- Скажи завтра Геккелю, что ты беременна,- тихо, но настойчиво, сказал он.

- Зачем? – удивилась Имма.

- Так надо. Скажи!

Имма прижалась к Галлю. Он стоял не двигаясь, опустив руки.

- Нет, любимый. Это наша тайна, я не доверила б её ни отцу,

 ни матери.

Галль отстранил Имму, пошёл вдоль вольеров. На повороте он задел за кормушку гиббонов, и те забесновались прыгая от пола к потолку клетки.

Выйдя на берег океана, Галль поднимал гальку и бросал её далеко в воду. За каждым камнем на волнах оставался светящийся след планктона. Устав от бросков, Франц сел на мокрый песок боком к морю. Из-за облака вышла полная луна, мощным прожектором высветила высокие раскачивающиеся от ночного бриза пальмы, плоский фасад дома Геккеля с зажжённой на веранде лампой, маленького согбенного человека за столом. Золотом брызнула полоса прибоя. Распугивая крабов, Франц с ожесточением отдирал мидий, прилепившихся к прибрежным камням.

Наутро эксперимент не состоялся. Орангутанги заболели, обезьян тошнило, рвало. В рвоте нашли мидий. Сочли, что приматы наглотались их ещё на Калимантане. Геккель приказал Галлю и Имме промыть животным желудки, поставить клизмы.

Через пару дней приматы пришли в себя. Они играли, прыгали по клетке, раскачивались на перекладинах, изготовленных Галлем из стального лома и собачьих цепей, охотно принимали бананы из рук Иммы, улыбаясь, скалили зубы; наскакавшись, уснули они до обеда. Геккель не без удовольствия посматривал на своих подопытных. Особенно его радовали могучие яички самцов орангутангов крепкие и круглые, как пушечные ядра, покрытые чёрной густой растительностью, через которую просеками пробивалась серебряная седина. Геккель заставил Галля замерить члены орангутангов. В неэректированом состоянии они равнялись 28,8сантиметров у одного и 32,5 у другого. Геккель пришёл было в восторг, но тут же омрачился, увидев брачные игры самцов и самок. Он распорядился рассадить всех приматов в отдельные клетки. Самцам следовало беречь семя для эксперимента.

В душе Галля боролись противоречивые чувства. С одной стороны, он ревновал Имму к самцам орангутангов, с другой - он не мог не ощущать, что подобные чувства глупость, родственная сумасшествию, когда Имма входила в клетку, бросала орангутангам бананы, папайю, сочный хрустящий тростник, а звери ласкались к ней, приветливо показывая багровые дёсны с зубами в дюйм, тёрлись рыжими боками, а то и пытались обнять девушку лапой за талию, сердце Галля обливалось чёрной желчью, он с ненавистью смотрел на бесстыдно мотающиеся у них между ног половые органы и перебирал варианты, как отравить животных. Как учёный Галль понимал, что не должен так думать, что так называемая любовь между людьми не больше, чем влечение полов к продолжению рода, окрашенное условиями общества,  но разум учёного вступал в непримиримое противоречие с чувствами. Галль не хотел любить Имму, он, аристократ, окончивший два европейских университета, чьи предки воевали в полках Фридриха Барборосы, не в праве на привязанность к простой неграмотной крестьянской девушке из глухого цейлонского селенья, ему пара – дворянка, состоятельная, образованная, музицирующая, свободно говорящая как минимум  на двух языках. Тем не менее, вопреки воле,  не желая признаться в том самому себе, он любил Имму. А Имма любила его, как простая девушка может любить мужчину, то есть, не раздумывая, без оглядки, всем своим существом. Любила она и орангутангов как человек может любить животных. Галль видел в этой любви другое и, не  показывая виду, бесился.

Ещё одним ближайшим ассистентом Геккеля работал некий  Джо, крепкий полноватый африканец с плоской физиономией, на которой в белоснежных с розовыми прожилками яблоках глаз бегали коричневые радужки, а в центре их плутоватые всегда расширенные зрачки. Джо поднялся от чернорабочего до мастера на заводах Круппа, увлекался химией и новомодными течениями в антропологии и зоологии, особенно дарвинизмом. Джо боготворил Геккеля. Однажды, когда тот ещё жил в Германии, он решился позвонить ему в дверь. Джо приняли, и он предложил свои услуги на всё что угодно. Геккель благосклонно улыбнулся и сообщил, ему нужны помощники в длительной экспедиции на Цейлон. Цель – подтверждение гипотезы о  происхождении человека от ископаемых обезьян.

Джо с готовностью принял предложение. Он любил рядиться в пёстрые африканские одежды. Подлинной страстью его была китайская гимнастика, которой он посвящал свободное время, занимаясь на берегу.

Пики сексуальной активности у приматов соответствовали вечернему послеобеденному времени и раннему утру. Весной активность усиливается во много раз. Звери становятся беспокойными, рыскают по джунглям в поисках партнёра. Нередки кровавые схватки между самцами, часто причиной  тому ветренность самок, сердце которых переменчиво, а лоно ненасытно.

На Цейлон пришла весна. Зимние дожди сошли на нет, холодные муссоны откатились на север  и восток. Не омрачённое облаками солнце ежедневно поднималось и садилось в океан. Лёгкий ветер лишь слегка колебал листья пальм. Воздух наполняли разноцветные пернатые, с оживлённым щебетаньем перелетавшие с места на место. К полудню в жару жизнь стихала. Птицы прятались в листву, крокодилы сонными брёвнами замирали у берегов, летучие мыши чёрными гроздьями свисали вниз головой на ветвях деревьев. Только игуаны вяло пошевеливали хвостами и мордами на стволах кустарников в густой тени у водоёмов.

В послеобеденный час Имму позвали, будто бы убраться в лаборатории.  Она поднимала колбы и гальванические батареи, вытирала пыль. Джо и Франц следовали  за   ней, пытаясь поддержать пустой бессодержательный разговор, служивший для отвода глаз. Говорил больше  Джо, Франц  мрачно  поддакивал, болезненные  гримасы  пробегали  по  его  лицу. Имма спросила, чем это так сильно   пахнет,  тут же Джо извлёк из-за спины марлю с хлороформом, схватил одной рукой Имму за шею,  а другой грубо придавил марлю к её  рту и носу.  Имма  коротко вскрикнула и осела к полу,  Франц подхватил её подмышки.  При  помощи  Джо  он  уложил  Имму  на  лабораторный    стол, служивший  Геккелю для вивисекции. Имма спала. Пользуясь её бесчувственным состоянием, Франц и Джо фиксировали ей голени  и кисти  ремнями,  как  это  делают  в   психиатрических  лечебницах  буйнопомешанным. Лицо девушки накрыли эфирной маской, шланг от которой шёл к редуктору на баллоне, обеспечивавшему бесперебойное и дозированное поступление снотворной смеси.

Позвали Геккеля. Он вошёл в высоких зелёных сапогах, перчатках до локтей, зелёном фартуке, похожий на патологоанатома. Своим сотрудникам Геккель приказал тоже переодеться в лабораторные  костюмы и обработать их резиновые поверхности эфиром. Когда с костюмами было покончено, Геккель велел привести крупного орангутанга.

Франц и Джо ввезли клетку с орангутангом на тележке с колёсиками. Тележку поставили у стола, к щеколде клетки привязали верёвку, а сами скрылись на высоких галереях, окружавших лабораторию. Геккель кивнул Францу, тот потянул за верёвку. Щеколда поднялась, клетка открылась.  Недоверчиво оглянувшись, орангутанг выскочил из клетки.

 Он стоял перед распростёртой спящей наркотическим сном Иммой, самец-красавец, гроза калимантанских джунглей. Рыжая шерсть на его боках чуть топорщилась от сквозняка, пробегавшего через лабораторию. Чёрная величественная грудь приподымалась и опускалась при спокойном дыхании, издавая сухой хрипловатый звук, напоминающий работу кузнечных мехов. Зверь не волновался. Он оглядел стол с лежащей Иммой, скользнул взглядом по галереям, с которых склонились вниз все во внимании Геккель, Франц и Джо и устремил коричневые глаза куда-то ещё. Как это часто бывает с животными, его интересовало что- то другое, не то, что людей. Либо он существовал в мире других интересов, либо  видел то, чего не видели люди. Скорее всего, зрение не доставляло ему основной информации, оно лишь вписывалось в совокупность иных чувств, прежде всего слуха и обоняния, поэтому его взгляд скользил, не останавливаясь ни на чём. Он, как радар искал, то на чём его остановит инстинкт. Люди пытаются остановить взгляд своих домашних любимцев, посмотреть им в глаза, проникнуть чуть ли не в саму зачаточную душу, это удаётся либо ненадолго, либо в глубине глаз животных мы видим пустоту и невнимание. Хищным опасным животным, даже рассерженным собакам, считается, смотреть в глаза нельзя, они де прочтут страх и усилят атаку, но они обычно и не ищут глаз людей. Так происходило и с приматом. Его казалось, интересовало всё что угодно, но не глаза Иммы и естествоиспытателей, и не они сами. Опираясь на три сильные, пружинистые лапы, орангутанг запрыгал куда-то в сторону. Периодически он поднимал морду кверху и издавал неясный звук, от самых высоких нот к нижним, будто неумелый ребёнок пытался играть на расстроенной трубе. Карие глаза орангутанга бегали по предметам помещения, густые брови то хмурились, то поднимались в удивлении, рот кривился в гримасах, которые, будь то человек, можно было бы принять за игру самых сложных чувств. Чем-то, он напоминал человека, одновременно он казался страшно далёким от него. Широкий подбородок вызывал образ англосакса, туманного лондонца или современного ньюйоркца, чистокровного потомка первых американских переселенцев, но широкие скулы говорили уже в пользу монгольской расы, превышающее, всякие нормы количество пигмента, светлые ладони при тёмной коже, башенный череп, специфический запах, вели к африканцу. Монгол, европеец и африканец соединились здесь в одном экземпляре. Однако этот уникальный то ли прапрапредок, то ли сверхчеловек совершенно не интересовался распростёртой перед ним самкой не только одного класса, но и биологического рода. Стояла весна, у всех самок была течка, а орангутанг не интересовался Иммой, не пытался даже потыкаться мордой в её половые органы, чтобы проверить, не мокра ли она. Одно время он даже хотел лечь спать под столом. Вероятно, орангутанга не будоражил секс. Он выяснял, безопасно ли место, есть ли тут еда. Прошло почти полчаса, прежде чем учёные обнаружили признаки внимания примата к Имме. Он внезапно запрыгнул на стол, уселся у головы Иммы, потрогал лапой её пышные чёрные волосы; оставляя царапину, грубо провёл ногтем по щеке, привстал, провёл пальцем по шее, груди и животу. Пронзительно прокричав, орангутанг запрыгал к ногам девушки, его вялый член скользил по её платью. Зверь соскочил на пол, зевнул, и, задрав  ногу, густо пописал на ножку и край стола.