Едва успел я смежить глаза, как послышались какие-то звуки. Я не мог понять, откуда они. Может быть, это сон? Звуки становились всё яснее. Я приподнял голову со свёрнутой валиком шинели, прислушался. Что такое: сам себе не верю — вокруг самолёта отчётливо раздавались женские голоса.

— Вот где он притаился, гад! — звенел чей-то высокий голос.

— В небе разыскали, так думают на земле не сыщем! — отвечал ему другой.

— Фрицы небось уже сбежали! — с сожалением заметил первый голос.

Луч карманного электрического фонаря скользнул снаружи по борту кабины.

— Нет, спят, гады! Ишь где расположились на отдых! На советской земле!.. Эй, выходи! — приказали нам сразу несколько голосов.

Тут одна из женщин сильно стукнула каким-то тяжёлым предметом по обшивке фюзеляжа. Я вскочил на ноги и подошёл к окну. Самолёт наш был окружён девушками, одетыми в военную форму, вооружёнными автоматами.

— Эй, выходи, стрелять будем! — кричала как раз та, что стучала прикладом винтовки по самолёту.

Шум, поднятый воинственными девушками, разбудил остальных членов экипажа, вместе с ними и нашего пассажира. Все вскочили на ноги и, протирая глаза, прильнули к окнам.

А старшая среди девушек, колотя автоматом в дверь, продолжала покрикивать:

— Эй, выходи попроворнее, нечего придуриваться! Не то перестреляем, как зайцев!

Стрелок наш, парень горячий, да ещё вдобавок не вполне проснувшийся, кинулся было к пулемётной турели, однако полковник вовремя остановил его:

— Опомнись! Это же свои, видишь — наши зенитчицы. Сейчас я с ними договорюсь, недоразумение выяснится. Открывай дверь, спускай трап!

Но полковник напрасно надеялся на свой авторитет — с девушками договориться оказалось невозможно. Когда наш пассажир начал спускаться по трапу, на его грудь сразу нацелилось несколько автоматов, и тот же звонкий девичий голос крикнул:

— Руки вверх! Ишь ты, ещё советским полковником вырядился!

Глядим, наш пассажир, бывалый боевой офицер, покорно поднимает руки, позволяет себя обыскать и безропотно отдаёт пистолет. Здесь, на земле, среди нас полковник являлся старшим, так сказать, начальником нашего маленького гарнизона. Естественно, мы все последовали его примеру.

Когда стрелок наш попробовал огрызнуться, заявить, что не отдаст личного оружия, полковник тут же одёрнул его:

— Брось упрямиться! Они действуют по уставу… В штабе разберёмся!

Окружённые тесным кольцом девушек, которые держали автоматы на изготовку и торжественно навесили на себя «трофейное» оружие, мы поплелись по еле приметной, уходящей в кусты тропке.

Я попытался урезонить наших мучительниц:

— Послушайте, девушки, что же это вы безобразничаете? Ведь мы же свои, советские лётчики! Разве вы не видели красных звёзд на крыльях машины?

— Красные звёзды всякий может намалевать! — отрезала старшая из зенитчиц. — Если бы вы были свои, не стали бы в нас бомбами швыряться!

— Погодите, — настаивал я, — давайте вернёмся, рассмотрите получше самолёт: ведь он гражданский, транспортный, на нём и бомбодержателей-то нет! Разберитесь, а потом уже горячитесь!

— Зачем нам разбираться, — возразила девушка упрямо, — на то есть начальство, чтобы разобраться…

По мере того как проходило у нас чувство растерянности, вызванное внезапным нападением своих же, советских девушек, нас постепенно начинал разбирать смех. Вот так происшествие! Не ровен час, дойдёт вся эта история до нашей базы — проходу нам не дадут. Засмеют!

Мы сначала подтрунивали друг над другом, затем начали посмеиваться и над нашими конвоирами. Но не тут-то было…

— Разговоры прекратить! — прикрикнула старшая зенитчица. — Шире шаг! На допросе разговоритесь.

Мы умолкли. Девушки же продолжали весело переговариваться между собой. Из их разговоров мы поняли весь комизм положения, в котором очутились. Оказывается, часть фашистских бомбардировщиков была занята подавлением огня наших зенитных батарей. В это время досталось и зенитчицам. Но вот прожекторы взяли нас в клещи, и девушки открыли по нашей машине беглый огонь. Сейчас они глубоко были убеждены в том, что, во-первых, мы их бомбили, во-вторых, что они нас сбили: они сами видели, как наш самолёт «падал». Видимо, такое впечатление создалось у них в момент, когда, уходя от огня наших зениток, я перешёл в пикирование.

Именно так девушки и доложили командованию. Зенитчицам приказано было разыскать остатки подбитого самолёта, а экипаж, если он уцелел, взять в плен и доставить в штаб. Этот приказ они и выполняли…

Одна из зенитчиц, лишь только нас взяли в плен и разоружили, помчалась верхом в штаб доложить, что задание выполнено. Возле самолёта девушки оставили караульных. И вот мы, советские лётчики, идём под конвоем советских же зенитчиц — и смешно и грустно!

Эх, и моторы-то они не дали нам зачехлить…

На командном пункте, в блиндаже, усталый, с опухшими от бессонницы веками подполковник глянул на нас и улыбнулся:

— Садитесь, товарищи. Видали, в каком переплёте мы сегодня побывали? Не меньше ста бомбардировщиков на нас этой ночью налетало!.. — Потом, обращаясь к старшей зенитчице, сказал спокойно: — Вы правы, и эти ребята правы: это наши лётчики. Спасибо за службу, девушки, но тут недоразумение. Вы можете быть свободной, товарищ старшина. Отдыхайте: я знаю этот экипаж — он базируется у нас, в Миллерове.

Девушка густо покраснела. Видно было — нелегко у неё на душе. Пересилив себя, она подошла ко мне и протянула руку:

— Простите меня, товарищ командир корабля, что я приняла вас за фашиста. Я оскорбила вас невольно…

Я крепко пожал руку этой мужественной девушке:

— Вы исполняли свой долг, а мы — свой. Обе стороны были правы.

Мы дружески распрощались. Командир укрепрайона проверил документы у полковника: его он видел впервые. После короткого отдыха мы были уже на своём аэродроме.

Так, без предварительной подготовки, я стал командиром тяжёлого корабля, летающего ночью.

Выполняя очередные боевые задания, летая в тыл противника, я часто думал о доме, о родной Смоленщине, оккупированной фашистами. Как-то они там: мать, дедушка, сестры? Живы ли? И где теперь: успели ли выехать или их застали врасплох немцы?

С самого начала войны я не имел никаких сведений ни о матери, ни о ком другом из родных и близких. Куда только я не обращался в поисках, сколько запросов не писал! Наконец из Центрального эвакуационного бюро пришел ответ с адресом матери. И переписку с нею вскоре удалось наладить.

Мать моя, Анна Дмитриевна, росла в нищете, она до глубокой старости оставалась неграмотной. Поэтому письма, которые за неё писали, были короткими и скупыми. Я знал лишь, что мать, как только фронт приблизился к нашей деревне, бежала в чём была и эвакуировалась куда-то под Уральск. Позднее она писала, что Шура, моя младшая сестра, ушла на фронт и что они с тех пор переписываются. Другая же сестра, Таисия, живёт в Ленинграде, но мать об этом узнала лишь недавно.

Очень хотелось повидать мать, узнать подробности о её житье-бытье. Неожиданно мне повезло. В августе 1943 года я получил распоряжение от командования Семнадцатой воздушной армии слетать в Среднюю Азию — в города Андижан, Фергану, Ташкент. Надо было захватить оттуда запасные части к моторам. Задание оказалось для меня кстати: на трассе лежал город Уральск. Командир эскадрильи Таран разрешил мне, если обстановка позволит, залететь по пути к матери.

Настроение у меня было прекрасное. Я заранее представлял себе встречу с матерью. К тому же в этих местах стояла погожая осень и была уйма фруктов.

Выполнив задание, мы вылетели обратно из Ташкента. На борту самолёта — семья генерала, семь человек экипажа; везли мы также моторы с запасными частями, килограммов по двадцать фруктов на каждого пассажира да пять ящиков добротного узбекского вина — подарок фронтовикам. Словом, машина была загружена до отказа.

Вылет был назначен на рассвете, когда плотность воздуха, ещё не нагретого солнцем, выше, чем днем, и перегруженную машину поэтому легче оторвать от земли.