Разумеется, классифицированные Атлеты с презрением относятся к Спартакиаде и к её Победителям. Официальным лицам довольно быстро пришла в голову идея использовать это презрение и превратить его в двигатель оригинального мероприятия; так родилась Система Вызова. Принцип Вызова прост: классифицированный и, следовательно, не участвующий в Спартакиаде Атлет подходит к Победителю сразу же после его победы и бросает ему вызов, предлагая повторить своё достижение. На стадионном жаргоне говорят, что он его «затыкает» или «парирует». Спартакиадовец не имеет права уклониться; самое большее, на что он может надеяться, это победить своего противника благодаря гандикапу, порой значительному, который предоставят ему Судьи и который будет определён Руководителями забега, исходя не столько из степени усталости Победителя, сколько из спортивного уровня «затыкателя»; в общем, чем известнее затыкатель (чем больше у него имён), тем значительнее гандикап, который получит Спартакиадовец. Так, если лё Джонс-Хэмфри-Эрлингтон-фон Крамер-Казанова (по этим фамилиям узнаётся второй спринтер на 100 м из Норд-Вест-W, Олимпийский чемпион и т. д.) бросает вызов Смолетту-мл. (Победителю в беге на 100 м на Спартакиаде), Смолетт-мл. начнёт бег на тридцать метров ближе к финишу, что на такой маленькой дистанции вероятно даст решающее преимущество. Если Джонсу всё-таки удастся победить, он немедленно воспользуется Победой соперника и получит не только его фамилию (Смолетт-мл.), но и фамилии второго (Энтони) и третьего (Гюнтер) в забеге, что, в принципе, будет ему гарантировать значительные привилегии. Если же, напротив, он проиграет, то потеряет свой самый престижный титул, и тогда титул олимпийского Победителя лё Джонса со всеми причитающимися привилегиями будет носить лё Смолетт-мл. (отныне лё Джонс-Смолетт-мл.), которому он бросил столь неосмотрительный вызов.

Система Вызова является обоюдоострым оружием в полном смысле этого слова. Ибо, по первому же требованию толпы болельщиков или какого-нибудь Официального лица, спартакиадовец обязан принять вызов, а любой классифицированный Атлет обязан его бросить. Результат же состязания будет определяться — в момент установления гандикапа между вызывающим и вызываемым, — исключительно настроением Официальных лиц: оно или лишит спартакиадовца единственной Победы, которую он только что одержал, или в мгновение ока низвергнет Атлета, которого могли развратить его предыдущие Победы. И дело не в том, что Официальные лица стремятся искоренить заносчивость; напротив, зачастую они сами её поощряют, они находят в ней повод для забавы. Они любят, когда Победители становятся Богами Стадиона, и, вместе с тем, вовсе не прочь, — внезапно ввергая в Ад безымянных того, кто только что верил, что он навсегда оттуда выбрался, — напомнить всем, что Спорт это школа скромности.

Несколько раз, как и в ту Рождественскую ночь, я оставался в колледже один или, во всяком случае, единственный из детей. Тогда я исследовал колледж во всех направлениях. Как-то летним днём, я открыл дверь на чердак: там был длинный антресольный коридор, освещаемый крохотными окошками и заполненный чемоданами и сундуками. В одном из этих сундуков, возможно, рядом с украшениями Рождественской ёлки, о которых я уже рассказывал, я обнаружил катушки с киноплёнкой, несомненно, образовательные или предназначенные для катехизиса фильмы, которые я стал разматывать, чтобы посмотреть на свет. Большая часть фильмов была мне неинтересна, и я как можно аккуратнее положил их на прежнее место. На одной плёнке была снята пустыня с пальмами, оазисами и верблюдами; я оставил себе большой кусок из этого фильма, который не уставал рассматривать.

В начале учебного года я придумал довольно любопытную стратагему: объявил своим одноклассникам, что на следующий год еду в Палестину, и продемонстрировал им кусочек киноплёнки, как бы в подтверждение того, что я не лгу; эта операция была не совсем бескорыстной; её целью было получение порций от полдников, которые мои товарищи ели в четыре часа: после установления самого факта моего отъезда в Палестину я обещал то одному, то другому из них прислать ему килограмм, десять килограммов, сто килограммов, ящик апельсинов, этих волшебных фруктов, о которых мы имели исключительно книжное представление; если он отдавал мне половину своего полдника, то на следующий год получал целый воз апельсинов, а в качестве гарантии этой ограниченной сроком сделки, я немедленно вручал ему маленький кусочек киноплёнки. На мои уговоры поддался всего один ребёнок: он отдал мне половину своего полдника, но сразу же после этого побежал к директрисе и нажаловался. Я оказался вором и лгуном. Я был сурово наказан, но не помню, в чём именно заключалось наказание.

Это туманное воспоминание порождает несколько вопросов, которые я так и не смог прояснить. Как получилось, что на протяжении этого периода, должно быть, соответствующего зимним каникулам, и в саму Рождественскую ночь из всех детей я один оставался в колледже, который был в то время полон, но вопреки его изначальному назначению не больными детьми, а детьми-беженцами? Куда они могли уехать на каникулы, и кто давал им в четыре часа дня эти полдники, которых один только я был необъяснимым образом лишён? Но самое главное, откуда я мог знать, что меня должны увезти в Палестину? Это был вполне реальный проект, который разработали тётя Эстер и моя бабушка, убеждённые, что моя мать никогда не вернётся. Бабушка очень хотела, чтобы «ребёнок» (так, называла меня тётя Эстер, о чём я узнал гораздо позже) поехал с ней в Палестину, в Хайфу, к её сыну Леону. Но у Леона и его жены (которую тоже звали Эстер) было трое своих детей и усыновить четвёртого казалось им настолько сложным, что моя бабушка Роза в конце концов уехала без меня, уже после войны, в 1946 году.

В 1943–1944 у моей бабушки было жильё в Виллар. Затем она переехала в детский пансионат в Лане и взяла меня с собой. Насколько я помню, за всё время моего пребывания в колледже Тюренн она ни разу ко мне не приезжала (это, конечно, не значит, что она не приезжала; это значит, что я этого не помню). Логичнее всего объяснить это тем, что я перенёс на один год или на полгода сцену, которая должна была происходить в Лане. Но декорации и детали моего воспоминания, чердак, двор, где разворачивались мои неудачные коммерческие махинации, катастрофа, воплощённая в образе врывающейся директрисы, кажутся мне характерными для колледжа и во всём противоречат обстановке маленького пансионата в Лане, где я помещаю другое воспоминание, такое же сильное, такое же (если не более) мучительное, но совершенно другое.

Зачатие детей в W — повод для большого праздника, который называют Атлантиадой.

Женщины W содержатся в гинекеях и подлежат самой бдительной охране, но не из опасения, что они сбегут (их послушание образцово, а представление о внешнем мире вызывает у них страх), а для того, чтобы защитить их от мужчин: и действительно, многие Атлеты, обычно те, кого безжалостные Законы Спорта W отстранили от Атлантиады, почти ежедневно пытаются проникнуть в женское отделение и добраться до спален, несмотря на суровые санкции, карающие такого рода поступки. Специфическая точка зрения на управление обществом W и здесь находит своё оригинальное проявление: строгость наказания, накладываемого на Атлета, прямо пропорциональна дистанции, которая отделяет его в момент ареста от женщин: если его застанут возле заграждения под электрическим током, окружающего гинекей, он рискует быть расстрелянным на месте; если ему удастся пройти зону часовых, он может отделаться несколькими неделями карцера; если ему повезёт перелезть через стену, он будет подвергнут простому наказанию палками, а если ему посчастливится войти в спальню (такого ещё не бывало, но теоретическая возможность этого не исключается), он примет публичные поздравления на центральном Стадионе и получит титул почётного Казановы, что позволит ему официально участвовать в следующей Атлантиаде.