За рулем сидел Морис. Сидевший на заднем сиденье Полледри попытался вынуть обойму из автомата. Вероятно, он не умел с ним обращаться, так как раздался выстрел. По трагической случайности пуля попала в голову Мориса, расколовшуюся, как арбуз. Ветровое стекло в ту же секунду было забрызгано кровью, мозговой тканью и кусочками костей. Оглушенному выстрелом Полледри чудом удалось остановить машину и выскочить из нее. На его счастье, Шарме, которому было поручено привезти назад сообщников, находился в двадцати метрах от него.

Полледри, без кровинки в лице, опустился на сиденье рядом с ним.

— Жми! — приказал он.

Не задавая вопросов, Шарме нервно тронулся с места. По дороге Итальянец дрожащим голосом рассказал ему о том, что случилось, и о смерти Пуассонье.

— Мне страшно, Адриан, — стонал Полледри. — Господи, до чего же мне страшно! Я боюсь, что Эмиль не поверит в то, что это был несчастный случай. Он еще подумает, что… О Боже!

Не спуская глаз с дороги, Шарме говорит:

— Да, скорее всего. Ничего более глупого я в своей жизни не видел!

Совершенно естественно, что Бюиссон приходит в неописуемую ярость, когда вспотевший и дрожащий Полледри, опустив голову, рассказывает ему, каким глупым образом он убил Мориса Ива. В какой-то момент, опасаясь худшего, Итальянец пытается найти себе оправдание.

— Он затормозил так неожиданно и как раз в тот момент, когда мой палец лежал на спусковом крючке.

Бюиссон пристально смотрит на него, и от этого взгляда по спине Полледри проходит волна ледяного холода.

— Адриан, — говорит Бюиссон, не спуская глаз с Итальянца, — он говорит правду? Пуассонье действительно притормозил?

Шарме, не колеблясь, отвечает:

— Не знаю, Эмиль. Я не видел.

— Подумай, Адриан. Дело очень серьезное.

— Не знаю, Эмиль.

«Дерьмо! — думает Бюиссон. — Гнусный лгун!»

И несмотря на то что Полледри на голову выше Бюиссона, тот без труда хватает его за горло, заставляя отступить к стене. Он истерично и с бешеной силой начинает бить его головой о стену. Полледри обмякает и соскальзывает на пол. Успокоившись, Бюиссон поворачивается к Шарме:

— Где это произошло?

— В Плесси, на бульваре де ла Тур.

— Это далеко?

— Нет, меньше километра.

Бюиссон размышляет, бросая время от времени свирепые взгляды в сторону Полледри, не осмеливающегося шелохнуться. Бюиссон медленно достает бумажник, вынимает из него несколько банкнотов и бросает их на стол:

— Держи, Адриан, это тебе.

— Что это значит, Эмиль?

— Это означает, что надо уходить. Через час весь квартал будет оцеплен полицией. Обнаружив труп Пуассонье и расспросив твоих соседей, они быстро доберутся до нас.

— Не думаю. Ты преувеличиваешь, Эмиль. Ты видишь полицейских повсюду, — говорит Шарме.

— Я должен быть начеку. Полицейские всегда появляются тогда, когда их меньше всего ждешь.

— Но, Эмиль, подумай сам, как они могут выйти на меня — ведь у меня даже не было судимости, и у них в картотеке нет моей карточки.

Бюиссон пожимает плечами и приказывает:

— Приготовь мой чемодан, Адриан, я ухожу.

Бюиссон поворачивается к потрясенному всем происходящим Жанно Орсетти.

— Уходим, Жанно, — говорит он, пытаясь улыбаться. — У тебя найдется для меня местечко?

— Да, — выдыхает Орсетти. — Можно потесниться.

— А что будет со мной? — жалобным тоном спрашивает Итальянец, все еще сидя на полу и опираясь спиной о стену. Его красивое лицо искажено страхом. Он сознает, что за последние несколько дней уже дважды вызвал недоверие и гнев убийцы, словно играя с огнем и искушая смерть.

Бюиссон не простил ему того, что Полледри в ночь с 8 на 9 мая участвовал с другими сообщниками в похищении в Пюто ста двенадцати миллионов марокканских банкнотов. Узнав об этом, Бюиссон сказал ему:

— Значит, ты подрабатываешь на стороне, Итальянец?

Тон был резкий и ядовитый. Полледри от всей души пожалел, что не предложил Бюиссону принять участие в этом сногсшибательном ограблении.

А теперь на его совести еще и смерть Мориса. С трудом проглотив слюну, Полледри думает о том, что Рюссак поплатился и за меньшую вину.

— Что будет со мной, Эмиль? — жалобно повторяет Итальянец.

Бюиссон задумчиво смотрит на него. Его взгляд лишен всякого выражения. Он думает о том, какую уготовит судьбу этому сидящему на полу человеку, потерявшему его доверие.

— Кажется, у тебя есть жена?

— Да, — отвечает Полледри, — Анриетта Сеген. В Альби у нее есть магазин трикотажных изделий.

— Ты поедешь к ней. Когда все утрясется, я вызову тебя, если понадобишься.

— Хорошо, — раболепно соглашается Полледри, щеки которого розовеют, а сердце вновь радостно стучит в груди.

— Уедешь сегодня вечером. Жанно проводит тебя на вокзал. Возможно, я тоже: я не доверяю тебе.

— Но это не… — начинает Полледри, снова побледнев.

— Что «не»?

— Не последняя прогулка? Скажи, Эмиль?

— Ты сядешь в поезд, Итальянец.

Полледри уехал из Парижа, а Эмиль поселился в однокомнатной квартире Жанно, неподалеку от сквера Рапп.

Когда на следующий день уголовная бригада врывается на виллу Шарме в Плесси-Робинсоне, в доме находится только он с женой.

После допроса на набережной Орфевр супружеская пара во всем признается. Шарме отвечает на все вопросы, кроме одного: где скрывается Бюиссон? Он действительно этого не знает.

Иногда мне кажется, что в кабинете № 523 происходят странные вещи. Например, сегодня утром, 23 мая, Идуан показывает мне кальсоны в цветочек, которые он выторговал за полцены на американском черном рынке. Что же касается Пуаре, то он боксирует с невидимым противником, приговаривая:

— Не думай, что я такой дурак, каким кажусь! Вот увидишь, я их всех поймаю один!

Да, зрелище угнетающее, но я не делаю никаких замечаний. Я размышляю о рапорте ПП, который Толстый дал мне прочитать, и отмечаю, что если уголовной бригаде как-то удалось напасть на след Бюиссона, то Жирье в буквальном смысле улетучился.

У меня остается последняя надежда: идентифицировать абонента номера, который я получил от Жоржа Кюде: Ришелье, 93… После наведения необходимых справок мне удается установить имя и адрес абонента. Речь идет о баре «Фаворит», расположенном неподалеку от Опера-Комик[10], шикарном месте, владельцем которого по случайному совпадению оказывается корсиканец Мишель Варани.

Вечером, вернувшись домой, я говорю Марлизе:

— Приведи себя в порядок. Мы выходим в свет.

— О! Дорогой, как это мило с твоей стороны! — восклицает она. — Мы уже целую вечность не были в кино.

Немного смутившись, я целую ее и объясняю цель нашего выхода:

— Послушай, Марлиза, только, пожалуйста, не нервничай, но речь идет не о кино. У меня другой план.

— Какой именно? — недоверчиво спрашивает она.

— Видишь ли… мне нужно вести наблюдение в одном баре, и если я пойду туда один, то меня быстро вычислят, в то время как если мы пойдем туда вместе, как влюбленные, то…

Марлиза криво усмехается.

— Все понятно. Если бы ты знал, до чего мне надоела твоя работа, — вздыхает она, — и твой Бюиссон, и твой Толстый — все! Мы никуда не ходим, никогда не принимаем гостей. Я гожусь только в твои помощники.

Я пытаюсь убедить ее:

— Прошу тебя, Марлиза, окажи мне эту услугу, это очень важно. В последний раз.

Час спустя мы сидим в затемненном углу бара «Фаворит» и, изображая влюбленную парочку, потягиваем коктейль. Прильнув к Марлизе, я окидываю взглядом зал, но не замечаю ничего подозрительного.

Мы выходим с ней пять вечеров подряд, но все напрасно. Хозяин заведения, крупный седеющий мужчина, уже смотрит на нас как на завсегдатаев и улыбается Марлизе.