Незадолго до вторжения Лутрель, Ноди, Аттия и Фефе видят, как фургон, перевозящий благородные металлы, въезжает во двор здания. Сопровождающий его моторизованный эскорт тотчас же уносится. Чокнутый ударом приклада оглушает охранника, затем устремляется к фургончику с остальными компаньонами. Поздно! Фургон пуст. Пятьдесят килограммов золота находятся в надежном месте. Квартет упускает триста миллионов франков! Лутрель в ярости выбегает со двора. Аттия рыдает по своей уплывшей доле, позволившей бы ему безмятежно жить до конца своих дней.

— Не плачь, Жо! — говорит Лутрель хриплым голосом. — Мы еще возьмем реванш!

В то время как полиция прочищает Париж, гангстеры аннексируют часть берега Марны. Они часто обедают в Шампини, в заведении под названием «Таверна», посещаемом актерами. Хозяин «Таверны» — толстяк Марио Прост. Новая штаб-квартира расположена на расстоянии двух километров от «Кислицы». Но Лутрель отдает сейчас предпочтение «Марронье», бистро на другом берегу реки, хозяином которого является не кто иной, как Андре Финкбаймер, прозванный Рукавом. Однажды вечером его приятель бросил гранату с вынутой чекой в тулузском кафе «Радуга». Финкбаймер поймал ее. Он хотел бросить ее подальше, но она разорвалась в его руке. Он был награжден военным орденом. В «Марронье» Чокнутый чувствует себя как дома. Он пьет, играет в карты и в шары, стреляет по пустым бутылкам, выстроенным в ряд в саду.

Именно здесь, у старого товарища, Лутрель держит военный совет со своими друзьями.

— Что ты предлагаешь, Пьер? — нетерпеливо спрашивает Фефе.

Лутрель берет ручку из кармана Ноди и рисует топографию места будущего налета, прямо на белой скатерти.

— Вот. Это улица Мобеж. В следующую субботу, в тринадцать часов пятнадцать минут, почтовый фургон пятьдесят девять-пятнадцать-PM будет перевозить деньги на Северный вокзал. Как только фургон поравняется с этой стеной, Жо догонит его и притрет, чтобы он остановился. Фефе возьмет на прицел водителя и охранника, сидящих впереди, и поставит их к стенке. Рэймон и я берем на себя мешки. Прежде чем вернуться в машину, я разоружу почтовых служащих. Так будет надежнее, и у нас появится новое оружие. Вся операция займет одну минуту. Встречаемся в субботу ровно в полдень в «Кафе де ля Пэ». Все понятно?

Двадцать шестого августа тысяча девятьсот сорок шестого года, в разгар солнечного дня, операция разворачивается в соответствии с планом Лутреля. Французская почта теряет в этот день семь миллионов девятьсот пятьдесят тысяч франков.

Сидя на заднем сиденье в машине, едущей в Париж, Чокнутый завороженно смотрит на полотняные мешки, набитые банкнотами. Он улыбается, обнажая зубы, и шепчет:

— Удача возвращается к нам.

После облавы на Лазурном берегу, после депрессии у Корнелиуса, после провала с банком драгоценных металлов Лутрель опасался, что это уже закат его карьеры.

Эмиль Нузей плетет свою паутину. И первой мухой, попавшей в нее, оказывается консьержка дома девяносто три по улице Мобеж, полная женщина с проседью в волосах, тяжелой грудью и непрерывной трескотней. Двадцать шестого августа после обеда она убирала квартиру своей жилицы с третьего этажа. Нарушая закон, она вытряхивала покрывало в окно и стала свидетельницей захватывающего, как детектив, зрелища: «ситроен» преградил дорогу почтовому фургону. Из автомобиля выскочили вооруженные люди, поставили к стене охранников, забрали мешки и скрылись. Придя в логово бригады по борьбе с бандитизмом, взволнованная и запыхавшаяся, консьержка чувствует себя кинозвездой.

— Нет, этого я не видела… Этого тоже нет… Постойте, покажите-ка мне вот это…

Нузей показывает консьержке фотографию, снятую двадцать седьмого октября тысяча девятьсот сорок первого года полицией Ниццы: сжатые губы, жесткий взгляд. В то время Пьер Лутрель был всего лишь мелким злоумышленником.

— Не обращайте внимания на дату, — советует полицейский. — Для нас главное — это черты лица, форма, выражение глаз…

Женщина сосредоточенно рассматривает снимок, то поднося его ближе к глазам, то отодвигая от себя.

— Ну и рожи на ваших фото, как на подбор, — смеется она.

Нузей скрывает свое нетерпение за ангельской улыбкой. Он не хочет давить на единственного свидетеля налета, который может сообщить ему ценные сведения. Он устало смотрит на Бриа и говорит:

— Не спешите, мадам. Вам что-нибудь говорит этот снимок?

Мягкий тон погружает консьержку в новую медитацию. Она прищуривает глаза, в то время как Нузей нервно сминает пальцами сигарету. Наконец она говорит с некоторым сомнением в голосе:

— Это тот, кто тащил мешки с молодым типом?

— Да, мадам, — кивает Нузей. — Это он! Сейчас, правда, он немного старше, но это он. Браво, мадам! Вы — физиономист.

— Мне всегда об этом говорили. Из меня бы получился неплохой сыщик, не так ли? Я его сразу узнала… Как только я увидела его с мешками, я сразу подумала: какой красивый мужчина! И как хорошо одет! Совсем не похож на гангстера.

Нузей ничего не отвечает, но он удовлетворен: он узнал, кто осуществил налет на улице Мобеж, по крайней мере главаря. Теперь остается опознать других. Улыбаясь самой обаятельной улыбкой, он протягивает консьержке фото Рэймона Ноди. Консьержка, не задумываясь, выпаливает:

— Так это же тот молодой тип, который помогал элегантному. Он очень хорошенький…

— А шофера вы видели? — прерывает ее Нузей.

Она отрицательно качает головой:

— Нет. Было солнечно, и лобовое стекло отсвечивало. Я видела только шляпу.

Нузей думает, что двое других злоумышленников были, наверняка, те же самые, которые совершили ограбление почтамта в Ницце и о которых ему рассказал Пино по дороге из министерства.

— Мадам, еще немного терпения, — говорит полицейский, роясь в снимках. — Посмотрите эти фотографии, может быть, вы узнаете еще кого-нибудь. Вы прекрасный физиономист, я вам уже это сказал. Я сейчас вернусь.

Когда Нузей возвращается, консьержка держит в руке фотографии Бухезайхе и Фефе.

— Я могу идти, мсье? — спрашивает она.

— Минутку, — отвечает Нузей, — мы должны записать ваши показания. Бриа, проводи мадам к секретарю.

Нузей остается один в кабинете. Он очень доволен. Если Фефе хорошо известен судебной полиции, то Бухезайхе, разыскиваемый за сотрудничество с немцами, отныне обвиняется также в вооруженном нападении. Эмиль потирает руки. Связь Толстого Жоржа с воровским миром рано или поздно должна была вывести на его след.

В паутину Нузея попадается вторая муха. Это коммивояжер с рыжими волосами и веснушчатым лицом, который говорит с сильным акцентом парижского предместья. Он входит в кабинет старшего инспектора с сокрушенным видом человека, бесконечно сожалеющего о том, что сболтнул лишнее.

— Я не хочу быть замешанным в это дело, мсье, — повторяет он как литанию.

Он явно напуган.

— Они убьют меня! — стонет он, не в силах унять дрожание нижней губы.

— Да нет же, нет, — успокаивает его Нузей.

Однажды вечером в воскресенье молодой человек пошел со своей подружкой погулять по берегу Марны. Он четко разработал свой сентиментальный план: после ужина в кафе он рассчитывал увлечь свою спутницу в кусты, благоприятные для недозволенных ласк. Это были времена, когда молодые люди довольствовались тем немногим, что им предоставляла природа, когда каждая беседка, каждый темный уголок парка или сада укрывал мимолетную и некомфортную любовь. Итак, в тот вечер молодой человек прижимал к себе свою подругу на скамейке парка Сен-Мор, когда его внимание привлекла странная дискуссия. Двое мужчин громко беседовали, постоянно повторяя три имени: Жо, Серж, Моника.

Дискуссия разгорелась в отношении Моники. Затаив дыхание, молодой коммивояжер слушал, как некто Серж упрекал своего собеседника Жо в том, что он увел его жену. Движимый любопытством, молодой человек дополз, как змея, до края дороги, где обнаружил третьего человека, высокого и крепкого, молчаливо стоящего в стороне. Спрятавшись за деревом, юноша сумел разглядеть, что у самого высокого из тройки, Жо, был золотой зуб, резец, а также галстук, повторящий цвета французского флага. До сих пор они просто выясняли отношения, что, впрочем, типично для воскресного вечера на берегах Марны. Затем события приняли неожиданный оборот. Самый маленький из тройки, Серж, неожиданно завопил: