Неожиданно очнувшись, Галина обнаружила, что она стоит на коленях перед Комаром, бедра которого продолжали двигаться. Только теперь его член был уже у Ипатьевой во рту.

«Надо же! — думала она, не переставая при этом сладострастно постанывать и слыша эти свои стоны как бы со стороны. — Надо же, как он меня… Завел… Чуть сознания не лишилась!».

Он вертел и переворачивал ее так и этак в своих сильных руках. И, насытившись наконец традиционными способами контакта, перешел к более экзотическим.

— Еще… — прошептала Ипатьева, когда Комар сделал шаг назад, глубоко вздохнул и рухнул в кресло.

— Будет еще… Потом… Нас ждут, Галя. Ты уж извини, но дела надо доделать. А потом — у нас будет много времени… Для общения… Если ты хочешь, конечно.

— Хочу.

— Вот и чудно.

— А ты?

— И я… Тоже… Хочу…

Он говорил лениво, делая остановки почти после каждой фразы, словно ему требовался отдых для каждого нового вдоха, каждого нового движения губами.

Галина с трудом поднялась на ноги, выпрямилась, стоя босыми ногами на полу… И вдруг поняла, что она совершенно голая. Когда она успела сбросить свои кожаные джинсы — такие узкие, что для того, чтобы протащить через них ступни ног, ей каждый раз приходилось присаживаться и помогать себе обеими руками? Вот так чудеса!

Комар тоже выглядел забавно: развалился в кресле, широко расставив ноги, а из одежды на нем была только белоснежная, дорогая рубашка и галстук. Он даже носки сумел снять, а про галстук почему-то забыл.

Однако и в таком виде Гена казался Ипатьевой чертовски привлекательным — самым привлекательным из всех мужчин, которых она когда-либо встречала в своей жизни. А их насчитывалось великое множество: бизнесмены, артисты, журналисты, рокеры, издатели и даже несколько обыкновенных лохов — поклонников ее журналистского таланта, которые, бывало, поджидали ее возле проходной телестудии (караулили, когда закончится запись очередной передачи и их кумир пройдет из охраняемого здания к своей машине). Один или два мимолетных романа (точно она уже не помнила) случилось у нее с этими бескорыстными обожателями.

— Одевайся, — сказал Комар. — Нас ждут в ресторане.

— Давно ждут? — спросила она.

Комар посмотрел на часы и нахмурился. А потом вдруг громко расхохотался:

— Ох, давно! Ну и хрен с ним! Подождут. Мы же тоже тут, Галя, не ерундой занимаемся, правильно?

— Это точно, — ответила журналистка, сидя на полу и натягивая джинсы.

Когда они наконец привели себя в порядок. Комар отпер дверь… Кабинет его Ипатьева и рассмотреть-то толком не успела: заметила только, что компьютера у Комара на его рабочем месте нет, имеются письменный стол, большой сейф в углу, какие-то шкафы, диван и два кресла.

— Идемте, мадам!

Они спустились на нижний этаж, прошли до конца длинного коридора и оказались в частном ресторане, что был оборудован в одном из бывших подсобных помещений больницы, перестроенном до неузнаваемости.

Зал показался Ипатьевой небольшим, но Галина оценила интерьер: обшитые дубовыми панелями стены, легкую, удобную мебель, ненавязчивый, в европейском стиле, дизайн. И подумала: если здесь и кормят так же прилично, как данное заведение выглядит, то место это и в самом деле приятное. Если и не лучшее, то уж точно далеко не самое худшее в городе!..

За два дня пребывания в Петербурге она посетила два или три центральных ресторана, и ни один из них не оставил у нее хорошего впечатления: сумасшедшие цены при очень средней кухне, тупая обслуга, вымуштрованно-вежливая, но мало что понимающая в том, как ухаживать за клиентом, то есть не вкладывающая в свою работу душу; дурацкие украшения и, что самое ужасное, чудовищные музыкальные номера, которые полунищие артисты буквально выдавливали из себя. А администрация почему-то считала, что «подавать» этих самых артистов нужно с максимальной громкостью.

А здесь и музыки не было, и посуда стояла хорошая, и не воняло из кухни жареным мясом или рыбой, что уже само по себе являлось большим достижением для любой российской «едальни».

— Как же вам удалось все это? — Ипатьева окинула взглядом помещение.

— Удалось. В действительности ничего сложного. И потом, это же почти спонсорская помощь. Больницы у нас, ты должна знать, в период перестройки были в очень хреновом положении.

Галина отметила, что Комаров окончательно перешел с официально-вежливого на развязно-дружеский тон и про себя порадовалась этому. Она ни в коем случае не хотела отпускать от себя этого мужика… Хотя, впрочем, он и сам ее, похоже, не отпустит в ближайшее время. Да и черт с ним! Пусть не отпустит. Москва, работа — будь что будет!

— Да, — продолжал Комаров. — Бабок у них совсем не было, лекарства не на что покупать стало, психи совсем начали загибаться. Ну, мы им деньжат и подбросили.

— Психам? Больше некому было подбросить? Они, по-вашему, больше всех нуждались?

— А если кто считает, что он нормальный, то почему бы ему самостоятельно себе на жизнь не заработать? Я так думаю… Я же заработал! И ты вот. Мы слабым помогаем. А сильные, ну, или те, кто себя сильными считает, — пожалуйста! Сейчас, как говорится, время равных возможностей.

Галина оглянулась. Кроме них двоих, в зале никого не было.

— А официанты тут, вообще, присутствуют?

— Не волнуйся. Обед заказан. Сейчас подадут.

— А откуда ты знаешь, что я люблю?

— Я все знаю.

— Да?

— Да! — твердо ответил Комаров. И взгляд его стал холодным, острым и в то же время живым и быстрым. Больше всего такой взгляд ассоциировался сейчас у Ипатьевой с тонким сверлом из сверхпрочной стали, которое с легкостью может прогрызть ее череп, врезаться в мозг, да еще и «считать» заодно все ее мысли — даже потаенные, загнанные в такую глубину, чтобы и самой на них не ориентироваться.

— Я смотрю, ты основательно подготовился к встрече…

— Нам, Галя, иначе нельзя… Нельзя прокалываться! Даже в мелочах. Иначе — сожрут. У нас, знаешь, как с этим просто? Такие акулы ходят по городу — мама, не горюй! Тебе и не снилось…

— Да брось ты, Гена, видела я всякое!

— Ладно, Галя, давай не будем о грустном.

— Кстати, о грустном. Что там с работой-то? Мне же нужно в Москву возвращаться. Командировка кончается.

— Тебе когда?

— Да я, вообще-то, хотела сегодня…

— Отпадает.

— Ну, крайний срок — завтра.

— Думаю, раньше, чем через неделю…

— Ты что, Гена, с ума сошел?! Это же телевидение! Это же тебе не…

Она хотела сказать «не частная лавочка», но вовремя спохватилась. Как раз лавочка-то частная… Но — все равно, прогулы не приветствуются. Еще больше не приветствуются, чем на государственной службе. Это всякий знает.

— Ой, Галя, я тебя умоляю! — Комаров снова полез в карман за телефоном.

Журналистка обратила внимание на то, как он набирал номер: три цифры — код, потом еще одна… Номер — из памяти, то есть тот, которым Гена пользуется часто и давно, забил в трубку, чтобы не набирать каждый раз, время не тратить. Кто же это такой у него в Москве еще, кроме Понизовского?

— Виктор? Привет, это я, Комар. Слушай, тут… (Ну вот, Виктор. Что за Виктор? Мало ли в Москве Викторов?..) Тут у меня Ипатьева. Очень нужна! Да нет… — Комар покосился на Галину и подмигнул ей. — Нет. По делу. По работе… Секрет, вообще-то. Ну, тебе скажу. Передачку надо сделать с ней. Привезет к вам, покажете… Что? Я говорю — покажете, значит — покажете! Уже все схвачено и за все заплачено. Так вот, Вить, она мне нужна-то на недельку где-то. Звякни там, что ли, Лысому, чтобы ей там, ну, не знаю, командировку, что ли, оформил… Ну, ясно, оплачиваемую, а какую же! И гонорар пускай выпишет, ну, там, аванс — я не знаю, как у вас это делается… Башли, короче, ей пускай за работу даст. Работу она сделает, это я на контроле держу. Да я говорю, упадете все! Супер! Договорились? Сделаешь?.. Все, обнимаю! Удачи! Все, — сказал он Ипатьевой, отключив телефон. — Считай, что ты в оплачиваемой командировке. По прямой специальности.