– Ее груди выглядят устрашающе, – сказала Джиллиан Перхольт. – Как змеи у Медузы – их слишком много, однако чрезмерность эта, видимо, вполне закономерна и оправданна.

– Кое-кто сейчас утверждает, что это вовсе не груди, а яйца, ведь яйцо – символ возрождения, – сказал юный Аттила.

– Нет, у нее просто должны быть груди, – возразила Джиллиан Перхольт. – Как же иначе можно воспринимать их, глядя на эту скульптуру!

– А еще есть мнение, – улыбнулась Лейла Дорук, – что это яички быков, принесенных ей в жертву; видите, они повешены ей на шею как бусы, как… некие части тела тех кастрированных жрецов… их тоже когда-то вешали ей на шею…

«Нет, – подумала Джиллиан, – это груди – зрелые, полные и вырезанные из того же камня, что и она сама».

– Все это просто метафоры, – вмешался Орхан. – И эти груди тоже обозначают одновременно множество вещей, как и сфинксы, и крылатые быки.

– Вы, наверное, восхищаетесь ею, нашей богиней? – спросила Лейла Дорук. «Она не ваша, – подумала Джиллиан. – Вы все пришли слишком поздно. Она куда старше вашего народа и могущественнее. Нет, – решила Джиллиан чуть позже, – все-таки она гораздо больше ваша, чем моя». Кирпичная стена за спиной у Гюзель Артемис была украшена пластиковой виноградной лозой, кремово просвечивавшей на солнце.

Две Лейлы стояли рядом с Джиллиан Перхольт перед статуей Артемиды, и каждая взяла Джилллиан за руку и засмеялась.

– А теперь, доктор Перхольт, – сказала третья Лейла, Лейла Осман, – вы должны загадать желание. Знайте: если вы здесь окажетесь между двумя тезками и загадаете какое-нибудь желание, то оно непременно исполнится.

Лейла Дорук была женщина крупная и цветущая; Лейла Серии – маленькая и похожая на птичку. Обе красавицы – с большими темными глазами и прелестной кожей. Рядом с ними Джиллиан Перхольт почувствовала себя потной неуклюжей англичанкой, опухшей от жары. Впрочем, она привыкла отметать подобные эмоции. И ответила смеясь:

– Я в достаточной степени фольклорист, чтобы знать, что из загаданных желаний ничего хорошего никогда не выходит. Эти желания имеют скверную привычку подчинять себе людей, их высказавших.

– Только очень глупые желания, – сказала Лейла Серии. – Необдуманные. Когда люди не думают головой.

– Как, например, тот крестьянин, что спас волшебную птицу, и она предложила ему загадать три желания, так он пожелал связку жареных колбасок, и колбаски появились прямо на сковородке, и его жена заявила, что только глупец мог высказать такое дурацкое желание, если можно было пожелать хоть весь мир, и крестьянин страшно разозлился и пожелал ей подавиться этой колбасой, что и произошло, но это было уже второе желание, так что ему пришлось использовать свое третье, и последнее, желание, чтобы спасти жену от удушья.

На какое-то время эта крестьянская жена из северной сказки, украшенная связкой жареных колбасок, словно очутилась рядом с ними перед великой богиней с ее бесчисленными свисающими грудями. Все засмеялись.

– Пожелай что-нибудь, Джиллиан,- сказал Орхан.- Ты ведь вполне разумная женщина и не пожелаешь себе какой-нибудь глупости.

– В Англии, – сказала Джиллиан, – когда мы задумываем желание, разрезая именинный пирог, то громко кричим – наверное, прося судьбу отвернуть в сторону нож.

– Можете кричать, если хотите, – сказала Лейла Серии.

– Я не в Англии, – сказала Джиллиан Перхольт. – И это не мой день рождения. Так что кричать я не буду, а постараюсь сосредоточиться и вести себя как разумная женщина. Так велел мне Орхан.

Она закрыла глаза и сосредоточилась, видя, как просвечивают красным ее зажмуренные веки, и, как часто прежде, слыша слабый рокот крови в ушах. Она выбрала весьма определенное и очень осторожное желание – чтобы ей предложили выступить с основным докладом на конференции фольклористов в Торонто этой осенью и вдобавок оплатили билет первого класса и номер в отеле с плавательным бассейном. Это как бы «пакет» желаний, объяснила она тому глухому рокоту, что раздавался у нее в ушах, и тому красному свету, которым просвечивали ее веки, снова открыла глаза и, увидев перед собой улыбающуюся Артемиду, потрясла головой. Все засмеялись. Вы выглядели такой серьезной, сказали они, пожимая и пожимая ей руки и смеясь.

Петляя по улицам старо-нового Эфеса, они добрались до театра: Орхан остановился перед разрушенной сценой и по-турецки прочитал нечто певучее – как он потом объяснил Джиллиан, это был первый монолог Диониса из «Вакханок» Еврипида [37], который произносится с ужасной улыбкой, исполненной угрозы. Потом Орхан забросил одну руку себе за плечо – и мгновенно облачился в плащ, стал выше ростом, суровее, сдержаннее в движениях, хотя на самом деле был мягким, гибким, улыбчивым восточным человеком.

– Послушай-ка, Джиллиан, – сказал он.

– Защити нас. Боже милосердный, – пробормотала Джиллиан, смеясь и вспоминая молодого Орхана таким, каким он выступал на сцене студенческого театра; а потом снова вспомнила о Мехмете Завоевателе, каким его увидел Беллини: красноречивым, настороженным и опасным.

– Когда-то, – сказал Орхан, – я действительно был хорош в роли призрака. Это ведь была и его роль – сам великий Шекспир играл призрака в своем «Гамлете». Ты об этом знал, Аттила? Так что, произнося эти слова, ты произносишь слова, которые произносил Он.

– Но не на этой сцене, – сказал Аттила.

– Зато сейчас они звучат здесь, – сказал Орхан.

Вспомнив о Боге, Джиллиан подумала о Святом Павле. Это Его ангелы распахнули двери тюрьмы в Эфесе, где томился Святой Павел. Когда-то, сидя в воскресной школе и слушая жужжание мухи под самым потолком на грязном окне церковного зальчика, она ненавидела все эти истории о Святом Павле и прочих апостолах именно из-за их правдивости, подлинности, во всяком случае, им их так рассказывали, и это каким-то образом приостанавливало игру ее воображения, не давало проникать внутрь историй об апостолах, может быть, потому, что она все-таки в их подлинность не верила. Она была и Гамлетом, и его отцом, и Шекспиром; она видела Мильтонова змея и чудесную летающую лошадь из «Багдадского вора», однако ангелы, спасшие Святого Павла, по-прежнему оставались под подозрением, казались ей искусственно сфабрикованными – и именно потому, что ее изо всех сил убеждали: они истинные, они существуют на самом деле. Святой Павел пришел сюда, в Эфес, чтобы сообщить здешним людям, что Артемида – ненастоящая богиня [39], что на самом деле ее не существует, она всего лишь творение рук человеческих. Он стоял где-то примерно здесь, в этом самом театре, неторопливо размышляла Джиллиан, этот реально существовавший человек, провинциал, сующий нос не в свои дела. Стоял со своим посланием на том же самом месте, где сейчас стояла она. Она вдруг обнаружила, что ей трудно поверить в это: Святой Павел всегда казался каким-то картонным в сравнении с Дионисом, Ахиллесом, Приамом, с которыми она познакомилась чуть позже. Однако же он действительно приходил сюда, пылая праведным гневом и клеймя рукотворных богов. Он тогда переменил этот мир. Он был сперва одним из гонителей и его ослепил чудесный свет по дороге в Дамаск (в тот миг он переставал быть картонным, ибо волшебный свет поглотил его), а потом он стал проповедовать веру в нового бога, которого еще не знал – по крайней мере, в Его человеческом воплощении. В Эфесе его проповеди популярностью не пользовались, зато разгневали Деметриуса, серебряных дел мастера, который изготавливал серебряные раки для святых. И Деметриус поднял жителей Эфеса против святого, который утверждал: «Не являются те боги богами, что сделаны руками человека», и Деметриус сказал согражданам, что этот чужеземец не только ни в грош не ставит их мастерство, но также утверждает, что храм великой богини Дианы должен быть презираем всеми и разрушен – богини, которой поклоняется, которую боготворит вся Азия!