Ни у моей тёти, ни у моей кузины Элы не сохранилось воспоминаний об этом переломе, который, вызывая всеобщую жалость, являлся для меня источником невообразимого блаженства.

В декабре 1970 года я приехал на несколько дней к другу, который жил в Лане, в семи километрах от Виллара, и встретил там каменщика по имени Луи Аргу-Пюи. Он родился и вырос в Вилларе, мы были примерно одних лет, и нам не составило особого труда припомнить нашего общего приятеля, Филиппа Гарда, у родителей которого долго жили Марк, Ада, Ниша и Поль, и на старшей сестре которого Ниша впоследствии женился. В последний год моего пребывания в Вилларе, мы с Филиппом учились в одной школе. Луи Аргу-Пюи подтвердил, что учился вместе с ним до последнего класса, но зато меня он совершенно не помнил. Я спросил, помнит ли он о несчастном случае, который произошёл со мной. О нём он тоже ничего не помнил, но сказанное невероятно его поразило, поскольку он совершенно точно помнил о неком несчастном случае, во всем совпадающем с моим, как в причинах (коньки, удар санок, падение навзничь, перелом лопатки), так и в последствиях (невозможность наложить гипс, использование крепежей, наводящих на мысль об увечье), происшедшим с этим же Филиппом (он, впрочем, не смог уточнить, когда именно).

Итак, сам факт имел место, чуть позже или чуть раньше, но я был не героической жертвой, а всего-навсего простым свидетелем. Как и в случае с рукой на перевязи на Лионском вокзале, я прекрасно понимаю, что именно могли заменять абсолютно излечиваемые переломы, для сращивания которых достаточно было временного обездвиживания, даже если метафора, выбранная для описания того, что было сломано, представляется мне сегодня неэффективной, — и насколько тщетной была надежда скрыть это, симулируя ампутацию призрачной конечности. Вся эта воображаемая, скорее опекающая, нежели ограничивающая, терапия, все эти многоточия[7] указывали на поимённые страдания, и вполне подходили для оправдания тех нежностей, реальные причины которых давались разве что вполголоса. Как бы то ни было и как бы далеко мне не вспоминалось, слово «лопатка» и его подсобник «ключица» были мне всегда близки.

После всевозможных сомнений, вызванных трениями между ортодоксами, которые призывали ограничиться спортивными дисциплинами времён античных Олимпийских Игр или, в крайнем случае, двенадцатью видами, отобранными для Игр в Афинах в 1896 году, и новаторами, которые предлагали включить такие дополнительные дисциплины, как тяжёлая атлетика, гимнастика и футбол, Администрация Игр остановилась наконец на двадцати двух видах.

Не считая греко-римской борьбы (которая является здесь чем-то средним между борьбой и кулачным боем и в которой борцы дерутся не только голыми руками, но и могут наносить удары локтями, обтянутыми кожаными ремнями со свинцовыми шипами), все эти виды входят в то, что американцы называют «Track and Field», то есть, в лёгкую атлетику. Двенадцать видов относятся к состязаниям в беге, среди которых три спринтерских дистанции (100 м, 200 м, 400 м), две средних (800 и 1500 м), три стайерских (5000 м, 10000 м, марафон), четыре с препятствиями (110 м с барьерами, 200 м с барьерами, 400 м с барьерами, 3000 м стиплчез): семь видов представлены одиночными выступлениями: тремя в прыжках (высота, длина, тройной прыжок) и четырьмя в метании (ядро, молот, диск, копьё). К этим девятнадцати состязаниям добавляются два одиночных выступления, объединяющих различные виды: пятиборье и десятиборье. По труднообъяснимым, возможно морфологическим, причинам не практикуются или более не практикуются прыжки с шестом. Не существует и эстафет: здесь они лишены всякого смысла и были бы непонятны публике: победа одного равноценна победе команды, «командная» победа ничего не означает.

Для поддержания интереса к Играм борьба между представителями деревень должна быть жаркой, и потому каждая деревня обязана выставить соперников на каждый вид состязаний и, исходя из этого обязательства, сформировать свою команду. Отсюда следует, что подготовка Атлетов подчиняется узкой специализации, и для каждого вида состязаний все стараются подготовить того, кто будет лучшим только в своём виде программы.

Личный состав одной деревни колеблется между 380 и 420 Атлетами. Среди них — переменное количество (от 50 до 70) новичков (подростки, начиная с четырнадцати лет, которые из Подросткового Дома прибывают в деревню по мере того, как ветераны её покидают) и неизменное количество соперников (330), распределённых в 22 командах по 15 человек в каждой. Когда Атлет покидает свою команду (либо потому, что он превышает возрастной лимит, либо потому, что, видимо, уже не способен более даже на посредственные результаты, либо по причине какого-нибудь чрезвычайного происшествия), спортивные Директоры выбирают среди самых взрослых новичков (в это время им по шестнадцать-семнадцать лет) того, кто им представляется, — на основании морфологических, физиологических и психологических критериев, а также результатов, показанных при подготовке, — самым достойным занять это место.

Классификационные состязания, регулярно проводимые в каждой деревне, позволяют определить среди пятнадцати Атлетов каждой команды трёх самых лучших. Именно эти три Атлета представляют деревню в местных чемпионатах, отборочных состязаниях и Олимпиадах. Два лучших к тому же получают право (вызывающее дикую зависть) участвовать в Атлантиадах. Зато в Спартакиадах принимают участие остальные двенадцать, то есть, Атлеты, не прошедшие классификационных состязаний.

Понятно, что этот, в своём роде династический принцип распределения отвечает организационным требованиям; он позволяет провести абсолютно точный подсчёт Атлетов, что, с точки зрения Официальных лиц, сводит до минимума операции по контролю. Раз и навсегда известно, что на всём W имеется шестьдесят спринтеров на стометровую дистанцию, распределённых в четыре команды по пятнадцать человек в каждой, что шесть спринтеров участвуют в местных чемпионатах или отборочных состязаниях, восемь — в Атлантиаде, двенадцать — в Олимпиаде и сорок восемь — в Спартакиаде. Точно также известно, что на Атлантиаде собирается 176 соперников, на Олимпиаде — 264, а на Спартакиаде — 1 056. Эти некогда установленные цифры быстро стали незыблемыми и вошли в состав ритуала отборочных соревнований; благодаря им, проведение любого состязания всегда основано на точнейшей регулярности, что может лишь порадовать Администрацию Игр, озабоченную их эффективностью.

Для спортивных Руководителей, будь то ответственные за всю деревню или за одну команду, эта система явно представляет определённые неудобства. Самое серьёзное из них — то, что она запрещает совмещение. Известно — об этом свидетельствуют победители многих Игр, двойные победы Торпа в Стокгольме, Хилла в Антверпене, Куца в Мельбурне, Снелла в Токио, тройные победы Затопека в Хельсинки и Оуэнса в Берлине, четверная победа Пааво Нурми в Париже, — что спринтер зачастую одинаково хорош на 100 м и на 200 м, бегун на средние дистанции — на 800 и на 1500, стайер — на 5000, 10000 и в марафоне. Следовательно, многие спортивные Руководители нередко заинтересованы в том, чтобы на крупных соревнованиях выставлять одного и того же Атлета (который на этот момент находится в лучшей спортивной форме) в различных спортивных дисциплинах. Хотя теоретически это возможно и никакой писаный закон не запрещает совмещение, на практике этого ещё никогда не случалось: ни одна деревня никогда не брала на себя риск направить на какое-либо состязание меньше участников, чем это предусмотрено, наверняка из опасения вызвать недовольство Организаторов уже одним тем, например, что торжественное построение Атлетов во время открытия Олимпиады принимает форму гигантского W из 264 спортсменов, и команда с сокращённым составом (рассчитывающая на то, что один из её участников одержит несколько побед) нарушит совершенство этой человеческой мозаики.