«Читатели "Кондотьера", да пошли они». Как видите, автор весьма любезен… Жорж Перек брызнул злобой в декабре 1960 года, с досады, что ему вернули рукопись.

Но будущих почитателей оскорблять не стал: «Оставляю роман, пусть отлежится, по крайней мере, пока. Займусь им лет через десять, тогда из этого получится шедевр, или дождусь в могиле, когда какой-нибудь верный толкователь обнаружит его у тебя в старом сундуке и опубликует»[1].

И как всегда Перек все предвидел. «Кондотьер» — юношеское произведение, резкое и поразительное, а из «этого» действительно получились шедевры, ведь он насыщен радиацией будущей великой прозы. Его перечитывают, комментируют, в нем обнаруживают механизмы, которые приведут в движение такие разные замыслы, как «Человек, который спит» и «Жизнь способ употребления». «Кондотьер» в самом деле дождался публикации лишь через тридцать лет после смерти писателя, машинописную копию романа и вправду отыскали чуть ли не «в старом сундуке». Нашли, несмотря на злосчастную оплошность Перека: в 1966 году, переезжая, он сложил все юношеские произведения в «картонный чемоданчик», а в другой собрал ненужные бумаги и — выбросил не тот чемодан… «Не думаю, что мне хотелось уничтожать свои рукописи, — записал он тогда. — Особенно разные варианты "Кондотьера" или "Гаспар не мертв"». До самой своей смерти в 1982 году Жорж Перек жалел об утрате «своего первого завершенного романа», как он назвал «Кондотьера» в книге «W или воспоминание детства».

Однако в начале 1990-х Давид Беллос, готовя фундаментальную биографию Перека[2], принялся собирать свидетельства всех его друзей, знакомых, коллег, и ему удалось таки обнаружить машинописные копии многих неопубликованных произведений (некоторые хранились в Югославии), в том числе «Кондотьера»: один экземпляр почти четверть века пролежал у бывшего корреспондента «Юманите» Алена Герена, тот все как-то забывал вернуть его автору; второй — у одного приятеля со времен журнала «Линь женераль» («Генеральная линия»).

Для меня «Кондотьер» стал увлекательным читательским опытом. Когда Перек собирался издавать журнал «Линь женераль», мне посчастливилось оказаться среди многочисленных его друзей, которым он давал — всем без разбора — почитать свой первый роман.

Читатели 1960-х, — а я к тому же был совсем мальчишкой, — едва ли могли понять хоть что-нибудь в этой книге. Вдобавок нам достался первый, не сокращенный вариант, где главный герой, Гаспар Винклер, долго копал подземный ход, мечтая о побеге, — в последнюю редакцию эти эпизоды не вошли. Тогда роман показался мне запутанным, перегруженным словесным мусором. Если речь идет о неосуществимости совершенной подделки, то при чем тут реальное убийство? Действительно ли вся эта неразбериха созвучна его замыслу и творческим притязаниям? Какого черта хотел он сказать, излагая такую нелепую историю?

У меня было странное ощущение, будто я неспособен рассмотреть то, что должен был хотя бы в общих чертах различать. Как будто меня мутило от этого перерезанного горла в начале и душных подземных ходов. Может быть, они вели в «la boutique obscure» Жоржа Перека[3], а я этого не заметил? Я считал, что роман с треском провалился, отказ издателей ничуть меня не удивлял.

Я перечитал «Кондотьера» полвека спустя. И у меня открылись глаза. Теперь, когда творчество Перека предстает перед нами в полном объеме, весь древесный ствол со всеми разветвлениями, то раскапывать его корни, распутывать их хитросплетения, угадывать, куда они погружаются, чем питаются, становится увлекательнейшим занятием. Вчитываться в повествовательную материю, одновременно грубую и причудливую, непроницаемо плотную и вдруг внезапно озаряемую. С удовольствием и азартом следить, словно в хорошем детективе, за тем, как сперва намечаются, потом обретают форму, чтобы исчезнуть, отдельные повествовательные ходы. «Глаз следует путями, которые ему были уготованы..» — процитировал Перек Клее в эпиграфе к роману «Жизнь способ употребления». Смотри, дорогой читатель, смотри во все глаза, ищи «уготованные пути», что связывают роман 1960 года с «романами»[4] 1978-го. И ты увидишь, как фрагменты пазла (пространства бесконечных уловок, места ухищрений[5]) сложатся в безупречную картину.

Уже во время обучения в лицее в Этампе восемнадцатилетний Жорж Перек видел, чувствовал себя писателем. Твердая уверенность в собственном призвании руководила его чтением, заставляла исписывать страницу за страницей. Он писатель? Да, точнее, романист.

Он мечется между совершенно разными на первый взгляд сюжетами. Вспомним три его ранних более или менее оформленных произведения. Первое называлось «Бродяги» (Перек писал его в 1955 году, ему тогда было девятнадцать; ныне утраченное, оно так и не попало в руки к издателям) — о джазменах, погибших во время восстания в Гватемале. Судьба второго сложилась лучше: «Покушение в Сараево», роман отчасти биографический, написанный после возвращения из Югославии в 1957 году (его рукопись, по счастью, найдена[6]), Перек показал издателю Надо. Тот не стал его печатать, но автора подбодрил, велел продолжать, посоветовал только тщательнее редактировать текст.

У третьего за годы не раз менялось название, замысел обретал все больший размах, сюжет претерпевал изменения, пока не превратился в «Кондотьера». Первый вариант назывался «Ночь», о нем Перек в письме к Жаку Ледереру упоминал как о книге «сыновней отвязанности»: «Я столько выстрадал из-за того, что я "сын", и хочу в моем первом романе порвать все родовые связи, иначе и быть не может (расхожая тема — терзаться, чтобы научиться мыслить и познать истину)»[7]. Говоря, что «Ночь» призвана «прикончить раз и навсегда тени прошлого», Перек дал нам способ употребления, ключ к пониманию «Кондотьера».

Вскоре «Ночь» стала «Гаспаром», затем возник «Гаспар не мертв»: здесь главный герой, Гаспар Винклер, родившийся, подобно Переку, в Бельвиле, мечтал стать «королем фальсификаторов, принцем мошенников, Арсеном Люпеном XX столетия». От «Гаспара» уцелели только отдельные фрагменты. У романа была сложная композиция, подчиненная «строжайшему плану»; он состоял из «четырех частей, шестнадцати глав, шестидесяти четырех "подзаголовков", двухсот пятидесяти шести параграфов»[8], тематически выстроенных так, чтобы, по выражению Давида Беллоса, «логическая последовательность саму себя изничтожала».

«Я демиург хаоса и парадоксов», — констатировал Перек, правивший текст лихорадочно, с воодушевлением: ««Гаспар» вырисовывается, рассредоточивается, группируется, в нем кишат мысли, ощущения, чувства, новые вымыслы и видения. <.. > Всё во всем»[9]. Именно это «всё во всем» мешает читателю, прослеживающему развитие проекта в свете переписки Перека с Жаком Ледерером, выявить единую четкую линию произведения, на протяжении долгих месяцев менявшегося непрестанно. Преизбыток разрозненных грандиозных замыслов и слишком сложных, запутанных, чересчур хитроумных сплетений не шел ему на пользу: «Такие понятия как «двойная игра», «взвешенность», «равновесие», «затишье», «расслоение», «равноденствие», «зенит», «тальвег», «водораздел» и так далее (общий смысл тебе ясен) в настоящее время определяют направление моих усилий»[10].

Только первая фраза, и впрямь безупречная, оставалась без изменений: «Мадера оказался тяжелым».