Наташа вышла во двор без каких-нибудь определенных намерений. Брат погружал в корыто надутую камеру, чтобы найти прокол. Наташа присела на корточки.

— Новую камеру порвал? — сказала она и тут во второй раз увидела моряка. Он снова проходил по улице, но теперь со стороны собора. Наташа ничего особенного не подумала. Она только вспомнила, что ее отец, который теперь был на пенсии, — тоже торговый моряк.

Кипарис стоял на углу пыльный и жаркий, и густую хвою его оплела паутина. Тень от него тоже была душной и жаркой. Дмитрий Сергеевич слишком много помнил и поэтому чувствовал себя на улицах города одиноким. Оттого, что не было заборов, узкие, извилистые улицы потеряли очертания, и он не узнавал их. Но дом напротив он помнил хорошо. Димка приходил в этот дом один раз — сказать матери Лоры, что Лору укусила змея и она в больнице. Он хорошо запомнил открытую террасу с резными столбами. Он долго ждал тогда на террасе, потому что мать Лоры, зубной врач, принимала по вечерам пациентов дома. В той жизни перед террасой росли цветы и бил фонтан. Цветы росли и сейчас, но от фонтана осталась только круглая чаша, и под нею лежала черная тень. В тени возле мазанки рыжий мальчишка лет семнадцати чинил велосипед. В мазанку вошла и скоро вышла девочка-подросток. Она присела на корточки и вдруг убежала.

Из-за угла мазанки вышла женщина. Ее привела девочка — это он сразу понял. Женщина не уходила, и он решил подойти к ней.

На той стороне улицы, в длинном голубом халате она не казалась такой полной. Кожа на обнаженных руках и ногах, полных у щиколотки, слегка лоснилась и была желтоватой, как сливочное масло. А голубой халат оказался грязным, и от него пахло горелым маслом. У женщины были очень живые черные глаза, и левый как-то растерянно косил.

— Димка? Ну, конечно, Димка, — сказала она.

Он достаточно долго переходил мостовую и шел по двору, чтобы удивиться неожиданной встрече, и слишком быстро, чтобы к ней подготовиться.

— Вообще я. Так же, как ты Лора, — сказал он.

Он опять испытывал ощущение, которое почти не покидало его, — ощущение смещенного времени. Он помнил голос Лоры — голос почти не изменился, но все равно звучал по-другому. Он знал, что эта полная неряшливая женщина, которая стояла перед ним, — Лора. Но он одновременно видел в той жизни другую, хотя бы ту, которая сидела на шоссе, обмякшая от боли, и ждала его, а он бежал вниз по камням к знакомому татарину за лошадью.

Они стояли возле каменной чаши бывшего фонтана на освещенном солнцем дворе и разговаривали.

— Но как ты меня нашел?

— Случайно. Скегины в адресном бюро не значатся.

— Я же теперь Мануйлова, а мама и брат умерли.

Он хотел сказать, что и его мать умерла, но не помнил, знала ли ее Лора, и потому промолчал.

Мальчишка в тени мазанки по-прежнему возился с колесом велосипеда. Он время от времени поглядывал в их сторону. Наташа стояла рядом с матерью, перекрестив ноги, и, запрокинув голову, пристально смотрела ему в лицо. Она вдруг хихикнула и прикрыла ладошкой рот.

— Наташа! — сказала Лора.

Но Наташа прорвалась. Лора растерянно косила левым глазом. Она и в той жизни немного косила, когда волновалась.

Наташа сказала:

— Я все знаю. Я сразу обо всем догадалась, как только вас увидела. Вы тот, кто маме не давал проходу.

Лора покраснела. Она краснела пятнами от шеи.

— Нахалка! Какая нахалка! — сказала она. Она быстро взглянула на него смущенно и вызывающе.

Наташа бежала через двор к мазанке.

— Совсем забыла. Жаркое сгорит. Извини, — сказала Лора.

Он не понял: то ли она действительно вспомнила про жаркое, то ли хотела побыть одна. Она пробежала несколько шагов грузно и неуклюже, но тут же пошла шагом, оглянувшись на него. Ее неловкая пробежка была так же неприятна, как грязный халат.

Из мазанки вышла Наташа и бегом перебежала двор. Оказалось, что она бегала за семейным альбомом. Он смотрел, как она листала альбом, и по ее лицу видел, что по-настоящему радовалась она одна.

— Вот смотрите, — сказала она.

Это была очень старая фотография коричневого оттенка, может быть, от времени, а может быть, просто такая была бумага. У него никогда не было школьных фотографий, и эту он тоже не помнил. Чтобы смотреть, он присел на бортик. На фотографии в три ряда сидели и стояли мальчики и девочки.

— Можете себя найти? А я могу, — сказала Наташа и ждала. Она была бы очень огорчена, если бы он себя нашел. Он нашел, но ей ничего не сказал. Он разглядывал паренька в третьем ряду, в новой курточке, которую по этому торжественному случаю напялила на него мать. Он пристально и весело смотрел в объектив и даже теперь понимал, что Димке было наплевать на всю эту кутерьму.

— Вот вы. Неужели не видите? Вот, — сказала Наташа.

Над Димкиной головой стоял чернильный крестик. Крестик был поставлен давно, и чернила успели выцвести. Лоре почему-то надо было выделить его из всех пятиклассников, так же, как ей надо было, чтобы он за ней бегал. В той жизни это ей не было нужно, и она этого не добивалась. Он обнял Наташу и чуть привлек ее к себе. У нее были тонкие плечи, почти прозрачное лицо с остреньким носиком и чернью, блестящие от повышенного интереса к жизни глаза.

Лора присела на бортик каменной чаши. Она успела причесаться, накрасить губы и напудриться. Халат она тоже сняла и была теперь в открытом сарафане, подпоясанная клеенчатым передником.

— Я сама все покажу. Я же все знаю, — сказала Наташа.

Лора сказала, беря у нее альбом.

— Убери свой длинный нос.

Лора называла фамилии, показывала отдельные и групповые фотографии- мальчиков и девочек, какими они были в той жизни, и мужчин и женщин, которыми они стали теперь. Он многих не узнавал или не помнил, и Лора сказала:

— Конечно, ты нас за людей не считал.

Это было не совсем так. Они сами не очень замечали Димку, патентованного второгодника, вечно занятого своими бесконечными делами. Но он не стал этого уточнять. Фотографий было много, Лора показывала не все.

Подол сарафана провис и сдвинулся под тяжестью альбома. Кожа выше колен была белой, как бывает у полных и немолодых женщин. Он помнил белые отметины змеиных зубов на загорелой коже, но не мог вспомнить, на какой ноге.

Лора пропустила фотографию, на которой была снята она, очень молодой, с ребенком на руках.

— Это Лена! — крикнула Наташа и перевернула страницу обратно. — Правда, она похожа на маму? — сказала она.

— Представь себе, я уже бабушка, — сказала Лора. Она покраснела пятнами от шеи. Пятна на лице проступали сквозь пудру. Он легко мог себе это представить, потому что видел бабушек и помоложе.

Из мазанки вышел брат Наташи.

— Мама, отец проснулся, — сказал он.

— Сейчас, — сказала она.

Она встала с бортика. Он тоже. Они стояли друг против друга, и Лора растерянно косила левым глазом.

— Мы должны обязательно еще раз встретиться, — сказала она.

Значит, сейчас они почему-то должны были расстаться. Он подумал, что она пригласит его прийти вечером.

— Я остановился в «Интуристе» — сказал он.

— Нет, давай в городе встретимся. Завтра в шесть часов, у моста на набережной. Это же рядом с гостиницей. Тебе удобно?

— Вполне, — ответил он. Он понял, что она вообще не хочет, чтобы он приходил к ней в дом.

Он уже шел по двору, когда Лора спросила:

— Дима, ты счастлив?

Вопрос напомнил ее пожелание, похожее на ночной крик.

— Наверное, — ответил он, чуть повернув голову.

Дмитрий Сергеевич дошел до каменной лестницы. На лестницу и на нижнюю улицу падала тень собора. Весь день он жил как бы в двух измерениях: Димка Ганыкин — отдельно, он — отдельно. Теперь все встало на свое место. Он шел по каменной лестнице, как будто спускался в реальный мир. Прежде всего он почувствовал, что хочет есть. Утром в купе он и Вика выпили по стакану чая и съели по одному бутерброду. Оказалось, что вспомнить Вику приятно. Приятно то, что она в этом городе и он может пойти к ней, а может не пойти — это зависит только от него.