В шестнадцать лет я сдал экзамены на степень бакалавра, а через девять лет защитил диссертацию; университет Изучения Вульгаризации Латыни направил меня в Червен-Бряг. Нагрузка ассистента была щадящая: девять лекций в месяц. Незанятые дни я тратил на изыскания, пытаясь найти касающиеся тебя сведения, ведь переезд из Юскюба в Червен-Бряг, разделенные шестью станциями, не занимал и дня.

В приюте Юскюба не знали, куда ты бежал. Я перерыл весь Юскюб и все предместья. Служащие приюта указали некие черты и приметы, а бездарный и все же старательный мазила начиркал мне карандашный эскиз: слегка карикатурную картинку рисующую тебя в фас, правда, наверняка устаревшую, так как тебя там не видели уже десять лет.

Я предлагал взглянуть на картинку всем: крестьянам, скупщикам, балаганщикам, верстальщикам, служащим, жандармам; я надеялся на случайную встречу, дабы напасть на след. Все усилия были тщетны.

Завершив стажерские лекции, я уехал из Юскюба, так и не найдя ни малейшей зацепки, даже намека на нее.

Далее я переехал в Аугсбург, где Джусия Мэйси Мл. Фаундейшн дала мне стипендию для участия в серьезнейшем труде Шерф-Хейниша ван Шлюссниг-Фигля на тему «Применение фрикативных в диалектах индейцев Параны»; сей удивительный трактат раскрывал, как и в случае с языками банту, явление лабиальных «ll» в существительных м. р. Даже из Аугсбурга я трижды (15 марта — 25 апреля, в июне, в середине августа) приезжал в Юскюб, где не переставал тебя искать.

Заключения были неутешительны: если я все время пытался тебя найти, ты даже не думал меня искать. Как принимать сей удручающий факт? И я признал разлуку, или, правильнее сказать, принял ее без всяких рассуждений, а затем придумал три веские причины: едва убежав из приюта, ты умер; тебя выкрали и увели цыгане; некий нервный срыв или внезапный травматизм замутил тебе разум, извратил инстинкт и чувства, нарушив связи, регулирующие детскую психику!

Я бился не менее трех лет, дабы выудить зацепку и найти истинную причину!

Изучив уйму записей, регистраций, реляций, статей в газетах и журналах, заручившись справками, списками, юридическими свидетельствами и циркулярами, я перебрал все административные учреждения, а также станции, склады, лазареты, гавани, терминалы, магазины и в результате напал на след: шестнадцать лет назад в местечке Призрен, близ Юскюба, приметили парня; неизвестный шатался без дела и казался не в себе.

Языка не знал. Кидался на еду, как безумный. Ступни были сбиты, руки расцарапаны.

Я решил — сначала чувствуя интуицией, а затем убежденный фактами — изучить эту версию. Я приехал в Призрен. Встретился с местными жителями; среди них был крестьянин, спасший найденыша. Мужчина рассказал, как взял парня в пастухи, дал ему крышу и еду. Я предъявил ему карикатуру: крестьянин тебя признал.

Так, в результате как минимум десяти лет усилий, я ухватил нить, ведущую к тебе!

Как мне рассказывали, ты сбежал из приюта, тебя сбила машина, ты утратил память, ты не знал ни данных тебе имени и фамилии, ни страны, где ты жил ранее. И все же ты был не таким тупым, каким казался вначале. Ты научился изъясняться, читать, и даже выказал недюжинный математический талант. Учитель гимназии дал тебе атлас, а затем убедил крестьянина направить тебя на учебу.

В Призрене ты жил не менее трех лет. Временами местные мальчишки тебя дразнили и кричали тебе вслед: «Имярек! Имярек!» — термин, считавшийся у них презрительным и значивший «безымянный». Затем называть тебя так начали все: кличка прижилась, чуть не став именем. Уезжая из Призрена, ты решил взять имя и фамилию «Эймери Шум», в знак уважения к учителю из гимназии за данные тебе знания.

Я надеялся встретиться с учителем. Учитель уже десять лет как переехал и — если верить кузену учителя — жил в Цюрихе. Через шесть месяцев, выбив приглашение на серию лекций, устраиваемых в Цюрихе, я туда приехал. Сумел найти Эймери Шума. Бывший учитель не знал, куда ты уехал. И все же рассказал мне весьма важную вещь: тремя месяцами ранее некий патлатый тип, в летах и все же энергичный — как бы снедаемый гневным пламенем — искал тебя!

Факт был интригующим. Неужели, не считая меня, есть еще люди, интересующиеся нашими перипетиями и ищущие тебя? Зачем?

Меня терзали предчувствия преследующей нас напасти. Временами, меня будил metus tenebrus; я вздрагивал в дреме, испуганный видением убийства.

На память мне являлись странные реминисценции: в детстве — или в младенчестве? — как минимум лет двадцать назад бегинка в перерывах между играми в кубики или в юлу сажала нас себе на спину и катала, а затем, шепча, рассказывала, как в дальних странах живет жуткий Патлатый, желающий нам зла и стремящийся навредить нам, а еще наказывала: если у нас будут дети — присматривать за ними все время, дабы уберечь им жизнь.

Эти реминисценции — а быль так смахивала на небыль — мне казались неясными, далекими, и лишь через неделю я сумел найти верные сведения. Я вдруг представил себе Веракрус, где мы явились на свет, и тут же связался с лечебницей через бескабельную сеть. Мне рассказали все: явление на свет трех детей, замену, сделанную, дабы нас минула грядущая смерть, участие бегинки в укрывательстве; а еще я узнал, как лет десять назад Патлатый приехал в лазарет и навел на всех страх, пугая мстительными речами в адрес убийц сына!

Итак, будучи сначала в неведении, теперь безумный мститель знал все. Вызнал имя жертвы. Видел учителя Эймери Шума. На сие знание убил целых десять лет, и ныне на всех парах несся за нами!

Эта безудержная сила сметала все. Я, не раздумывая, заключил: Патлатый будет выслеживать нас всю жизнь, не расслабляясь ни на минуту; в душе мстителя не найдется места для участия; безумца будет манить единственная цель: найти нас, истребить наших детей, а за ними — и нас самих!

Я не имел права держать тебя в неведении, я решил предупредить, указать на напасть, гневную без меры и сильную без предела (нас искали везде и всюду). А как же тебя известить? Где ты жил? В каких краях? В хижине туземца? В пентхаузе Манхеттена? В дремучей дыре Сен-Флур? В таунхаузе с геранью на террасе в глухих предместьях Гамбурга или Упсалы? Знал ли ты, какая беда стучится к тебе в двери?

Пугающие лакуны зияли, а мы, рискуя жизнью, теряли время.

Разумеется, был вариант известить тебя через газеты или телевидение. Я даже начал задумываться, и все же так и не решился на эти меры: ведь чересчур явный знак был бы сразу взят на заметку Патлатым.

Учитель, давший тебе имя и фамилию, пытался выяснить дальнейшую судьбу ученика, а славный армейский барабанщик, принявший меня как сына, тем временем умер.

Не имея детей, старик завещал мне гигантский куш: тридцать два алмаза, все крупные, красивые, чистые, а среди них — уникальный экземпляр, приравниваемый если не к «Куллинану», так уж наверняка к «Шаху». Эту безделицу некий знаменитый миллиардер купил у меня за миллиард.

Так, ни в чем не испытывая нужды, я вышел на пенсию и направил все силы и средства на решение нашей задачи.

Желая сначала любыми путями узнать, где зачиналась преследующая нас напасть, я решил съездить в Анкару, так как из ее недр вылез выслеживающий нас Патлатый.

Итак, я приехал в Анкару. На границе чинуша, рассматривавший визы и выпендривавшийся в крупную шишку, вдруг схватил меня за руку и закричал:

— Засучи рукав!

Эта хамская замашка меня задела, и все же я закатал рукав рубашки. Хам надел пенсне, принялся рассматривать правую руку, начиная с плеча и заканчивая кистью, и задержался на предплечье. Затем, издав ликующий крик, увлек меня в смежную залу, где сидел тип манерами куртуазный и, на вскидку, выше званием, невзирая на штатский пиджак и брюки. Чинуша вытянулся в струнку, щелкнул каблуками и дал ему честь.

— Слушаю, — сказал начальник, взглянув на меня.