Перед самым зимним солнцестоянием Крили Гомпо был послан в первый раз с миссией наблюдения. В течение многих десятилетий он тренировался, и сейчас наступила его очередь. Ему дали полминуты, в течение которых он мог задержать дыхание, прежде чем вернуться назад. Он будет располагать этими тридцатью секундами, чтобы оценить состояние мира и собрать сведения о народах, все еще его населяющих, об их культуре и их будущем. Отведенный срок был не слишком большим, но мы знали условия работы еще и похуже.

Как только Крили Гомпо прибыл в зону, он прислонился сразу же к чему-то массивному, что оказалось дверью. Табличка вдали оповещала, что он находился на улице Анелет. Утро было облачным, но дождя не было. Крили Гомпо вытер глаза, затуманенные слезами путешествия. На этом он потерял три секунды. На нем был предписанный уставом костюм просящего подаяние монаха, и, поскольку улица была немноголюдная, он подсчитал, что ни у кого не будет времени приблизиться к нему, заметить необычность его внешнего облика и наряда и закричать. Именно это могло бы оказаться самым неприятным, объясняли ему, если люди столпятся вокруг тебя и начнут вопить, расспрашивая о твоем происхождении и намерениях.

Он затаился в углу на пороге незнакомого дома. Это было беловатое строение. Можно было даже подумать, что это был детский сад. За входным порталом он угадывал пустое пространство, которое, скорее всего, было коридором. Он представил себе ряд вешалок, чей-то красный шарф, может быть, даже стенные часы, показывающие четверть десятого. Он слышал голоса детей. Воспитательница заставляла хором повторять слоги и цифры. Металлическая линейка упала на пол. Ученики засмеялись.

На противоположном тротуаре женщина прогуливала свою собаку, животное до смешного упитанное, но симпатичное, потому что всячески выказывало свою независимость. Женщина разговаривала с ней.

Собака шумно обнюхала нижнюю часть стены.

— Что ты там делаешь? Что ты унюхала? — спрашивала женщина.

Собака не реагировала. Она сопротивлялась тяге поводка, то изворачиваясь, то пытаясь изобразить из себя верного сторожевого пса. Она показывала всеми возможными способами, что хотела продолжать наблюдать кончиком своего собачьего носа за некоторыми тайнами мироздания, право выбирать которые она оставляла за собой. Ее хозяйка была самим воплощением элегантности шестидесятилетних, которую подчеркивало черное платье, скрытое под коричневым шерстяным пальто. Она потянула за поводок, состоявший из двух переплетенных ремешков — желтого и оранжевого. Собака с трудом водила мордой по поверхности тротуара, но упорствовала на своем. Дама снова дернула за поводок. В этот момент взгляд ее пересекся с взглядом Гомпо, но потом отклонился в сторону.

Шла уже двадцать седьмая секунда, и Крили Гомпо почувствовал, что уже вставлен запал в механизм, который должен был всосать его в себя. Это было не так унизительно, как чувствовать удушающее сжатие кожаного ошейника, но гораздо больнее. Он поморщился. Несмотря на усилия хозяйки, собака по-прежнему тянула голову к нижней части стены.

— Давай пошли, — неожиданно разнервничалась дама.

Она во второй раз взглянула на Гомпо. Голос ее изменился.

— Идем! — пробормотала она. — Ничего ты тут не унюхаешь.

Если верить тому, что утверждают историки в самых последних трудах, открытие Давкесов произошло в одну из суббот, субботу 25 мая, около одиннадцати часов утра.

Экспедиция под предводительством Бальтазара Браво отправилась в прошлом году, и она тщетно пыталась добраться до Давкесов до наступления ноябрьских штормов. Когда холодный ветер начал набирать силу, исследователи ушли на зимовку в дом номер 13 по улице Корматен, где у капитана имелась кузина, сдававшая комнату в поднаем. Все сгрудились там, не ругаясь между собой и противопоставив злому року благородство своих сердец. Но очень скоро лишения и ужасающая скученность сделали атмосферу невыносимой. Снежная буря завывала день и ночь. Стоны ее сводили с ума. Ставни хлопали; те, кто выходил из дома, чтобы их привязать, более уже не возвращались. Недели текли медленно. Много людей поумирало от цинги. Другие, озлобленные голодом, поубивали друг друга. Мысль о мятеже бродила в умах, и, чтобы ее загасить или сделать менее острой, Бальтазару Браво необходимо было каким-то волшебным образом достать мясо. Кузину и юнгу разрезали на маленькие кусочки и съели. Когда зима окончилась, из тридцати двух отважных парней выжило только двенадцать. Они снова продолжили путь, ослабленные и теперь уже в основном обуреваемые мыслью о возвращении. Бальтазар Браво свой энтузиазм утратил уже в первые месяцы; теперь же его охватила циничная меланхолия. Так, уменьшившись в числе, долго шли они без определенного маршрута, ведомые гневом и оскорблениями, которые, выпив, бросали они друг другу. Несколько смертей разбавили монотонность путешествия. Один матрос, правду сказать, хилого сложения, отравился едой, которую собрал на пустыре. Другой сломал себе обе ноги, упав на лестнице; его пришлось прикончить. Помощник Бальтазара Браво исчез, не оставив следа. Два дня после того, как начался месяц май и когда уже карты явно указывали, что они нашли дорогу, ведущую к Давкесам, еще один несчастный позволил себе переполниться горечью и повесился.

25 мая, приблизительно за час до полудня, Измаил Давкес увидел появившуюся перед ним восьмерку трудно различимых силуэтов, один тонкий слой рубищ на которых еще свидетельствовал, что принадлежали они к человеческому роду. Это было в одну из суббот; Давкес воспользовался выходным, чтобы помыть машину. Он прервал свое занятие, закрыл кран с водой и смотрел, как к нему приближается Бальтазар Браво, отделившийся от группы. Разведчик представился. Он страшно деградировал в языковом отношении, и дыхание его было зловонным. Измаил Давкес отошел немного назад, не скривившись и не открыв рта. Он не был болтлив по природе. Бальтазар Браво составил себе ложное представление о причине его отступления назад, и, чтобы его улестить, заставил своих людей развернуть подарки, которые они благоговейно несли во все время своего путешествия: то были чистые майки, секстант, которым никто никогда не знал, как пользоваться, серьги из цветного стекла, игра мацзян, в которой отсутствовало лишь шесть пешек, образцы губной помады, коробочка с разноцветными резинками. Они выложили все это в двух метрах от Давкеса, который наблюдал за ними, не обнаруживая при том какого-либо особого волнения.

На другой стороне улицы появился брат Давкеса Фаид. У него на бедре висело охотничье ружье.

— Нужна помощь, Измаил? — спросил он.

— Нет, — сказал Давкес.

В следующую секунду он пошел в гараж за велосипедной шиной, которую положил перед Бальтазаром Браво. На шине еще был различим рельеф, в одном месте к ней был сверху привязан коричневатый кусочек камеры. Именно этот предмет и был впоследствии привезен домой искателями приключений. Теперь его можно увидеть в музее Открытий, и он долго служил единственным доказательством существования прохода к Давкесам.

Бальтазар Браво и Измаил Давкес стояли в течение пяти минут друг против друга, каждый ответив по-своему на дружеский жест; затем, поскольку им нечего было сказать, они расстались.

История рассказывает, что Летиция Шейдман отпраздновала собственное двухсотлетие в богадельне для престарелых «Крапчатое зерно», и именно тогда она объявила, что вскоре произведет на свет внука. Санитары сразу же ей это запретили. Старухи проводили время, пристально всматриваясь в черные лиственницы, которые окаймляли парк дома для престарелых, и, разговаривая с ними, они считали клестов и галок, покидавших вредные для здоровья места и отправлявшихся в лагеря, где жизнь была менее унылой, чем повсюду, и они строили свои планы на будущее. Теперь они уже знали, что никогда не умрут и сокрушались, что человечество вступило в практически финальную фазу своего заката, тогда как все условия давно уже сложились для радужного настоящего, или почти радужного. Находясь под присмотром в своем экспериментальном хосписе, они просто выходили из себя, когда узнавали, что те, кто оставался в живых во все еще населенных зонах, не умели более братски сплачиваться и размножаться. Они полагали, что идеологи столицы впали в заблуждение и что следовало теперь уничтожить значительную их часть, чтобы радикально воскресить утраченный уравнительный рай. Рождение Вилла Шейдмана рассматривалось именно под этим углом зрения. Старухи хотели коллективными усилиями произвести на свет необходимого им мстителя.