Но больше этого Эзра не сделал. Он мог преподнести Тору народу и разъяснить ее; он понял, в чем корень зла, и страстно желал вернуть к еврейской традиции заблудших жителей Иудеи; он мог рвать на себе волосы и рыдать, поститься и молиться, упрекать и убеждать — но не больше. Он был писцом, секретарем, книжником, но не был человеком практического склада. Когда дошло до действия и надо было удалить чужеземок, — не хватало у него на это сил. Провозглашение Торы обязывающим и непреложным законом, государственным и религиозным уложением также превышало его силы. Около двенадцати лет прожил Эзра в Иерусалиме (456—445) до прибытия Нехемии. Все это время он, по-видимому, занимался редактированием Торы, которую привез с собой разрозненными свитками из Вавилона. Но опубликовать ее ему не удалось. Эту важную задачу, а также удаление чужеземных жен и, главное, — необходимые общественные и экономические реформы мог осуществить лишь человек практического склада, хотя и склонный к умозрению, почитающий Тору, но в первую очередь человек железной воли, в котором стремление действовать преобладает над склонностью к созерцанию; одновременно светский человек и политик, человек, духовная сущность которого служит его политическим и национальным устремлениям, направленным на сохранение нации в ее самобытной чистоте в своей собственной стране, на становление ее национальной жизни на базе своей особой национальной религии.

Таким человеком был Нехемия бен Хахалия.

III

Нехемия бен Хахалия в то время жил в Сузах (Шушане) — одном из столичных городов персидской империи. Он был энергичным человеком и важным сановником при царском дворе. Его имя (означавшее ”Бог утешитель”) и имя его отца (”жди Бога”) говорят о еврейском национализме его семьи: они ожидали Божьей милости и видели в Возвращении в Сион в дни Зрубавела начало великого национального утешения. Нехемия был виночерпием царя Артаксеркса I. Этот государственный пост (рае таке — "главный виночерпий”) считался очень важным при дворах ассирийских, а также персидских царей. Будучи сановником персидского царя и важным лицом среди евреев, Нехемия скорее всего был известен не только в своем городе. Несмотря на свое высокое положение в великой империи, он проявлял глубокий интерес к стране своих предков — маленькой Иудее. Когда в месяце кислев 445 г. до н. э. прибыл в сопровождении других иудеев один из его братьев (или родственников) по имени Ханания, он первым делом расспросил прибывших о своих далеких братьях, жителях Иудеи, о Иерусалиме. Они привезли ему неприятные вести. Возможно, они приехали из Иудеи специально для того, чтобы побудить влиятельного царского виночерпия помочь новому населению Палестины. Они рассказали: Оставшиеся, уцелевшие от плена, находятся там, в стране своей, в великом бедствии и в унижении; и стена Иерусалима разрушена и ворота его сожжены огнем” (Нехемия 1:3).

Нехемия был потрясен до глубины души. Этот сильный и храбрый человек разрыдался от горя, стал поститься и молиться. Но он был не из тех, кто ограничивается плачем и молитвой. Он стал искать случая попросить у царя разрешения отправиться в Иудею, чтобы оказать поддержку приходящему в упадок государству. Такой случай представился. Когда царь однажды укорил его за то, что он без всякой причины плохо выглядит, он отважился сказать: ”Да живет царь во веки! Как не быть печальным лицу моему, когда город, где гробницы предков моих, в запустении и ворота его сожжены огнем”. И когда царь спросил: ”Чего же ты желаешь?”, — ответил ему Нехемия: ”Если царю благоугодно и если раб твой в благоволении пред лицом твоим, то пошли меня в Иудею, в город, где гробницы отцов моих, чтоб я обстроил его” (Нехемия 2:1-5).

Обращает на себя внимание дважды употребленное выражение ”город гробниц отцов моих”. Нельзя было говорить с царем о еврейском государстве, не возбудив подозрения, что за этим кроется что-то политическое. Любовь к земле предков, к земле, где находятся их гробницы, была понятна царю и не могла бросить тень на царского виночерпия, готового оставить свой высокий пост и отправиться в далекую заброшенную страну...

Артаксеркс разрешил Нехемии поехать в Иудею на какое-то время, да еще снабдил его грамотами к наместнику Заречья, чтобы тот защитил его в пути и не препятствовал ему в работе (ведь Иудея входила в провинцию Заречье), а хранителю царских лесов было приказано снабдить его лесом для строительства в Иерусалиме. В его распоряжение были даны войско и конница.

Об этом узнали давние враги Иудеи — самаритянин Санбаллат, пеха (наместник) Самарии, языческое имя Син-Уббалит (”бог Син оживил”) которого свидетельствует о том, что он был по крайней мере по духу близок к ассимиляторам, и Товия-аммонитянин. Судя по частице ”-йя” в имени последнего, он был евреем, назначенным на какой-то пост среди аммонитян. Как известно, ”многие в Иудее состояли в клятвенном союзе с ним, потому что он был зятем Шхании сына Араха, а сын его Йоханан женился на дочери Мешуламма, сы-

1 Берехии” (Нехемия 6:18). Позднее присоединился к ним Гешем (или по-арабски — Гашму),”аравитянин”. Все они принадлежали к народам, соседним с Иудеей, и пока страна была заброшенной и наполовину языческой, были близки к иудейским богачам и вельможам. Они понимали, что если Иудея окрепнет политически и духовно, то им и народам, среди которых они живут, не устоять. Нехемия говорит о них естественно и просто: ”Им было весьма досадно, что пришел человек заботиться о благе сынов Израилевых” (там же 2:10). Как много говорят эти слова в наши дни!... Злоба без причины, а также ненависть и зависть на почве материальной и духовной заинтересованности.

В начале своего пребывания в Иерусалиме Нехемия не хотел столкновений, так как они помешали бы ему в задуманных им важных мероприятиях. Поэтому он сначала скрывал свои строительные планы и не говорил о полномочиях от царя. Он пробыл три дня в Иерусалиме и ночью отправился верхом на коне в сопровождении нескольких человек обследовать разрушенную стену и сгоревшие ворота. В тиши темной ночи объезжал он руины. Разбитых камней было так много, что ”не было места пройти животному, которое было подо мною” (там же 2:14) . Лишь после того, как он убедился, что восстановить стену из развалин нельзя и нужно строить новую, он предложил вельможам, священникам и сановникам: "Пойдем, построим стену Иерусалима, и не будем больше в таком унижении” (там же 2:17) . Из последних слов видно, к чему стремился этот выдающийся деятель. Он показал грамоту царя о выдаче леса для строительства, а также свои полномочия предпринимать все, что он найдет нужным для благоустройства государства. Вельможи, сановники и священники ответили: ’Ъудем строить!” — и укрепили руки свои на благое дело” (там же).

Это, конечно, сразу восстановило ”врагов Иехуды и Биньямина” против Нехемии и его друзей. Сначала они грозили Нехемии доносом: "Что это за дело, которое вы делаете? Уж не думаете ли возмутиться против царя?” Это вызвало только усмешку Нехемии: Персидская империя была могущественной, и сам он был важным сановником, хорошо знавшим ее силу, и прекрасно понимал, что если бы такая сумасбродная мысль появилась у евреев, то их мятеж был бы мгновенно подавлен силой одного царского отряда. Но доносчики во все времена, а в особенности доносящие на евреев, не руководствуются здравым смыслом и полагают, что когда дело касается евреев, то поверят всему. Но на этот раз они просчитались, и Нехемия им резко ответил: "Вам нет ни права, ни части, ни памяти в Иерусалиме!” Тогда они прибегли к оружию насмешки, намереваясь достигнуть того, чего им не удалось угрозами: ”Что делают эти жалкие иудеи?... Неужели они оживят камни из груд праха, и притом пожженные?!... Пусть их строят; пойдет лисица и разрушит их каменную стену”. Нехемия не мог вынести издевательств, которыми враги дразнили строителей, и он прочувствованно восклицает: ”Услышь, Боже наш, в каком мы презрении, и обрати ругательства их на их голову!” Тяжело было Нехемии выслушивать издевательства, тяжелее, чем угрозы доноса или нападения, но не таков он был, чтобы из-за насмешек прекратить священный труд.