И разве его рука записала однажды в дневнике: «Да принесет каждый, что у него есть, что успел сделать: я приношу свое. Кому труд мой покажется слишком малым, тот покинь его; надобно было кому-нибудь приступить к началу, каждое же начало несовершенно, и мое, вероятно, также. Но оно может быть полезно для появления другого, более полного и совершенного сочинения».

Полтора века спустя на бухарской дороге я держал в руках тяжелую, будто бы литую, палку Эверсманна. Тревожным красноватым пламенем горели медные кольца, словно шрамами перехватывая ореховое дерево. Я передал палку усто Ниязу, и она, как живая, влилась, впаялась в широкую, истертую гончарным кругом ладонь, стала продолжением все еще сильной и точной руки.

Посох Эверсманна продолжал жить.

Но почему мы встретились с ним именно сегодня? Не на это ли «вещественное доказательство» намекал Сергей Николаевич вчера, когда речь зашла об оренбургском враче? Почему он поднял меня ни свет ни заря? Только ли из-за Чашмы-Аюба?

Я взглянул на Юренева. Лицо его откровенно светилось какой-то детской радостью. Ну как же я сразу-то не догадался?! Ведь Сергей Николаевич почти прямо, тютчевскими строчками сказал о чудесах, в которые надо упрямо верить... Конечно, он специально столкнул меня с гончаром — нынешним владельцем посоха. Столкнул, быть может, на том самом месте, где Эверсманн в последний раз глядел на золотистые стены Бухары, навсегда прощаясь с таким притягательным и таким ненавистным городом?

Я сделал вид, что все еще не разгадал юреневскую хитрость, и спросил усто Нияза о причине его столь раннего путешествия. Усто ответил, что идет в Бухару к старшему сыну. И добавил:

— Внук родился. Седьмой!

— А где ваш сын живет в Бухаре?

— Улица Хиабан.

— «Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса», — повторил я стихотворную строчку и искоса поглядел на археолога. Юренев улыбнулся:

— Догадались. Как говорится, у дервиша лепешка не изжарится, пока весь город не сгорит... Придется выдать тайну. Я ведь еще третьего дня знал, что усто Нияз собирается навестить сына — мы ведь соседи,— и, когда накануне заговорили об Эверсманне, подумал: а что, если?..

Археолог не договорил, опять улыбнулся: так был доволен, что все пришлось к месту — и время, и дорога, и наш вчерашний разговор.

— Понятно. Но все же как попал посох к усто?

— По наследству. От старшего брата.

— А к тому как?

— Тоже задавался этим вопросом, пока от усто Нияза не узнал семейное предание. Слышали об ордене накшбендиев?

— Немного.

— Существовал в Бухаре такой мистический орден. Основан был еще при Тимуре, в четырнадцатом веке...

— А при чем тут Эверсманн?

— Вспомните место из его дневника, где он пишет, что сделал операцию какому-то дервишу из ордена накшбендиев и тот преданно ходил за ним по пятам.

— Помню.

— Вот в этом вся соль: тот дервиш — пращур усто Нияза.

Гончар стукнул посохом, как бы удостоверяя слова Юренееа.

— Семейное предание говорит, что чужеземный лекарь вернул зрение дервишу и подарил посох. На память. Я думаю, что именно тот дервиш и предупредил врача об опасности. Если рассуждать здраво, то кто в тогдашней Бухаре, где даже прикосновение к предмету, принадлежащему неверному, считалось осквернением религии, мог прийти на помощь чужеземцу? Кто мог рискнуть головой? Дервиши же были обычно в оппозиции к официальному мусульманскому духовенству. Да нередко и к самому «светочу веры» — эмиру. Один странник спас другого.

— Логично. И подарок символичный — дорожная палка...

Сергей Смородкин

Ученый и путешественник

Бухарская одиссея, описанная в очерке «Посох Эверсманна», — это лишь эпизод из жизни большого ученого.

Эдуард Александрович Эверсманн рано проникся идеей путешествий в чужие страны и изучения неведомых территорий. Он специализировался по естественным наукам в Магдебургском, Берлинском и других университетах и в 1814 году в Галле защитил диссертацию на доктора философии. Через год Эверсманн заканчивает курс Дерптского (ныне Тартуского) университета и защищает диссертацию на доктора медицины. Подготовив себя к путешествиям, ученый поселился в Златоусте, где работал его отец, а затем в Оренбурге. Здесь он занимался медицинской практикой, проводил естественноисторические исследования Южного Урала и скоро завоевал авторитет у высшей администрации Оренбургской губернии — в частности, у военного губернатора П. К. Эссена.

В 1820 году Эверсманн был включен в состав русской дипломатической миссии в Бухару. Основной целью посольства явились переговоры о расширении торговли между двумя государствами. Вместе с тем миссия, в состав которой вошли натуралисты, военные географы и геодезисты, должна была собрать материалы о природе и природных ресурсах, населении Бухары и о соседних странах. Участие в экспедиции специалистов различного профиля способствовало всестороннему изучению и описанию пройденного маршрута от Оренбурга до Бухары, а также прилегающих к нему территорий Средней Азии. Особенно тщательно изучались «киргизские» (казахские) степи и Бухария.

Вернувшись из экспедиции, Эверсманн опубликовал в Берлине книгу под названием «Путешествие из Оренбурга в Бухару» на немецком языке. Она произвела большое впечатление и вызвала всеобщий интерес как за рубежом, так и в России. Таких подробных сведений о пройденном пути и Бухаре в литературе того времени не было.

В 1828 году Эверсманн переезжает в Казань, где читает лекции в качестве профессора ботаники и зоологии Казанского университета, исследует территорию Южного Урала и северо-западного Казахстана. Главное внимание он уделял изучению животного мира этих обширных территорий. В разные годы он путешествовал здесь с известным русским натуралистом Г. С. Карелиным, принимал участие в экспедиции Ф. Ф. Берга (1825—1826 гг.) и ряде других. Каникулярное время, экскурсируя, проводит в своем имении Спасское, в ста километрах к северо-востоку от Оренбурга. И так до самой своей кончины, до 1860 года.

Систематические исследования животного мира, и в особенности бабочек и перепончатокрылых, сделали Эверсманна одним из выдающихся русских зоологов первой половины XIX века. Его перу принадлежит ряд обстоятельных и глубоких монографических работ. Собранные им коллекции по количеству не имели себе равных. Так, только в личной коллекции Эверсманна к 1860 году находилось 50 420 экземпляров насекомых (11252 вида). Им был написан ряд крупных работ по птицам и млекопитающим; они посвящены описанию редких животных, многие из которых уже исчезли.

Монография Эверсманна «Естественная история Оренбургского края» (1840 год) явилась крупным теоретическим произведением в области физической географии. Она появилась в результате всестороннего и глубокого изучения природы Оренбургской губернии и сопредельных территорий и продемонстрировала высокий теоретический уровень русской географической мысли. Эверсманн сумел обобщить не только свои большие знания об этом крае, но и синтезировать то, что было добыто до него и в его время русскими учеными и путешественниками.

Глубокое изучение природы конкретного района позволило Эверсманну подойти к пониманию глобальных географических закономерностей и выделению зон природы — географических зон, которые он называл полосами. Ландшафтные зоны (полосы) включали в себя всю совокупность элементов природной среды. «Разделение это, — писал Эверсманн, — основано на самой природе». Эверсманн предвосхитил идею географической зональности, глубоко разработанную позднее В. В. Докучаевым.

Эверсманн внес крупный вклад в выяснение вопроса о происхождении чернозема, обратил внимание на зависимость черноземных почв от рельефа местности. Он одним из первых указал на проявление зависимости между почвами, материнскими породами и растительностью.