Женщина спрашивала не рябину, она спрашивала себя, и голос говорил, что нельзя не грустить вот в такую черную ночь, потому что до рассвета еще далеко и кто поручится, что не будет он в тучах, потому что очень хочется любить и жить для любимого, а любовь заплуталась где-то во мраке.

— Хороша, — тихо сказал Батыгин.

— Песня?

— Женщина, душа ее.

— А мне грустно почему-то стало… Будет когда-нибудь так, что люди совсем перестанут грустить, страдать?.. А, Николай Федорович?

Батыгин пожал плечами — кто знает!

…Но день выдался солнечным, ясным. Было воскресенье, и Виктор с утра пришел к Батыгину — еще накануне они договорились пойти на реку и взять лодку.

Сначала на весла сел Батыгин, но через полчаса, устав, он уступил свое место Виктору.

Виктор пришел к Батыгину с твердым намерением серьезно поговорить с ним, убедить взять его, Виктора, в астрогеографический институт. В конце концов он не так уж молод — учится в одиннадцатом классе, и хотя ему осталось учиться еще почти семь лет, он вполне сможет совместить учение с работой… Виктор привык откровенно разговаривать с Батыгиным, но сегодня долго не осмеливался начать, — быть может потому, что собирался говорить о самом главном…

Батыгин, почувствовавший, что его юный друг пребывает в необычном состоянии, молча наблюдал за ним. Прекрасный спортсмен, пловец, проходивший стометровку менее чем за пятьдесят две секунды, Виктор был широкоплеч, строен; он греб против течения без малейшего усилия, и Батыгину было приятно следить за работой его эластичных, рельефно обозначенных мускулов. Но думал Батыгин об ином — о характере юноши. С одной стороны — завидная целеустремленность, настойчивость, умение направлять свои поступки, безусловная смелость. Но с другой — несомненное честолюбие, суховатость в обращении с товарищами, привычка осуществлять свои желания, не считаясь ни с обстоятельствами, ни с желаниями близких; угадывалось в этом нечто от эгоистичности и в то же время от избалованности условиями жизни… Нет, Батыгин не разочаровался в Викторе, он никогда и не стремился найти среди молодежи этакое идеальное существо, «рыцаря без страха и упрека». Но Батыгин спрашивал себя: не внушает ли он Виктору, постоянно интересуясь им, излишнее самомнение, излишнюю самоуверенность?.. Не решил ли юноша, что он уже вполне пригоден для участия в экспедиции?.. Между тем, если бы экспедиция должна была вылететь завтра, Виктор не попал бы в число ее участников. И нет гарантии, что он попадет в будущую экспедицию. Все прояснят ближайшие два-три года…

И Батыгин подумал, что надо сказать об этом Виктору, избавив его тем самым от ненужных иллюзий.

— Николай Федорович, возьмите меня к себе в институт, — неожиданно попросил Виктор и прямо посмотрел в глаза Батыгину.

Батыгин не спешил с ответом. «Так, кажется, мои опасения подтверждаются».

— Скажи мне, чем ты надеешься заслужить право на участие в космическом путешествии?.. Большим желанием? Крепостью мускулов? Твердой волей?.. Это было бы слишком просто. И ненадежно.

— Чем же тогда?

— Любовью.

Виктор не пытался скрыть удивления.

— Да, любовью, — подтвердил Батыгин. — Ко всему земному, ко всему человеческому… И еще ненавистью — ко всему, что мешает нам творить, ко всему самодовольному, равнодушному. А ты не умеешь ни ненавидеть, ни любить. Ты занят собою, и порою сам кажешься мне и самовлюбленным и равнодушным… Не знаю, каким ты станешь в будущем, но пока я не могу обещать, что возьму тебя в Институт астрогеографии, а тем более — в космическую экспедицию.

Виктор продолжал грести, и лодка по-прежнему ровно шла против течения. Батыгин по-настоящему жалел Виктора, но иначе поступить не мог. Он ждал, будет ли Виктор просить, спорить, но тот глядел куда-то мимо него, — на реку, залитую потоками солнечных лучей, на кущи деревьев, в зелени которых уже проступила желтизна, — и молчал. Молчал сосредоточенно и, как угадывал Батыгин, зло.

— Поворачивай обратно.

Виктор поднял весла, но не успел их опустить. Тот же самый голос, что пел вчера ночью, зазвучал вновь:

Песня лилась привольно и широко, словно торжествуя победу над тьмой и непогодой. Батыгин и Виктор, не сговариваясь, повернулись в сторону певицы.

К ним приближалась лодка — обычная прогулочная лодка. На веслах спиною к Батыгину и Виктору сидел парень в тенниске, а на корме — худенькая девушка с широко раскрытыми удивленными глазами; девушка смотрела на мир с такой радостью, таким восторгом, будто впервые увидела и Москву-реку, и крутой берег, и синее небо, и впервые услышала собственную песню, и удивилась тому, что и песня, и река, и небо — все это доступно, все это можно увидеть и услышать, все полюбить и всем наслаждаться.

Батыгин поглядел по сторонам, словно подозревал подвох, и хотел найти настоящую певицу, ту самую много пережившую женщину, о которой говорил вчера, но поблизости не было ни одной другой лодки. Пела эта худенькая миловидная девушка, ровесница Виктора.

Заметив, что на нее смотрят, и не понимая, чем вызвано столь пристальное внимание, девушка умолкла и нахмурилась. Лодки поравнялись и разошлись. Девушка оглянулась. Глаза ее были задумчивы и спокойны.

…Когда лодка пристала к берегу, Виктор сказал:

— У меня к вам есть одна просьба, последняя, — разрешите мне побывать в институте и посмотреть на звездные корабли.

— Пожалуйста, — согласился Батыгин. — Чтобы не откладывать, приходи завтра.

Виктор пришел. Он пришел утром, не зная, что никто не имел права беспокоить директора института в первой половине дня. Он мог бы уйти и вернуться позднее, но ему приятно было находиться в стенах института, о котором он столько мечтал. Виктор ходил по коридорам, читал названия отделов на дверных табличках и едва не плакал от обиды: неужели он никогда не будет работать в Институте астрогеографии, никогда не покинет эту несправедливую Землю и не побывает на других планетах?.. Почему Батыгин так решительно отказал ему? Может быть, попросить еще раз?.. Нет, просить он не станет.

Ровно в час Батыгин кончил работать и пригласил Виктора в кабинет. Виктор переступил порог с таким чувством, как будто надеялся тотчас перенестись в неведомый, полный чудес мир. Простота и обыкновенность кабинета удивили его. Стеллажи с книгами, старый из дерева письменный стол, жесткие пластмассовые стулья, информационная машина, глобус Луны на столе и единственный портрет…

— Присядь, минут через десять пойдем в мастерские, — сказал Батыгин и вышел отдать распоряжения референтам.

Виктор остановился у портрета. Это была фотография какого-то ученого — седого, с крупным умным лицом, густыми бровями и черными глазами. Виктор удивленно оглянулся на вернувшегося Батыгина. Нет, это не его портрет, но все-таки они похожи.

— Это Джефферс, — сказал Батыгин. — Мой заокеанский друг.

Виктор все медлил уходить из кабинета. Ему казалось, что чего-то он недосмотрел — важного, может быть, главного… Цветы на окне. Их много и в кабинете и в институте. Но Виктор давно знал, что Батыгин любит цветы, любит зелень. Нет, причем же тут цветы?.. Иное дело — информационная машина. Попросив разрешения, Виктор подошел к ней. Ему очень хотелось узнать, какие материалы получил сегодня с ее помощью Батыгин — вдруг что-нибудь интересное о Марсе или Венере?.. Но, приглядевшись повнимательнее, Виктор заметил, что на письменном столе Батыгина лежат только книги о Земле: физико-географические, геофизические, геохимические…

— Разве… разве вы изучаете Землю? — недоуменно спросил он.