— У меня нет педагогического таланта.

— Перестань.

— Нет, я серьезно.

— Дил... я могу рассказать им про Трещины, но кто их покажет, кто проведет, научит чувствовать, где они начинаются, продемонстрирует, как найти вход и как выбраться обратно? Я боюсь туда идти одна, а тем более с кучей детишек. Вит Трещины чувствовать почти не умеет. Марта уехала. Герр Рихтер... ты сам знаешь, как занят директор. Кто еще? Больше некому. Старшекурсников нет. Мы и есть сейчас самые старшие. Мы трое.

Мне стало ясно, что отвертеться не удасться. Что было печально, потому что я терпеть не мог обучать детишек из младших классов. Дети, собранные в кучу, периодически будили во мне желание придушить одного или двух в назидание остальным. К сожалению, этого нельзя было сделать — Бъянка из смерти пары никчемнышей наверняка бы развела мировую трагедию, а реакция директора могла стать и вовсе непредсказуемой, учитывая, как он дорожил каждым учеником. В результате возникал внутренний конфликт — омерзительная штука для людей вроде меня, желающих видеть свой мир — как внешний, так и внутренний — ясным, чистым, простым и целостным.

— Ну хорошо. — Я тяжело вздохнул. — Во сколько?

— В двенадцать. Но приходи пораньше.

— Нет. Ты в своем уме? День — худшее время для хождения по Трещинам. Тем более в первый раз.

— Да, я знаю, ты любишь бегать по Трещинам ночью, когда их полно и все они кишат невообразимыми чудищами, но мы ведь хотим чему-то обучить этих ребят, а не угробить их в соседнем измерении, не так ли? — Язвительно парировала Бъянка.

— Пойдем вечером. — Предложил я компромисс. — Часов в шесть. Вечер — тоже хорошее время.

— Поздно...

— Солнце полностью скроется только через три-четыре часа, трусишка.

Бъянка немного посопела в трубку, а потом сказала:

— Ну как скажешь... — И тут же просительно добавила:

— Но может быть, все-таки чуточку пораньше? Им же ведь нужно сначала объяснить все...

— Пол-шестого.

— Ну, до завтра тогда.

— До завтра.

Убирая телефон, я выглянул в окно. Мы уже подъезжали. Выходя из машины, мимолетно подумал о том, какую замечательную мишень сейчас представляю... но интуиция молчала, внутренний мир оставался спокоен и чист, без всяких «неправильностей», а значит — в данный момент можно было не опасаться снайперов. Вообще, если охотящиеся за мной господа уже сообразили, что внимание убийцы я непременно почувствую и отреагирую (а взрыв в поезде более чем определено намекал на то, что да, сообразили), следующим логичным шагом было бы заложить бомбу под домом, где я живу. Поэтому домой заходить я не стал, а достал мобильник и позвонил своему дорогому наставнику.

Герра Рихтера мой звонок не обрадовал — кажется, я отвлек его от беседы с парочкой высокопоставленных шишек. Наскоро продиктовав номер телефона, он добавил:

— Если у тебя возникнут еще какие-нибудь идеи, звони ему же. — И отключился.

Ладно. Набираем указанный номер... и имеем познавательный разговор с человеком, который вот уже более года руководит группой наблюдения — за моим домом, моими передвижениями, кругом моего общения... даже за магазином, где я совершаю покупки.

Ларс Свенссен — так звали моего собеседника — захотел узнать, был ли мой интерес к возможности закладки бомбы под здание вызван какими-то мистическими «предчувствиями». Я заверил его, что нет. В ответ он заверил меня, что за домом ведется круглосуточное наблюдение с использованием самой современной аппаратуры, и незаметно пронести крупную партию взрывчатки в здание малореально. Хотя, если у меня все же есть «предчувствие», они немедленно проверят все здание. Я сказал «Спасибо, не надо», и отключился.

Интересно. Я и раньше знал, что за мной ведут наблюдение, но никогда не думал, что в этом участвует столько людей. Вероятно, я просто никогда всерьез не обращал на них внимания, хорошо зная, что в любой момент могу уйти в соседнюю реальность, избавившись от назойливых глаз.

Выйдя из машины, я задержался на улице. Поскольку Ларс снял мои подозрения относительно бомбы под зданием, почему бы не побаловать себя во второй половине дня? У меня в последнее время было столько негативных событий — выматывающее общение с родителями, взрыв в поезде, эта мутная беседа в полицейском управлении… Пришло время компенсировать все это какими-нибудь положительными эмоциями.

Я стоял на улице и разглядывал молодых женщин, а когда нашел ту, которая мне понравилась, то поманил ее к себе и сказал: «Пойдем со мной». Мы поднялись в мою квартиру и занимались сексом около двух часов. А что вы хотите? Мне семнадцать лет, переизбыток гормонов… Кончив в четвертый раз, я решил, что на сегодня хватит, отпустил девушку и разрешил ей убираться. В процессе одевания ее начало трясти: обыденное человеческое сознание, которое я отключил для того, чтобы ничто не мешало нашим совершенно естественным животным отношениям, возвращалось на место и пыталось осмыслить произошедшее. Не знаю, почему она так плохо восприняла случившееся: возможно, у нее был парень, которому она не хотела изменять, а возможно — была воспитана в строгой семье и имела кучу установок и предрассудков. Наблюдая ее истерику, я еще раз убедился в том, что социум калечит психику людей, заставляя их обманывать самих себя. Если бы она не хотела меня, она бы со мной не пошла. Но она привыкла себя обманывать, привыкла жить ненастоящими желаниями, чужими правилами, неизвестно кем и когда привитыми установками, и вот теперь, когда я на время убрал всю эту шелуху, она не может смириться с теми двумя часами, в которые была настоящей собой — покорной и страстной, не обремененной ни малейшей тенью мысли, великолепным раскрепощенным сексуальным животным.

Она выбежала из квартиры, а я закрыл дверь, взял из холодильника сок и котлету и пошел смотреть телевизор. Все же, обычно девушки воспринимали произошедшее не так остро. Обычно они пытались найти какое-то рациональное объяснение случившемуся, списать случайную связь на собственный каприз, а некоторые даже оставляли свои телефоны. Но я редко вызывал их во второй раз. Если я чего-то хочу, то стараюсь получить это немедленно, а ждать, пока девица разберется со своими делами, накрасится и приедет — нет, спасибо, это не для меня. Проще выйти на улицу и поймать какую-нибудь свеженькую.

Конечно, с точки зрения общественной морали мое поведение совершенно неприемлемо. Но я делаю то, что хочу, беру то, что мне нравится, и уничтожаю то, что ненавижу. Хотя герр Рихтер и убедил меня в том, что во многих случаях выгоднее мимикрировать под «нормальную» человеческую особь, подчиняющуюся правилам и социальным нормам, всегда, когда есть возможность, мне проще быть собой-настоящим, а не изображать из себя культурно-приличное не пойми что.

Ночью опять снился Китай, и этот сон я запомнил. Изрезанная речушками, покрытая холмами долина, и неисчислимое множество людей и лошадей... колона воинов подобно реке тянется к самому горизонту. Я нахожусь на возвышении, на одном из холмов, и, вдобавок, сижу на лошадке, которую трудно назвать красивой — зато она поразительно вынослива и неприхотлива. Я провожаю взглядом армию, которой не видно ни конца, ни начала. Позади и вокруг — мои сановники и приближенные. Я едва замечаю их. Волю некоторых из них я сломал для того, чтобы подчинить себе их армии и земли, другие присоединились добровольно. Рядом, тоже верхом — женщина. Особенная женщина. Хотя мы близки, наши отношения совершенно не похожи на те, что связывают меня с прочими женами и наложницами. Я вижу в ней союзника, а не самку, и знаю, что ее собственная сила лишь немногим уступает моей. Жаль, что во сне я не вижу ее лица.

…Проснувшись, я некоторое время лежал в кровати и думал о том, откуда проистекает моя уверенность в том, что эти сны связаны с древним Китаем, а не с какой-нибудь другой азиатской страной. Сон с колонной войск, уходящей за горизонт, снился мне уже не впервые. Он нес с собой предчувствие грозы, крови и ярости. Армию эту я ведь собирал не зря. Что с ней стало — потом, когда она повстречалась с противником, для которого готовилась?.. Я этого не знал, но, вероятно, ничего хорошего. А может быть, это Монголия? Низкорослые лошадки, доспехи и одежда почти без украшений, все предельно функционально. Люди, окружавшие меня, были азиатами, но я совсем не уверен в том, что запомнил детали их лиц.