. Мне приходилось бывать в таких ситуациях, да и

каждому из нас, но, честное слово, если и гуляли, то тихо, чтобы не дразнить

работающих, — неловко все же. А уж рассказывать о своем отдыхе и вовсе не

придет в голову: при встрече первое слово тем, кто работал, а уж кто не

работал — тот помалкивай. Иначе получится, что отдых трудней труда.

— Получается, что трудней, — задумчиво проговорил Васильев. Хотел еще

кому-то позвонить, но не позвонил решил наболевшее высказать. — А все лето,

во время школьных каникул о чем говорят, о чем в газетах пишут? Может, о

трудовом воспитании? Или про тех ребят, кто в поле с отцом, с матерью

работает?

— Бывает, что и про таких пишем, — вынужден был оправдываться я за всех

своих коллег.

— Бывает... Однако все лето только и разговоров, что про отдых подростков

— и хвалят, и ругают, и жалуются, и требуют, чтобы развлекателя к ним

приставили и чтобы развлекатель тот под рученьки белые их взял и на стадион

свел, мячик к ногам положил да еще и показал, в какую сторону пнуть его,

иначе не пнет, а жалобу сядет писать. И пишет. Сидит на берегу широкого

пруда и жалуется, что плавательных бассейнов нет в деревне и

асфальтированного парка. Потом статью читаешь и диву даешься: не скучающего

бездельника отчитывают, а руководителей.

Начал было я возражать: мол, и отдыху надо учить людей, чтобы свободное

время не путали с бездельем, а председатель улыбнулся, с иронией уступил:

— Понимаю, каждый о том пишет, к чему собственная душа лежит... Недавно я

спрашиваю одного школяра: «Кем мечтаешь стать?» А он мне: «Отдыхающим». Так

что, думается, при такой ранней ориентации он освоит избранную профессию

основательно, тоже будет знатоком своего дела...

После этого разговора читаю в молодежной газете: комсомольцы Перми вот

уже несколько лет добиваются (письмами в разные редакции и постановлениями

на своих собраниях), чтобы местные власти расчистили речной берег от

кустарника, мешающего им, молодым и здоровым парням, купаться. Представляю,

сколько душевных сил потрачено на писание гневных посланий и протоколов, на

которые, к великому разочарованию молодежи, городские власти никак не

реагировали, — были и поважнее заботы. Но автор статьи в газете даже мысли

не допустил, что комсомольцы и сами могли бы взять в руки топоры, пойти на

берег, да и поработать — врубить тот кустарник, который мешает им купаться.

Нет, автор обрушился на руководителей местных организаций, проявивших

«невнимание к отдыху молодежи», которая поэтому вынуждена слоняться по

улицам, к бутылке прикладываться и от скуки развлекаться, как кому

вздумается.

Да в этом ли причина скуки?

Отвечая на этот вопрос, говорим: в селе тоже нужны детские площадки,

комнаты для занятий кружков, как это делается в городах.

Мне довелось жить в небольшом подмосковном городке, который тишиной и

уютом напоминал хорошо благоустроенный поселок. Нигде, ни в одном другом

месте, я не видел столько детских и спортивных площадок: хоккейных,

волейбольных, баскетбольных. На фабричных стадионах и в клубах каких только

нет секций и кружков. Не случайно именно здесь проводятся многие областные

соревнования: есть хорошая спортивная база, открытая для любого мальчишки,

любой девчонки.

Но многие мальчишки и девчонки толпятся у подъездов, от скуки по дворам

слоняются, обходя все эти площадки стороной. А тех немногих, кто на стадион,

на каток, в секцию ходит, громко осмеивают, даже тех, кто в хоккейной секции

занимается. Почему? Ведь смеющиеся тоже в хоккей играют?.. Да, они «играют»

у подъездов, где не требуется ни сноровки, ни мастерства, ни умения кататься

на коньках — швыряй шайбу, чтобы грохота было больше, когда она в дверь или

в забор ударяется, и ничего более. На каток, на настоящую хоккейную площадку